Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям

• Название: Вверяю сердце бурям
• Автор: Михаил Шевердин
• Издательство: Издательство литературы и искусства имени Гафура Гудяма
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Новое, последнее произведение М. Шевердина, которое подготовлено к изданию после его смерти, завершает сюжетные линии романов «Джейхун» «Дервиш света» и «Взвихрен красный песок». Его герои участвую! в революционных событиях в Средней Азии, названных В И Лениным «триумфальным шествием Советской власти». Показаны разгром остатков басмаческих банд, Матчинское бекство, подъем к сознательному историческому творчеству горских племен Таджикистана, пославших своих делегатов на первый курултаи в Душанбе.

---

Назначаю совет.

Тихий шепот Сахиба Джеляла подхватили воины-белуджи. Они решительно встали в круг. Каждый при этом бросал свое оружие на середину в знак того, что они не разойдутся, пока решение не созреет.

— Повиновение начальнику! — воскликнул Баба-Калан воинственно.

— Надо хоть посты выставить, — заметил комиссар. — Нас голыми руками возьмут.

И вправду, совет не затянулся. Решено было взять Мирзу с собой до встречи с первой же красноармейской частью. Мирза сразу возликовал. Он получил отсрочку, равную жизни. Спустя минуту, все уже были в седле.

Странно, но Сахиб Джелял не обратил внимания на то, что в его отряде прибавилось еще три человека — причем, три женщины. Одна — сестра Баба-Калана, его родная дочь Наргис. Она повела себя со всем легкомыслием и горячностью молодости и вопреки строжайшему приказу Сахиба Джеляла приняла участие в схватке. Опьяненная битвой, она забыла обо всем. Рядом был Баба-Калан. Наргис ехала с пылающим лицом. Она горячила совсем напрасно коня, о чем ей не постеснялся сказать комиссар Алексей Иванович.

— В такую жару, Наргис, лошадей, даже трофейных, надо беречь.

— Как хочу, так и буду!

— А конь-то славный. Так нельзя, сестренка.

У Алексея Ивановича вертелось на языке целое нравоучение, которое он высказал бы на правах старшего в семье, но вмешалась в разговор женщина в парандже, трясшаяся рядом на довольно-таки неважной клячонке.

— Ах, как это великодушно, о, аллах... Таксыр комиссар изволит беспокоиться о скотине, но его, такого доброго, ничуть не заботит, что мы, нежные и слабые создания аллаха, изнемогаем от зноя и усталости.

— Кто вы? — спросил комиссар. — Я хочу знать, что вам нужно в отряде? Наргис — сестренка, а Савринисо невеста друга. А кто вы — не знаем.

Ему надо было давно поинтересоваться этим. Но он не решался потребовать, чтобы женщина подняла чачван и показала лицо. Мало ли было случаев, когда под паранджой и конской сеткой проникали в расположение военных частей вражеские лазутчики.

— Сколько вопросов! Ах-ах!

Ручка выскользнула из-под паранджи и забросила чачван на голову. Комиссар смог бы вполне удивиться, даже зажмуриться, потому что лицо, которое он увидел, было красивым, несколько жесткой восточной красотой, но он только еще серьезнее задал вопрос:

— Кто вы?

— Это Суада. Эмирша... Она помогла мне бежать, — смело заявила Наргис.

Во всем облике Суады чувствовалась пресыщенность наслаждениями, обилием гаремной жизни. Очень молодая, но бурно пожившая женщина, откровенно принялась строить глазки Сахибу Джелялу и комиссару, чем ввела последнего в немалое смущение. Нисколько не смущаясь, Суада продолжала:

— Говорили в старину: видными йигитами женщины любуются. Мудрых уважают, добрых и глупых любят, смелых боятся. А замуж выходят за сильных... Сила бывает разная. Сила бывает и в могуществе. И никто из девушек государства не откажется от участи стать женой могущественного халифа. Нежиться в шелку, кушать сладко, повелевать... Разве плохо?

Но тут же она принялась поносить эмира, грубо, последними словами. Когда же Сахиб Джелял, прислушивавшийся к разговору, поинтересовался, почему она, царица, жена халифа, убежала из Арка, она без всяких церемоний ответила:

— Женой государя называться хорошо, лестно, а вот не быть ею на самом деле... Сеид Алимхан похотлив. Он тащил все новых и новых в гарем. Кому из нас, бедных, молодых, охота так жить. Кровь-то в жилах горячая...

И она, задернув лицо чачваном, долго хихикала.

— А развода у эмира разве добьешься?.. Одной низостью раболепия не проживешь, — продолжала она. — А годы жизни идут. А тут вдруг неразбериха, посадили нас на арбы. Я вместе с Наргис и служанка с нами бежали из обоза.

