Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал четвёртый

• Название: Круглый год с литературой. Квартал четвёртый
• Автор: Геннадий Красухин
• Жанр: Цитаты из афоризмов

Работая редактором литературных изданий и занимаясь литературным преподаванием, автор вынашивал замысел о некой занимательной литературной энциклопедии, которая была бы интересна и ценителям литературы, и её читателям. Отчасти он воплотил этот замысел в этой книге-литературном календаре, в календарных заметках, которые вобрали в себя время – от древности до наших дней. Автор полагает, что читатель обратит внимание на то, как менялись со временем литературные пристрастия, как великие открытия в литературе подчиняли себе своё время и открывали путь к новым свершениям, новым открытиям, – дорогу, по которой идёт и нынешняя литература и будет идти литература будущего.

---

Но ведь ясно, что специальное текстологическое исследование ошибочно: «Шея ноги» – бессмысленный и уродливый образ. Стало быть, оставаться она не может. Мешает восприятию стихотворения.

Мне думается, что в день рождения Есенина (родился он 3 октября 1895 года, умер 28 декабря 1925-го) очень уместно поднять вопрос о смысле и точности его метафоры. Обращаюсь к издателям: выправите по-вдовински строчку. И объясните в примечаниях, что нелепая «шея ноги» появилась вследствие плохо различимого отличия в написании Есениным букв «г» и «ч» (которое можно-таки спутать с «г». И сошлитесь на Вдовина или на эту заметку, где я воссоздаю замечательное прочтение есенинского стиха любителем поэта Виталием Александровичем Вдовиным.

* * *

«Время не приняло Вагинова даже как «отрицательного» героя. Не только рабоче-крестьянский, но и читатель «своего лагеря» зачастую видел в нём совсем не то, что открывается сегодня нам. Мы, оторванные от тогдашних реалий, иначе оценим его самоотверженное и провидческое пренебрежение к разнообразию политических страстей: оказалось, что эта легкомысленная, высокомерная позиция – одна из немногих, не уничтоженных многоступенчатой переоценкой ценностей. Нам ретроспективно интересен вагиновский стиль, который при нормальном развитии литературы породил бы, возможно, целое течение. У нас вызывает зависть его свобода и самостоятельность в обращении с поэтической формой. Нам, вооруженным последними новостями из истории взаимоотношений искусства с действительностью, близки изыскания Кости Ротикова, первооткрывателя науки о китче, и дотошность Торопуло, регистрирующего жизнь огромной страны с помощью коллекции конфетных оберток. Виднее нам и трагедия вагиновского поколения, до главных актов которой он, к счастью, не дожил.

Блудный сын эпохи, Вагинов перебирал её смешные, уродливые, милые мелочи с ностальгией, непонятной современникам, но такой близкой потомкам, которым уже не вернуться на покинутую дедами метафизическую родину. Он, не захотевший писать эпоху такой, какой она хотела казаться, увидел в ней вечное, неподвластное воле тех, кто претендовал на роль её творцов и хозяев. Культура стояла за его плечами, на его стороне».

Я сознательно начинаю разговор о Константине Константиновиче Вагинове, родившегося 3 октября 1889 года (умер 26 апреля 1934-го), с апологетики – с цитаты из статьи благожелательнейшего к писателю критика Анны Герасимовой.

