Виталий Поликарпов - История нравов России

• Название: История нравов России
• Автор: Виталий Поликарпов
• Издательство: издательство "Феникс"
• Жанр: История
• Год: 1995

---

В XVIII веке пойманных разбойников, грабителей и воров довольно часто подвергали публично телесным наказаниям; такого рода экзекуции совершались на Конной площади в Петербурге. Обыкновенно преступника везли на позорной колеснице рано утром; он был одет в черное платье и черную шапку, на груди у него висела черная деревянная доска, на которой крупными белыми буквами начертаны сведения о совершенном преступлении. Преступник сидел на скамейке спиною к лошадям, его руки и ноги были привязаны к скамейке сыромятными ремнями. Позорную колесницу сопровождали солдаты с барабанщиком, выбивавшим глухую дробь. За ней в отдельном фургоне ехал под конвоем солдат палач, облаченный в красную рубашку.

Когда позорная колесница прибывала на место казни, тогда преступника приводили на. эшафот; к нему подходил священник, утешал его и давал целовать крест, а уж потом чиновник зачитывал приговор. Тюремные сторожа привязывали осужденного к позорному столбу; затем снимали с него верхнее платье и передавали его в руки палачей. Они обнажали преступника по пояс, клали его на кобылу, прикрепляли руки и ноги к ней сыромятными ремнями и после команды наносили удары плетью с определенной регулярностью. По окончании казни виновного отвязывали, на лицо наносили клеймо, одевали и вместе с фельдшером отвозили в тюремную больницу. Если осужденного должны были отправить на каторгу, то палач вырывал у него специальными клещами ноздри; ворам ставили на щеках и лбу знак «вор» и потом затирали порохом. В 1801 году император Александр I отменил и пытку, и знаки; в указе было сказано: «Самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, должно быть изглажено навсегда из памяти народной» (220, 351).

И тем не менее нравы русского общества остаются жестокими, а число грабителей, воров и нищих не уменьшается, а растет, что связано с усилившимся расслоением общества, с увеличивающейся пропастью между богатыми и бедными. Аристократически–купеческие Петербург и Москва — это очаги пороков различного рода, где столичное и провинциальное дворянство и богатеи всех сортов проматывали свои состояния, погрязши в пьянстве и распутстве. Роскошь, порождающая страсть к развлечениям, мотовству, пьяному разгулу, разврату, и неотделимая от нее праздность вызывает по закону «низшие подражают высшим» соответствующие порочные нравы среди представителей социального дна. В этом смысле верно замечание А. де Кюстина: «Больше всего меня возмущает то, что в России самое утонченное изящество уживается рядом с самым отвратительным варварством. Если бы в жизни светского общества было меньше роскоши и неги, положение простого народа внушало бы мне меньше жалости. Богатые здесь — не сограждане бедных» (144, 181). В этом замечании нет ничего удивительного, ибо оно фиксирует жестокие нравы крепостничества и дикого капитализма.

Именно порождением социальных условий российской действительности являются «язвы» типа Хитрова рынка (или Хитровки), о котором В. Гиляровский писал: «Лондон мне всегда представлялся самым туманным местом в Европе, а Хитров рынок, несомненно, самым туманным местом в Москве» (62, 16). Возникла Хитровка в первой половине прошлого века и десятки лет наводила ужас на всех москвичей и приезжающих в древнюю столицу: В трущобах Хитровки было полно нищих, бродяг, проституток, кокаинистов, «огольцов» (кавалеров–подростков девочек трущоб), шулеров, воров и пр. Воры делились по категориям, образуя своего рода иерархию на социальном дне. На нижней лестнице этой «иерархии» находились «огольцы», которые, придя на базары, толпой набрасывались на торговок и исчезали врассыпную, прихватив товар. Ступенью выше находились «поездошники» — они выхватывали на проездах бульваров, в глухих переулках и на темных вокзальных площадях из верха пролетки чемоданы. За ними следовали «фортачи», ловкие ч гибкие ребята, которые лазали в форточку, и «ширмачи», бесшумно лазившие по карманам; толкались также и «портяночники», срывавшие шапку с прохожего или отнимающие у своего же хитрована–нищего суму с куском хлеба (62, 29).

Существовали и корпорации банных воров, выработавшие системы воровства в «простонародных» и «дворянских» банях. В «простонародных» банях использовалась следующая система кражи белья и платья, сушившихся в «горячей» бане. Воры столько наливали воды на «каменку», что баня наполнялась облаком горячего пара; купающиеся не выдерживали жары и выходили в мыльню. Тогда–то воры срывали с шестов белье и платье и прятали здесь же, а вечером забирали спрятанное. В «дворянских» банях или отделениях бань, где практиковалась выдача жестяных номерков за сданное на хранение платье и обувь, применялась иная система.