А когда у Суады сдвигался в сторону чачван, исподтишка, умиленно поглядывала на Сахиба Джеляла.

— Нам придется оставить ее в первом же кишлаке, — сказал комиссар.

— Теперь у меня с эмиром развод... — запротестовала Суада. — Теперь новые времена. Я объявляю трижды: «таляк» Сеиду Алимхану.., Я поеду с вами...

III

Силы человека не исчерпать, воду из колодца не вычерпать.

                                         Туркменская пословица

— Эмир опять ушел.

В словах комиссара Алексея Ивановича звучала беспредельная усталость. За последние сутки ему не удалось и на мгновение сомкнуть глаза и поспать: начдив Георгий Иванович и разведчик Мерген сидели в тени карагача возле Сахиба Джеляла.

— Нет, хитрая лиса, эмир, не так прост, — мрачно проговорил Мерген, — у него повсюду глаза и уши. Шаг мы сделаем, а уже к нему скачут йигиты. Проклятый знал, откуда идет отряд Сахиба. — Он сочувственно поглядел на лежавшего в тени вождя арабов и продолжал: — Знал и пошел в сторону. Здесь его не было. — Он обвел рукой луговину, усеянную телами убитых. —-Подлая душа, он знал, что, если попадет в руки Сахиба, то нить его жизни оборвется. Э, да это едет сынок. Быстро он вернулся.

Подскакал на совсем заморенном, хрипло дышавшем скакуне Баба-Калан. Вот уж про кого нельзя сказать, что он утомлен или думает об отдыхе. Он выглядел свежим и бодрым. Легко соскочив с коня, он вытянулся перед Георгием Ивановичем:

— Товарищ начдив, разрешите доложить. Эмирские пуштуны уклонились от боя и рысью уходят на юг, Говорят, там с ними, — да сгорит его отец, — сам Сеид Алимхан.

— В том-то и дело, что неизвестно, в какой группе эмир.

И, обращаясь к адъютанту, Георгий Иванович приказал:

— Передать по рации командиру Первой Туркестанской кавдивизии... Он уже, наверное, занял Китаб и Шахрисабс, чтобы встречал эмира в степи. Перехватить эмира надо во что бы то ни стало.

— Мы сами пойдем туда, — слабым голосом протянул Сахиб Джелял.

Он приподнялся на локте. Рана, видимо, причиняла ему немалые страдания, но в глазах не потухал огонь нетерпения. — Пойдем на юг... Он не мог уйти далеко...

— Вот подтянутся эскадроны и двинемся. Но вы, дорогой Сахиб, останетесь... Вам надо в госпиталь...

— Наш госпиталь, Георгий-ака, в седле... Не для того мы ходили в Сибири в кандалах, не для того моя спина изъязвлена палками эмира, не для того мы не знали годы покоя, чтобы, лежа на одеяле, умирать и слышать, что враг ускользнул... Нет, Сахиб Джелял умрет не на одеяле, а на поле с саблей в руке!

Я ношу свою жизнь

                в руках своих.

Придет час — и я швырну

                ее в лицо смерти.

Торжественный тон он сменил на самый простой, добавив, поморщившись (видно, рана его мучила):

— Но не раньше, чем поймаю эмира вот этими руками,

— Вы безумец... Вы рискуете своей жизнью.

И тогда Мерген философски заговорил:

— Вся его сущность

Замешана на любви к своему народу.

А на страницах его сердца

                    нет иных письмен,

Кроме имени Родины

                       и любви к ней...

Топот коня прервал Мергена. Из тугаев вылетел на темном от пота коне боец из мусульманского полка и осадил лошадь в двух шагах от Георгия Ивановича и от ложа Сахиба Джеляла.

— Вести! — хрипло воскликнул он.

Бледный, взволнованный Сахиб Джелял сел на кошме, Георгий Иванович встал, чтобы принять рапорт красноармейца.

— Что-то? Говори!

Вестник соскочил с коня и, только отвесив всем поклон по-восточному, начал хрипло выкликать:

— Бухара кончен!.. Эмира прогнали!.. Трон поломали золотой... На рассвете пушки изрыгнули огонь и смерть!.. Тогда открылись Каршинские ворота! Тысячи белых чалм вышли... У людей в руках белые флаги. На устах «Аман! Аман!..» — Пощады!—Большевики милостивы... Красноармейса великодушны. Баальшой «митинга» начался у ворот... Мир пришел... Война кончил...

— А эмир?! Где эмир?! — воскликнул Сахиб Джелял.

Больше ничего не волновало его.

— Их светлости эмира нет в Бухаре... Эмир еще вчера ушел с конницей и обозом...

— Куда ушел? Говори! Не тяни.

— Не знаю... Никто не знает. Пошел он в преисподню.

Он склоняется к молитве,

А на поверку — он осел,

порвавший узду веры.