В отличие от Анны Герасимовой у меня не вызывает зависти свобода и самостоятельность Вагинова в обращении с поэтической формой. Вагинов очень характерно назвал одну из своих книг: «Опыты соединения слов посредством ритма». Да, он выдерживал определённый ритм, соединяя слова: «В пернатых облаках всё те же струны славы / Амуров рой. Но пот холодных глаз, / И пальцы помнят землю, смех и травы, / И серп зелёный у брегов дубрав. /Умолкнул гул, повеяло прохладой, / Темнее ночи и желтей вина / Проклятый бог сухой и злой Эллады / На пристани остановил меня» (июль 1921). Или вот: «Перевернул глаза и осмотрелся: / Внутри меня такой же чёрный снег, / Сутулая спина бескрылой птицей бьётся / В груди моей дрожит и липнет свет. / И, освещённый весь, иду я в дом знакомый, / И, грудью плоскою облокотясь о стол, / Я ритмы меряю, выслушиваю звоны, / И муза голая мне руку подаёт». Или то, что называется «Психея»: «Спит брачный пир в просторном мёртвом граде, / И узкое лицо целует Филострат. / За ней весна свои цветы колышет, / За ним заря, растущая заря. / И снится им обоим, что приплыли / Хоть на плотах сквозь бурю и войну, / На ложе брачное под сению густою, / В спокойный дом на берегах Невы».

Убейте меня, но подобный модернизм я считать искусством отказываюсь. Что же это за искусство, когда нужно долго и почти озадаченно всматриваться в текст, чтобы понять, о чём он? И дело тут не в установке самого Вагинова на хорошее знание античности, которого он ждёт от своего читателя. Ну, допустим, что читатель знает: Психея – это душа, а софистов Филостратов в древней Греции было несколько. Допустим, что такое знание несколько добавит конкретности студёнистому тексту. Но ведь смысл искусства в сопричастности, в сопереживании художнику. А чему здесь сопереживать? Холодному опыту такого соединения слов, какое затуманивает смысл?

Понимаю, что мне могут указать на Мандельштама, на его Психею-жизнь, которая «спускается к теням / В полупрозрачный лес вослед за Персефоной». Но я не о знании античности, которого требует поэт от читателя. В конце концов, вполне достаточно, как это и делают комментаторы, в сноске пояснить, что Персефона – древнегреческая богиня плодородия и царства мёртвых. Я о том, что читателю Мандельштама не нужно продираться к смыслу стихотворения о человеческой душе, покидающий этот мир, чтобы жить в ином.

Проза Вагинова, на мой взгляд, лучше его стихов. И всё же «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова», «Бомбочада» – все эти романы местами так же заумны, как его стихи.

Для меня творчество Вагинова экспериментально. Как поэзия Хлебникова. Или как проза Андрея Белого.

* * *

Нина Михайловна Демурова (родилась 3 октября 1930 года) много сделала для того, чтобы приобщить русского читателя к прекрасным английским книгам. Она перевела «Питер Пэна» Дж. Барри, «Лиловый парик» и «Грехи графа Сарадина» Г.К. Честертона, «Похищенное письмо», «Длинный ларь», «Элеонору», «Человека, которого изрубили в куски» Э. По, «Жизнь Господа нашего Иисуса Христа» Ч. Диккенса. Перевела Э. Бёрнетт, А. Гарнера, Апдайка и многих других.

Главным её переводом считается «Приключения Алисы в стране чудес» и «Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэролла». Именно её перевод помещен в серии «Литературные памятники». Мне объяснили, почему Демуровой – с научной точки зрения, он является самым точным.

И всё же мне думается, что затмить перевод Заходера Демурова не смогла. Пусть Заходер добавляет отсебятины, но она в духе весёлой игровой манеры Кэрролла. И стихи, переведённые в книге Заходером, веселее, чем у тех авторов, которых Демурова сделала соучастниками своих книг – Маршака, Д. Орловской, О. Седаковой.

А вот её книга «Льюис Кэрролл», вышедшая в ЖЗЛ, действительно недурна.

* * *

Когда я учился в университете, купил книгу большого формата с гравюрами модного тогда художника С. Красаускаса. Книга называлась «Человек». Она уже была удостоена ленинской премии.

Её автор Эдуардас Межелайтис, родившийся 3 октября 1919 года (умер 6 июня 1997-го). Стихи в книге были переведены известными русскими поэтами А. Межировым, М. Алигер, Л. Мартыновым, В. Тушновой, М. Светловым, Б. Слуцким, В. Корниловым, С. Куняевым.

По правде сказать, я не уловил лирический характер Э. Межелайтиса. И, наверное, не потому, что переводчики были разными. А потому, что книга была поэтической только по форме. Она была рифмованной публицистикой в духе Маяковского, но не в его поэтике.

Стихи Межелайтиса очень хвалила советская критика. Через несколько лет я окажусь в Литве, и мне там назовут самого издаваемого поэта – Э. Межелайтиса. «А самого любимого?» – спрошу я. И услышу: «Казис Борута».

Мне объяснят, что сравнивать этих двух поэтов не стоит. Потому что Борута писал стихи, а Межелайтис – стихотворные плакаты.

А потом я узнаю, что Межелайтис ещё до нашей оккупации Литвы был в подпольной комсомольской организации. Во время войны был корреспондентом фронтовой газеты. В 1944-м избран секретарём ЦК комсомола Литвы. Тяжёлая номенклатурная должность, если учесть, что Литва совсем недолго до войны была под нашей оккупацией. В 1946-м редактор комсомольского журнала. А потом секретарь правления Союза писателей Литвы, председатель правления. И уже с 1960 года – член ЦК литовской компартии.

Не удивительно, что он – лауреат ленинской премии, герой соцтруда и Народный поэт Литвы. Выслужил.

* * *

Дмитрий Петрович Ознобишин, родившийся 3 октября 1804 года (умер 14 августа 1877-го), был членом литературного кружка С. Раича и вместе с Раичем издавал альманах «Северная лира». Знал восточные языки. Первым перевёл на русский Хафиза, Низами, Саади. Составил первый персидско-русский словарь. Свои работы на восточную тематику печатал по псевдонимом «Делибюрадер» (видоизменённое персидское «Дел-е берадар» – «сердце брата»).

Он автор стихотворения «Чудная бандура», которое легло в основу известной народной песни «По Дону гуляет казак молодой».

Вот эта «Чудная бандура»:

Гуляет по Дону казак молодой;
Льёт слезы девица над быстрой рекой.
«О чём ты льёшь слёзы из карих очей?
О добром коне ли, о сбруе ль моей?
О том ли грустишь ты, что, крепко любя,
Я, милая сердцу, просватал тебя?»
«Не жаль мне ни сбруи, не жаль мне коня!
С тобой обручили охотой меня!»
«Родной ли, отца ли, сестёр тебе жаль?
Иль милого брата? Пугает ли даль?»
«С отцом и родимой мне век не пробыть;
С тобой и далече мне весело жить!
Грущу я, что скоро мой локон златой
Дон быстрый покроет холодной волной.
Когда я ребёнком беспечным была,
Смеясь, мою руку цыганка взяла.
И, пристально глядя, тряся головой,
Сказала: утонешь в день свадебный свой!»
«Не верь ей, друг милый, я выстрою мост,
Чугунный и длинный, хоть в тысячу вёрст;
Поедешь к венцу ты – я конников дам:
Вперёд будет двадцать и сто по бокам».
Вот двинулся поезд. Все конники в ряд.
Чугунные плиты гудят и звенят;
Но конь под невестой, споткнувшись, упал,
И Дон её принял в клубящийся вал…
«Скорее бандуру звончатую мне!
Размыкаю горе на быстрой волне!»
Лад первый он тихо и робко берёт…
Хохочет русалка сквозь пенистых вод.
Но в струны смелее ударил он раз…
Вдруг брызнули слёзы русалки из глаз,
И молит: «Златым не касайся струнам,
Невесту младую назад я отдам.
Хотели казачку назвать мы сестрой
За карие очи, за локон златой».

* * *

После окончания факультета славянской филологии Петербургского (Петроградского) университета в 1918 году Степан Григорьевич Бархударов по представлению академика А.А. Шахматова был оставлен в университете при кафедре русского языка.