Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

• Название: Зачем жить, если завтра умирать (сборник)
• Автор: Иван Зорин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-386-08680-0

Роман «Зачем жить, если завтра умирать» повествует об инакочувствующих. О тех, кому выпало жить в агрессивном, враждебном окружении. Это роман об одиночестве, изоляционизме и обществе, которое настигает при всех попытках его избежать.

Это роман о современной России.

Герой «Три измерения» находит своё продолжение в персонажах виртуальной 3D игры. Спасёт ли его это от одиночества? Выстроит ли он так свою жизнь?

«Ясновидец» отсылает нас к событиям начала прошлого века. Экстрасенсорные способности или развитый интеллект? Что позволит успешнее противостоять российскому водовороту?

---

Поужинали сырыми помидорами с чесночным сыром и всю ночь слушали, как урчат вздувшиеся животы.

– Революция, – тыкал пальцем Лецке в пупок Мезрякова.

– Точно, Антон, все революции от пустых желудков.

И оба заливисто рассмеялись.

Не спалось, но от бессонницы привычно спасали разговоры.

– Признайтесь, Владислав, тогда в кафе, вы, правда, подсыпали мне в чашку яду?

– Нет, откуда мне его взять, я же не Борджиа… А вышло правдоподобно.

– Ещё как! Я даже за вас испугался.

– За меня?

– Конечно. Подумал, решились из-за меня в тюрьму сесть.

Мезряков посмотрел с удивлением. Потом потянулся за сигаретой.

– Ну, от сумы да тюрьмы у нас не зарекаются. Потому что сажают ни за что. А за что надо, не сажают. Знаете, последнюю сказку Шахерезады?

– Нет. – Лецке приподнялся на локте. – Я весь внимание.

Мезряков затянулся, сосредоточенно глядя в потолок.

– История недолгая, длиной в сигарету, – предварил он свой рассказ. – Дело в том, что, путешествуя по Руси, Шахерезада оказалась не в то время не в том месте. Впрочем, время у нас всегда не то. А каждое место может оказаться не тем в любое время. Это и земля опального воеводы, разгромленная опричниками Грозного, и мирная демонстрация, в которую стреляют царские жандармы, и митинг протеста, окруженный автозаками с нашей полицией. Декорации меняются, но суть остается неизменной – Шахерезада попала в переделку, как кур в ощип. Вместо того чтобы покорно принять свою участь, она стала кричать: «Я чужеземка! (В другой интерпретации, сообразуясь со временем: Я иностранная подданная! И даже, возможно: Я туристка!) Я обращусь в наше арабское посольство и буду жаловаться вашему царю! (Или императору, или даже президенту!)» Это была её ошибка. «Господу Богу жаловаться будешь!» – стали издеваться над ней. (Опричники – привязав к дереву, жандармы – поместив в холодную кутузку, полицейские – играя дубинками в автозаке или заперев в «обезьянник».) Но Шахерезада, навидавшись шелковых шнурков, на которых вешались превысившие полномочия визири, была непреклонна. Она потребовала перо и бумагу (или мобильный и адвоката). Стражи закона не на шутку испугались, дело оборачивалось международным скандалом, когда они могли поплатиться за самоуправство, поменявшись местами с Шахерезадой. На Руси редко противятся их воле, они столкнулись с подобным впервые, но не растерялись. В царские слуги, как и в слуги закона, пробиваются только умные головы, другим по пути слишком легко сложить её на плахе, и Шахерезаду упредили. Донесли царю-президенту (или обратились в суд), что чужестранка сама бросилась на стражей порядка, нанеся им увечья. Для убедительности одному из своих расцарапали лицо. Так что доказательства теперь были налицо. Заявление поступило в инстанции, а дальше машина завертелась, и всё прошло как по маслу. Опричники получили высочайший и мудрейший указ поджечь дерево, чтобы заморская ведьма сгорела заживо. Императорский суд всегда праведный и обжалованию не подлежит, так что жандармы смело этапировали Шахерезаду в Сибирь на бессрочную каторгу. За нанесения вреда здоровью полицейского прокурор потребовал для Шахерезады десять лет в колонии строгого режима, но суд, учтя её молодость, пошел навстречу адвокату и вынес гуманное решение: пять лет общего. После случившегося Шахерезада зареклась рассказывать сказки, ведь такого, как русская быль, ей всё равно не выдумать.

Мезряков беззвучно рассмеялся, затушив окурок.

– А всё же прогресс есть. – Лецке опустился на спину. – От смертной казни до зоны.

– О, да! Лет через сто, глядишь, и невиновных перестанут сажать.

– А вместо них будут сажать воров.

– Ну нет, – уверенно сказал Мезряков, – этого не случится никогда.

Наблюдения г-на М., которые он вел на протяжении долгой жизни, сводились к тому, что садомазохизм у русских в крови. Чем свирепее и безумнее их вождь, чем хуже он обращается с подданными, тем сильнее его любят. Не способные повлиять на власть в своём государстве, русские отыгрываются на соседних народах, которым с жестокой бесцеремонностью навязывают свою волю. Так было при Иване Грозном, Николае Палкине, Сталине, так обстоит дело и сейчас. Национальный характер изменить невозможно. И Пушкин втайне гордился завоеванием Кавказа, и Тютчев призывал к подавлению европейских революций, и Достоевский не видел ничего ужасного в кровавом разгроме польских восстаний.

