Анна Матвеева - Лолотта и другие парижские истории

• Название: Лолотта и другие парижские истории
• Автор: Анна Матвеева
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-096991-3

Анна Матвеева – прозаик, автор романов «Перевал Дятлова, или Тайна девяти», «Завидное чувство Веры Стениной», сборников рассказов «Девять девяностых», «Подожди, я умру – и приду». Финалист премий «Большая книга», «Национальный бестселлер», лауреат премии Lo Stellato за лучший рассказ года.

Новый сборник прозы Анны Матвеевой «Лолотта» уводит нас в Париж. Вернее, в путешествие из Парижа в Париж: из западноевропейской столицы в село Париж Челябинской области, или в жилой комплекс имени знаменитого города, или в кафе всё с тем же названием. В книге вы встретите множество персонажей: Амедео Модильяни, одинокого отставного начальника, вора, учительницу французского, литературного редактора, разочаровавшегося во всем, кроме родного языка… У каждого героя «Лолотты» свой Париж: тот, о котором они мечтали, но чаще тот, которого заслуживают.

---

И тут появляется этот Джереми – не мой и немой (потому что не говорит на русском, а мой английский – калика перехожий), немолодой и некрасивый… И всё это вдруг оказывается НЕ важно.

Единственное, что меня сейчас интересует – Джереми посылает кому-нибудь в Лондон ссылки на смешные видео? Впрочем, вру, не единственное. Ещё мне очень хочется увидеть его работы – пусть даже какие-нибудь эскизы, или те маленькие пластилиновые фигурки, с которых начинается долгий путь к готовой скульптуре.

И я очень боюсь, что они мне не понравятся. К сожалению, так часто происходит – прекрасный, интересный человек оказывается посредственным художником, и тогда очарование рассеивается, как если бы его и не было.

Поэтому я не напрашиваюсь «в гости», хотя мастерская Джереми – прямо под моей. К Антону, например, я заглянула в первый же день. Антон – типичный нарцисс (во всём, кроме внешности – роза это роза это роза), и без питательной подкормки чужими восторгами и комплиментами (искренность его не интересует), он начинает вянуть, как всё та же роза, поставленная в одну воду с гвоздикой. Фотореализм – жанр на любителя, как правило, им увлекаются мастера с плохо развитой фантазией, да и ценители его не могут похвастаться изысканным вкусом. «Прям как настоящее!» – кого сейчас этим можно удивить? Работы Антона – почти что фотографии, добротно сделанные, но начисто лишенные даже намека на индивидуальность, манеру и, увы, талант. Я хвалила их, ощущая собственную фальшь, как запах вянущих цветов.

(Терпеть не могу увядающие цветы – потому и не держу дома никаких букетов).

Кара меня к себе не приглашает, да и в гости не набивается, как, впрочем, и Антон – ему важно предъявить свою состоятельность, а не оценивать чужую. Джереми и вовсе ведет себя так, будто мы не художник и скульптор, но давным-давно спетая пара, с удовольствием проводящая время в Париже.

В Люксембургском саду – клумбы там пока ещё не при полном параде, я видела только анютины глазки чернильного цвета – мы долго ходили по аллеям, разглядывая статуи королев. Клотильда Французская, Анна Австрийская, Мария Стюарт… Джереми осматривал каждую внимательно, как врач – пациентку, а у меня в голове неожиданно (точнее, вполне ожидаемо) включился Бродский:

И ты, Мари, не покладая рук,
Стоишь в гирлянде каменных подруг —
французских королев во время оно —
безмолвно, с воробьем на голове.
Сад выглядит, как помесь Пантеона
со знаменитой «Завтрак на траве».

За Бродского, Волошина и других поэтов, населивших мою голову бесчисленными стихами, нужно благодарить маму (как, впрочем, и за то, что эта голова вообще имеется в природе, и что она – моя). Она истово любит поэзию, и всё наше с Ксенией детство прошло в ритме и в рифму. Однажды кто-то рассказал маме, что сыновья одного известного эмигранта каждый день на чужбине обязательно учили русское стихотворение: и мама тут же подхватила традицию. Не знаю, что думает об этом Ксения, но меня этот опыт изменил навсегда – более того, именно стихи потянули за собой музыку, а музыка – живопись. Я и сейчас почти к любому поводу могу пристегнуть нужные строчки.

Во время нашей прогулки я читать стихи не решилась – а вместо этого пыталась объяснить Джереми, что предпочитаю английские сады французским – во-первых, мне показалось, ему это будет приятно, во-вторых, надо же было сказать, наконец, что-то умное, вычитанное, к слову сказать, в незапамятные времена в журнале «Домовой». В основном-то я мычу и мурлычу, иногда повторяя какие-то фразы, застрявшие в памяти со времен университета. Например, оборот, которым злоупотребляла наша англичанка: «Perfectly right you are». Джереми улыбается, когда слышит от меня эти слова, и я повторяю их снова и снова, лишь бы вызвать его улыбку. Видно, что она здесь – редкий гость, черты лица не приспособлены к улыбке, не знают, как вписать её в рисунок. Тем приятнее мне веселить Джереми, пусть даже он смеётся над моим убогим английским.

