Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

• Название: Туда, где седой монгол
• Автор: Дмитрий Ахметшин
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2014

Монгол по имени Наран, изуродованный когда-то в детстве когтями дикого зверя, отправляется в горы, чтобы выспросить у бога Тенгри о предназначении, которую тот уготовил юноше на земле. Ведь у каждого на земле есть своё дело — так на что он нужен, такой уродливый и почти никем не любимый?.. Один за другим обрываются корешки, связывающие его с цивилизованной жизнью — жизнью в аиле. Наран превращается в дикого зверя в человеческом обличии и, добравшись до цели, получает ответ — для того, кто потерял себя, у Бога нет предназначения. Кара для Нарана такова: следующая жизнь его будет проходить в теле овцы, со всеми присущими ей кроткими повадками.

Слепая девушка по имени Керме теряет единственного друга, овечку по имени Растяпа, которого приносят в жертву Тенгри, но приобретает жениха — могучего и стремительного Ветра — и ребёнка, который зреет в утробе.

Растяпа был не самой обычной овечкой. Взгляд его всегда направлен в сторону гор, а в глазах неподдельная тоска. В Керме крепнет уверенность, что ребёнок — переместившийся к ней в живот Растяпа, который не мог отправиться в Небесные Степи, не добравшись до вожделенных гор. Тогда она решает помочь. Одна-одинёшенька, в компании лишь своего воображения, слепая монголка отправляется в путешествие чтобы, в конце концов, начать слышать своего ребёнка, чтобы он спас её от заразы, забрав её в себя и таким самопожертвованием разом вернув себе расположение Тенгри и обретя предназначение.

Две сюжетные линии развиваются параллельно, и читатель не знает о том, какая между героями связь. Полностью она раскрывается только в последних главах. Это роман о поиске смысла жизни, в том числе и в других людях, и о том, как важно оставаться собой.

Роман-финалист Независимой литературной премии «Дебют-2013» в номинации «Крупная проза».

---

— Приходил дед, — сказал он, избавившись от груза. Лицо и затылок взмокли от пота, и косы прилипли к голове, словно два бараньих рога.

— Ругал?

— Гордился, — коротко сказал Урувай. Наран внимательно изучил лицо. Уши горели — не то от смущения, не то от того, что их хорошенько надрали. Приятель разминал плечи и раскручивал скрутившиеся от страха усы. — Сказал, что я настоящий внук его деда, раз не бросаю друзей в беде. От расстройства побил всех своих сыновей и раздал подзатыльников внукам. Я сказал, что провожу тебя до гор, а потом поверну обратно. Может, мы сможем вернуться вместе?

Наран обнял его за огромные плечи.

— На большее я и не рассчитывал, дружище. Я буду очень рад, если ты будешь рядом хотя бы до первой точки моего путешествия.

Ночь раскручивала над ними длинные хвосты созвездий. Этот день — возможно, последний ясный день перед зимой. Природа уже готовится сбросить старую шкуру, волосы на её голове увядают и начинают проглядывать длинные чёрные проплешины. Старики говорили, что осень — это старость степи, а зима — её бесконечная седина. Но на то она и богиня, что каждую весну рождается заново и раз за разом беременеет от жеребца-неба бесконечным помётом тварей, больших и малых. Шатры заключали их двоих в кольцо, словно материнские руки, и из главного оставшиеся женщины и дети начинают потихоньку растекаться по своим шатрам. Из темноты слышно похрапывание коней и хруст травы на зубах.

Рысью подбежал мальчишка со свёртком из больших листьев под мышкой. Подёргал за руку Урувая. Наран, зная, какое впечатление производит на детей его лицо и в особенности мимика, не стал поворачивать голову, а только скосил глаз.

— Ты и правда уходишь? Тятя Анхар очень разозлился.

— Правда, — Урувай опустился на корточки. — Но я ещё вернусь, чтобы сыграть тебе на морин-хууре.