Купающийся надевал номерок себе на шею, привязывал к руке или просто цеплял его к ручке шайки и шел мыться и париться. Вор выслеживал кого–нибудь, ухитрялся подменить его номерок своим, быстро выходил, получал платье и исчезал вместе с ним. Купающийся потом получал вместо своей дорогой одежды рвань и опорки.

В. Гиляровский пишет о банных ворах следующее: «Банные воры были сильны и неуловимы. Некоторые хозяева, чтобы сохранить престиж своих бань, даже входили в сделку с ворами, платя им отступного ежемесячно, и «купленные» воры следили за чужими ворами, и если какой попадался — плохо ему приходилось, пощады от конкурентов не было: если не совсем убивали, то калечили на всю жизнь. Во всех банях в раздевальнях были деревянные столбы, поддерживавшие потолок. При поимке вора, положим, часов в семь утра, его, полуголого и босого, привязывали к такому столбу поближе к выходу. Между приходившими в баню бывали люди, обкраденные в банях, и они нередко вымещали свое озлобление на пойманном… В полночь, перед запором бань, избитого вора иногда отправляли в полицию, что бывало очень редко, а чаще просто выталкивали, несмотря на погоду и время года» (62, 207). И наконец высокую ступень в воровской «иерархии» занимали «деловые ребята», А которые по ночам выползали из подземелий «Сухого оврага» на фарт с фомками и револьверами.

Естественно, что преступники попадали в тюрьмы, где господствовали свои, особые нравы — на них обращает внимание В. Крестовский в своих «Петербургских трущобах». Эти нравы противоречивы: с одной стороны, для заключенных характерны отсутствие раскаяния в содеянном, способность самых отчаянных и жестоких откликнуться на человеческое обращение, готовность многих из них за сравнительно ничтожное вознаграждение взять на себя чужое преступление; с другой стороны, традиции тюремной камеры являются жестокими и беспощадными. С Иваном Вересовым, как и с каждым новичком, арестанты проводят «игру», в результате которой он избит до полусмерти. С садистским весельем арестанты вымещают на новичке свою боль и отчаяние и только заступничество олонецкого крестьянина Рамзи спасло Вересова от окончательной расправы. В нем, как пишет В. Крестовский, нельзя было не почувствовать «нравственно сильного, могучего человека, который невольно, хоть и сам, быть может, не захочет, а наверно возьмет первый голос и верх над камерой» (134, 470). Однако в тюрьме доминирует, в целом другой тип преступника, которому присуща жестокость, хотя не умерли в нем и добрые чувства.

«Вообще в объективном характере арестантов, — пишет В. Крестовский, — является странное слияние этого зверства с чем–то детски наивным, доверчивым. Зверство же само по себе есть прямой продукт нашей русской системы общего заключения. Понятно, почему первую роль в камерах играет физическая сила, здоровый кулак и прошлое арестанта, богатое ловкими приключениями, а главное — отчаянным злодейством» (134, 487–488). Немудрено, что после пребывания в тюрьме слабохарактерный или не закаленный нравственно человек выходит уже негодяем, способным на любое низкое преступление и поступок. Не следует забывать, что тюрьма представляет собою перевернутый социальный мир, в котором наиболее ярко раскрывается природа человека как сплав добра и зла. Тюрьма — это микрокосм сильно спрессованной истории, где наиболее четко проявляется трещина между добром и злом. Ведь в ней содержится в концентрированном виде вся сумма зла и страданий, существующих в обычной жизни распыленно и незримо и противостоящих добру.

И наконец, следует обратить внимание на босяков и нищих, находящихся тоже на социальном дне; они жили и на Хитровке, и на знаменитом петербургском «Горячем поле», и в других трущобах Российской империи. В. Гиляровский пишет: «Самый благонамеренный элемент Хитровки — это нищие. Многие из них здесь родились и выросли; и если по убожеству своему и никчемности они не сделались ворами и разбойниками, а так и остались нищими, то теперь уж ни на что не променяют своего ремесла» (62, 30). Причем следует иметь в виду, что это не те нищие, которых иногда встречают на улицах.

Дело в том, что трущобные нищие (Хитровки, Горячего поля и др.) были объединены в артели. В той же Москве хорошо были организованы артели нищих (кроме того, имелись артели разбойников и воров), которые, как рассказывал И. Прыжов, жили в отдельных домах или подвалах и чердаках домов, имели общий стол и часто едва ли не жен. По милости ежедневных сборов, которые, по пословице «досыта не накормят, а с голода не уморят», нищие имели более или менее обеспеченную жизнь. У них есть чай, а придешь в гости — угостят и водочкой, а у иных и денежки есть. Артелью управляет избранный староста, доступ в нее имеют свои и знакомые, чужого туда не пустят (215, 180).