Русские искренне верят в свою исключительность, гордятся своей духовностью и любят рассуждать о собственной сердобольности. В душе они знают, что власть презирает их, нисколько не считаясь с их чаяниями, и в качестве компенсации презирают ближнего, который, по сложившемуся у них мнению, стоит ниже. Лакейство и чванство идут у них рука об руку, а питает их зависть. Завидуют они до скрежета зубовного, готовые сами разориться, лишь бы сосед не получил своей выгоды. Однако на тех, кто преуспел значительно, это не распространяется.

Русские не могут равнодушно смотреть, как притесняют кого-то у соседей, не замечая, что твориться у них. Им кажется, что они вмешиваются в чужие дела из лучших побуждений, неся свет истины, они стремятся построить жизнь у посторонних, не умея наладить свою. Они проявляют озабоченность мировыми проблемами, и недоумевают, почему их не любят. В этом и состоит психологическая подоплёка имперских амбиций. Правда, русские раз в столетие восстают, сбрасывая зарвавшегося, преимущественно слабого, тирана, чтобы тут же возвести на трон нового. Но он также презирает и топчет их, и через некоторое время они начинают жалеть о старом. Их постоянное беспокойство, это наследие кочевой неугомонности, которую привили веками порабощавшие их монголы, выливается для мира в то, что Россия – это злая мессия.

(Из романа Владислава Мезрякова)

Лето кончилось. Незаметно подобрался сентябрь, сухой и теплый. Пробивая листву, градом падали жёлуди, которые в детстве разрисовывали фломастером, делая вытянутые лица под шляпой. Мезряков с Лецке по-прежнему гуляли в парке, проходя мимо мест своих маленьких приключений, из которых складывалась история их любви.

– Здесь скоро повесят мемориальную доску, – показывал Лецке на кафе «Лебяжье». – Как на поле битвы: «На этом месте схлестнулись Либерал Либералыч с Патриот Патриотычем».

– Бросьте, Антон! – рассмеялся Мезряков. – Из меня такой же либерал, как из моего оппонента патриот.

– Так это не важно. История мыслит клише, в неё входят в маске и под псевдонимом.

Ближе к вечеру вышли к глухому месту, где в мокрых кустах с пистолетом устроил засаду Мезряков.

– А вы тогда, Владислав, меня сильно напугали.

– Я знаю.

Оба усмехнулись. А Мезряков и здесь нашел повод для философствования.

– Эх, Антон, что скажут про наше время – серое, куцее, там и вспомнить-то нечего. От них не осталось ни песен, ни сказок. Да жили ли они? Да, потомки наверняка так скажут. И можно ли их за это винить? Так ведь и мы думаем про ушедших. Однако смотрите, заходит солнце, цветёт трава, мы любим и страдаем. И даже затеяли вон какую игру. А запомнят, как всегда, упыря, сидевшего во власти. Обидно!

– Эт-точно! Как какого-нибудь Ассаргадона. А дался нам этот Ассаргадон? Лучше бы знали, как жили при нём египтяне, что думали.

– При нём? – Мезряков грустно улыбнулся. – Так и про нас скажут. А мы разве «при нём»? Разве не сами по себе? К тому же Ассаргадон был ассирийцем.

– Неужели? – с благодушной беззаботностью отмахнулся Лецке. – А какая разница, всё равно его знать не хочу. Лучше б его обратно закопали. И зачем такая история?

Мезряков посмотрел с нежностью.

– Теперь я и сам не знаю. Вы открыли мне глаза. Признавайтесь, Антон, в школе были двоечником?

– И ничуть не жалею. Лучше чего-то не знать, чем выучить лишнее.

Было видно, что он дурачится. Не останавливаясь, Мезряков обнял его за плечи.

– А может, и хорошо, что всех забудут? В этом есть своя справедливость. Как думаете?

– Определённо хорошо. Надо жить, а не прошлым головы забивать!

Так продолжалось изо дня в день. И это не прискучивало. Разве может надоесть счастье?

Осень уже проступала во всем – прозрачном небе, гнившей листве, набухавших от ночных дождей водоемов. Но ещё выдавались знойные дни. В полуденную жару по аллеям тогда разъезжали поливальные машины. Подставляясь под их струи, они резвились как дети, подпрыгивая, стряхивали потом с волос блестевшие капли. На людных тропинках их сторонились, как прокажённых. Между ними ещё не возникали размолвки. Пока они понимали друг друга с полуслова, их отношения не давали трещин, и всё ограничивалось страхами, что такое возможно в будущем. И всё же недопонимание уже намечалось. Иногда они по-разному смотрели на ситуацию, эти двое, ставшие одной плотью.

Мезряков:

Побродив на дальних аллеях, мы вышли к центральному входу в парк и теперь сидим в кафе. Столики с улицы ещё не убрали, солнце припекает, так что на воздухе не холодно. По крайней мере, в полдень. Мы завтракаем, когда вокруг уже обедают. На разлитую в стаканы колу слетаются осы. Антон высказывает не слишком оригинальную мысль: