Анна Хрусталева - Ля-бемоль третьей октавы

• Название: Ля-бемоль третьей октавы
• Автор: Анна Хрусталева
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2016

«Начать он решил издалека. И выбрал для этого, как ему показалось, самый подходящий момент: аккурат между протёртым молочным супом с брокколи (для связок полезно) и индейкой на пару (белок даёт силу, а калорий в ней чуть-чуть).

– Мама, знаешь, о чём я тут подумал? – Он постарался, чтобы это прозвучало будто бы между прочим. Чтобы мама ни в коем случае не догадалась, как долго и мучительно вызревала эта спасительная мысль. Чтобы поверила: эта мысль пришла ему в голову внезапно, вот прямо сейчас, между супом и индейкой.

Однако ничего не вышло. Голос предательски дрогнул, сорвавшись на какое-то униженное и виноватое заискивание…»

---

С первых же лет учёбы Ваня начал брать первые места на всевозможных музыкальных конкурсах. Педагог по специальности пианистка Изабелла Фёдоровна тайно ходила в церковь и ставила свечки за его волшебные руки, истово благодаря Бога, что послал ей нового Рихтера. Отношения с Анной Михайловной у них сложились весьма ревностные, но в целом деловые: они совпадали в главном – приковать Ваню к инструменту и вылепить из него звезду.

Когда мальчику стукнуло семнадцать и голос у него сломался окончательно, выяснилось, что отныне Ваня – обладатель редчайшего контратенора. Изабелла Фёдоровна прорыдала всю ночь, но ближе к утру смирилась с тем, что мальчику нужно поступать в консерваторию на вокальное отделение. Был созван военный совет, на который, однако, Ваню никто и не подумал пригласить. Изабелла Фёдоровна задействовала все свои связи, Анна Михайловна сделала ход конём и подключила главного дирижёра дядю Лёшу, и после весьма формальных испытаний мальчик был зачислен на вокальный факультет Московской консерватории в класс знаменитого оперного певца Теймураза Саперави. Ваня отнёсся к подобному виражу в своей карьере весьма спокойно. Если мама решила, значит, так нужно. Без малейшего сожаления он оставил фортепьяно и начал собирать богатый урожай Гран-при уже на вокальной ниве. Анна Михайловна по-прежнему контролировала каждый его шаг, решая, с кем её сыну можно общаться, а с кем не стоит, в каких конкурсах он будет участвовать, а о какие лучше не пачкаться. Батоно Теймураз попытался вмешаться, но вскоре понял, что это бессмысленно, и махнул рукой. Анна Михайловна развила бурную деятельность. От имени сына вела переговоры и даже заключила несколько весьма выгодных контрактов. Она купалась в лучах его стремительно растущей славы, направо и налево раздавала интервью телевизионщикам и комментарии газетчикам и в самых сладких грёзах уже видела себя на приёме в Букингемском дворце. И всё у Анны Михайловны шло как по маслу, если бы не одно «но»: Катя…

* * *

Иван проснулся около десяти утра и тут же вспомнил о вчерашней сцене. У него тут же засосало под ложечкой. Объяснений с матерью было не избежать. Сейчас она вцепится в него и начнёт терзать: кто надоумил да с какой целью. Будто сама не знает, кто и с какой. Но ей мало знать. Она жаждет чистосердечного признания и абсолютного раскаяния. В доме было непривычно тихо. Не шумела вода. Не звенела посуда. Не играл ни Вивальди, ни Шопен. Иван осторожно выглянул в коридор, затем, стараясь ступать неслышно, пошёл на кухню. Никого. Заглянул в гостиную, проверил в спальне – пусто. Вздохнув с облегчением, но всё же слегка удивившись, вернулся на кухню. Под льняным полотенцем завтрак: хлеб, масло, яйца. Тут же записка: «Ваня! Кашу свари сам. На полстакана овсянки стакан молока. Дай закипеть и сразу выключай. Аккуратно. Не обожгись». И всё! Ни слова больше! На всякий случай Иван перевернул листок. Нет, ничего, пусто. Он налил себе чаю, пожевал хлеба с маслом. Чистить яйцо было лень. Принял душ и тут только сообразил, что вечером у него концерт, а перед этим репетиция, но вот на какое время она назначена, он, хоть убей, не помнил. А зачем ему, спрашивается, держать всё в голове? Для этого есть мама. Он нашёл телефон. На тускло засветившемся экране мигал значок неотвеченного вызова. Катя… Сердце подпрыгнуло к горлу и, совершив умопомрачительный кульбит, рухнуло куда-то чуть пониже пупка. Он перезвонит ей чуть позже. Сначала надо всё-таки выяснить у мамы, во сколько у него репетиция. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – услужливо и, как ему показалось, не без ехидства сообщил далёкий женский голос. Ваня пожал плечами, вызвал такси и, так и не перезвонив Кате, поехал в театр.

* * *

Они познакомились давно, ещё во время вступительных экзаменов в консерваторию. При любом удобном случае Катя вновь и вновь рассказывала о том, как, спускаясь по лестнице, она увидела в вестибюле «странную тётку». «Она металась, как ненормальная, – в этот момент Катя всегда живо изображала, как именно металась «тётка». – Увидев меня, подскочила – ни здрасте, ни до свидания – и начала спрашивать, мол, вы с экзамена? Да, говорю, с экзамена. Ой, говорит, скажите, а там никому плохо не стало? В смысле, говорю, плохо? Что вы имеете в виду? А она такая глаза закатила и продолжает: ну, там мой сын экзамен сдаёт, я вот боюсь, как бы ему плохо не стало. Сходите, мол, проверьте. А я ей такая отвечаю: женщина, успокойтесь, там сейчас всем очень хорошо. А она такая ещё крепче меня за руку хватает и назад к лестнице подталкивает: нет, вы всё же сходите, проверьте!»

Самое смешное, что весь этот рассказ от первого до последнего слова был абсолютной правдой. Ваня прекрасно помнил, как сидел на подоконнике в ожидании своей очереди на прослушивание и как впервые увидел её, маленькую, рыжую, усыпанную веснушками, плывущую к нему белокрылым лебедем, а на деле с усилием протискивающуюся сквозь плотную толпу абитуриентов.

– Ты, что ли, Лепешев? – с ходу спросила она. Спросила довольно сухо, даже язвительно. Но для него её голос прозвучал как «Утро» Эдварда Грига, как тёплый чистейший дождь, заливающий его бледные щёки нежным девичьим румянцем. Он ничего не ответил, только смотрел на неё во все глаза в страхе, что сейчас это видение исчезнет.

– Алё, гараж, с тобой всё нормально? – прищурилось видение. – Может, тебе и правда поплохело? Там мать твоя внизу с ума сходит, ты бы это, сходил, успокоил её.

Катя была девочкой с рабочей окраины, которую, не иначе как из озорства, некие высшие силы наделили изумительным колоратурным сопрано, а люди, как ни бились, так и не смогли воспитать. Она презирала любые условности, относя к ним и элементарную вежливость, не говоря уже о хороших манерах. Ваня влюбился без памяти. Матери он, естественно, ничего не говорил, но это была тщетная предосторожность: она всё равно тотчас же почуяла неладное. Вернувшись с первого же концерта, который их курс давал под Новый год, Анна Михайловна заявила, что, конечно же, никто из выступавших Ване в подмётки не годится, но, в общем-то, жить можно. Правда, она никак в толк не возьмёт, зачем Теймураз Леванович принял в свой класс эту рыжую пигалицу.

– Она же петь вообще не может! – возмущалась мать. – Безликая, безоттеночная, про каденции я вообще молчу! Она на них просто не способна. И сама плоская, как доска, и поёт плоско. Ваня, ты меня слышишь?

Её слова, полные яда и дурных предчувствий, шумели где-то вдали, не долетая до Вани даже одинокими брызгами. Он блаженно улыбался, вспоминая рыжие завитки на Катиной шее. Когда они вдвоём стояли в кулисах, он наклонился будто бы для того, чтобы снять нитку, зацепившуюся за её платье, а на деле, чтобы поцеловать воздух возле этих завитков. Катя сделала вид, что ничего не заметила, но, выходя на сцену, обернулась и посмотрела на него долгим тягучим взглядом.

Естественно, ни о какой близости между ними не могло быть и речи. Мать сторожила его, как львица сторожит своих новорождённых львят. Никаких компаний! Никаких вечеринок! Никаких гостей! На все гастроли она ездила вместе с ним. Помощь пришла, откуда не ждали. В конце пятого курса весь вокальный класс Теймураза Саперави пригласили в Красноярск на фестиваль оперного пения. Анна Михайловна бросилась собирать чемоданы, но батоно Теймураз проявил неожиданную твёрдость и не терпящим возражений тоном заявил: либо Анна Михайловна остаётся в Москве, либо никто никуда вообще не едет. Мать повозмущалась, но в итоге дала «добро», взяв с батоно слово, что он с Вани глаз не спустит.

– Вай-вай, дорогая мая, не переживай, – хитро улыбнулся Теймураз Леванович. – Как коршун буду следить, сохраню так, что ещё лучше станет…

Окна Ваниного номера выходили на набережную Енисея. Когда под утро Катя уснула, он долго ещё сидел на подоконнике, слушал утробный гул реки и мечтал о том, какая замечательная новая жизнь теперь начнётся. Он всё расскажет маме. Она любит его, а значит, узнав получше, полюбит и Катю. Не сможет не полюбить. Понимая, что замерзает, спрыгнул с подоконника, нырнул под одеяло и, прижавшись грудью к Катиной горячей спине, впервые в жизни заснул абсолютно счастливым.

С тех пор прошло пять лет. Позиционная война между Катей и Анной Михайловной то разгоралась, то затягивалась пеплом, чтобы потом, в какой-нибудь, как правило, самый неподходящий момент вспыхнуть вновь.

– Что ты нашёл в ней, она же хабалка! Рвань подзаборная! – ярилась мать. – Бездарность! Пиявка! Ей только твои деньги нужны! Ты думаешь, она тебя любит? Дурак! Она на твоём имени себе имя сделать хочет, потому что сама гроша ломаного не стоит.

– Иван! Ты не мужик, ты – тряпка! – кричала Катя. – Тебе сколько лет, а ты всё за мамкину юбку держишься! Она своей жизни не построила, а теперь и твою ломает! И мою заодно! А ты и рад! Ничтожество! Ненавижу тебя!

Она кричала, что уйдёт, но никуда не уходила. Они встречались от случая к случаю, прячась, как подростки, придумав собственную систему тайных кодов и шифров. Каждый раз, уходя от материнской слежки, он испытывал липкое чувство вины. Всемирно известный контратенор Иван Лепешев метался между двумя любимыми женщинами как между двух огней. Надо было срочно что-то придумать, ведь есть же выход, не может не быть. Да только где его искать-то!