Французские сады – воплощённый порядок: чёткие стрижки деревьев, геометрия и прекрасная видимость, тогда как британские, если верить той давней статье в журнале, разбиваются с единственной оглядкой на природу и её законы. Там всё буйствует, цветет и развивается, как того требуют растения, а не человек. Мне ещё раньше приходило в голову, что французские сады больше подходят англичанам – британцы ведь такие правильные, воспитанные, вежливые, тогда как французам свойственны разного рода завихрения и отклонения, да и революционное прошлое к лицу скорее запутанным розовым кустам, нежели продуманным цветочным партерам. Но эту мысль я на английский переводить не решилась. Проклятая школьная лень! «Попомнишь, как прогуливала занятия!» – голос учительницы Эммы Акимовны вдруг долетел из прошлого, прямиком из свердловской школы на углу Шаумяна-Ясной – в Люксембургский сад. Звучал он так же ясно, как голоса птиц, которых мы здесь слушаем ночью за окном, поневоле, но с наслаждением.

В мае во дворе нашей школы зацветали яблони – и было непереносимо сидеть на уроках, когда за окном колыхались эти душистые пенные волны. Мне кажется, учителя понимали нас – они тоже всё время поглядывали в окно, издали любуясь весной. Издали – потому что весна для учителей это же самый ад: конец года, экзамены! Только Эмма Акимовна плевать хотела на яблони, и всё требовала сдать ей неправильные глаголы, но я их не учила, и вот поэтому плаваю теперь в прошедшем времени, иду на дно, как тяжёлая колода.

Птицу, которая поёт за окном в резиденции, я искренне считала соловьём, но Джереми уверенно сказал, что это «starling» – «скворец».

Под конец нашей прогулки пошёл сильный дождь – моя монстера не ошиблась с предсказанием, вот только город выбрала неверный. Дома никаким дождем, конечно, и не пахло, Ленка сказала, было сухо и тепло, она ходила в школу в ветровке. А Париж залило по-страшному – мы буквально сбежали из сада в метро.

Вчера мы ездили в парк Монсо – снова вдвоём, так что Кара уже начинает поднимать вопросительно левую бровь (лучше бы она так не делала – это её ужасно старит). Кара справедливо считает, что Джереми больше подходит ей по возрасту, но мы ведь работать сюда приехали, так что вслух никто ничего не произносит, а задранную бровь можно и пережить.

Сегодня Джереми не выходит из своей мастерской, и я прислушиваюсь, чтобы не пропустить момент, когда он появится – и вынести, к примеру, мусор. До конца сессии – больше двух недель, но я уже сейчас скучаю по Джереми, как будто всё уже закончилось, и он вернулся в свой Лондон, а я – домой, к цветам и Ленке.

31 марта

Утром поймала себя на том, что мыслю английскими цитатами из песен – и даже пытаюсь объясняться с их помощью. Песни вспоминаются все как на подбор нелепые – из детства, когда мы переписывали друг у друга альбомы Modern Talking и Bad Boys Blue на двухкассетном магнитофоне.

Что я скажу Джереми? You are one in a million?

Нет, здесь, скорее, подойдет какая-нибудь «АBBA» – As good as new my love for you…

Представляю себе лицо Джереми, когда я вдруг резко повернусь на дорожке очередного парижского сада – и, как в клипе, запою:

– One man, one woman
Two friends and two true lovers…

Петь я буду фальшиво и с акцентом.

Призрак Эммы Акимовны громко смеялся за окном – вот это уж точно не соловей, и даже не скворец.

После завтрака ко мне подошла Кара – как все не самые сообразительные иностранцы, она говорит со мной громко, будто с глухой. Кара считает, что если повысить громкость собственной речи, бедняжка русская тут же начнет её отлично понимать!

Она буквально орала во весь голос:

– Что ты делаешь сегодня? Не хочешь съездить со мной в Ботанический сад?

Я, конечно же, не хотела – тем более, Джереми сказал, что найдёт меня днём, и мы что-нибудь придумаем. Но отказаться было невежливо – и эта её вздернутая бровь, она меня по-настоящему пугает.

У Кары пышные волосы, которыми она очень гордится – распускает по плечам, отбрасывает за спину… Волосы и правда очень красивые – табачного цвета, густые, ухоженные. Я бы тоже такими гордилась.

Глядя прямо в эти волосы, я сказала, что после обеда можно и съездить – тем более, мне нужно порисовать с натуры, а небо сегодня чистое, как вымытое стекло. Мама не на шутку увлеклась заботой о цветах, – сегодня она даже притащила к компьютеру орхидею пафиопедилюм и поставила её передо мной с таким видом, как будто мы сейчас начнем здороваться и шептать друг другу нежные слова. Орхидея зацвела – второй раз в жизни! Такой красивый, нежный и робкий цветок, что с ним действительно хочется поздороваться: он будто расписан тонкой кисточкой. Я попросила маму не убирать орхидею – рисовала, пока мама рассказывала новости: Олег разбил горшок с дербянкой, Ксения позвонила и сказала, что летом точно приедет на целый месяц, а Ленка идёт на день рождения к мальчику, и просит на подарок полторы тысячи рублей.