Малыш посмотрел на него с восторгом. Перевёл взгляд на Нарана. Сказал:

— Все говорят: надо было выдать вам порки, да посадить в яму. Но батя Анхар, кажется, думает по-другому.

Он всунул Уруваю между дряблых ладоней свёрток и испарился.

Толстяк понюхал свёрток, пошелестел листьями лопуха и улыбнулся.

— Еда.

— Он и правда просто-напросто мог выдать мне плетей, — сказал Наран. — Батя Анхар. Зачем так расстраиваться?

Урувай сунул в рот пухлый палец.

— Он специально старался разозлиться, чтобы суметь отправить тебя восвояси. Ты откусил от его сердца кусок, приятель.

— С чего бы? — буркнул Наран. — Я же ему не сын. Хоть и назвал его отцом.

— Но он батя, самый старший в аиле, и должен быть самым заботливым. Ты ему не сын, но он отец всем нам. Понимаешь?

С минуту Наран пытался об этом размышлять. Но ни одной стоящей мысли в голову не шло. Во рту запеклась слюна.

Урувай зевнул, кадык его затрясся в сладкой судороге. Сказал:

— Я пойду спать. Ты идёшь?

— Нам нужно выехать с рассветом.

— Ты не пойдёшь в шатёр?

— Останусь с лошадьми. Хочу подготовить своего Бегуна к большой дороге. Он ведь никогда ещё не видел столько пустого места сразу, сколько нам предстоит пересечь. Представляешь? Ни единого шатра вокруг, ни единого всадника и не единой лошади. Только пустота.

Друг подумал и уселся прямо на землю. Сказал:

— Ты ведь тоже не видел.

— Да, — Наран улыбнулся. — Мы с конём будем уговаривать друг друга её не пугаться.

Глава 2. Керме

Керме разговаривала с Йер-Су.

Отпечаток конского копыта лежал под детскими пальчиками, пыльный и значительный. Этот след изгибами, расположением комьев земли давал ей понять, что Йер-Су слушает. И Керме роняла в это раззявленное ухо бессвязные слова, всё, что не находило выхода за день, оборачивалось горячими каплями.

Сегодня лето подошло к концу. Девочка почувствовала это по тому, как изменила запах полынь и как в общий аромат, разливающийся над степью, вплели свою тонкую ниточку поздние ромашки.

Сегодня кто-то подложил ей в кровать лягушку, и они всё утро проиграли вместе. А потом, когда созвали завтракать, она каким-то образом променяла земноводное на чашу с молоком. Нельзя сказать, что медовое молоко хуже прыгучей твари, но всё же лягушку немного жалко. После завтрака Керме звала её шёпотом, но на зов так никто и не пришёл.

Сегодня она услышала от кого-то, что кони съели всю траву вокруг на дневной переход и теперь гложут лопухи и сырую землю. И что в скором времени придётся трогаться дальше. Это ничего не значит — мало ли новых мест узнавала за свою жизнь Керме, которые казались через два-три дня похожими, как два кивка головы, — просто, чтобы поговорить с сестрицей-землёй, нужно будет искать новое ухо в достаточной удалённости от шатров.

Все эти важные новости она излагала в земляное ухо, иногда наклонившись к нему очень близко, так, что рот щекотали одинокие травинки, иногда выпрямившись и роняя слова с большой высоты, как будто те вдруг обрели вес. Вокруг никого не было — Керме это чувствовала — суета аила осталась в стороне.

Когда не с кем было поговорить, она разговаривала с богами. Она никогда их не видела, но, с другой стороны, она никогда не видела ничего на свете. Так что нет разницы, разговаривать со спрятавшимся в гнезде из спутанных травинок мышонком или с богиней земли, чья коса, говорят, благоухает, как целое поле цветущего крестоцвета.

С другой стороны, разговорами она увлекалась редко. Девочки вообще все неразговорчивые, особенно те, которые уже вышли из возраста детского щебетания обо-всём-подряд, но Керме была среди них как сова среди суетливых соек.

Но если уж доверяла кому-то свои впечатления, то доверяла Йер-Су.

Тенгри Керме любила, как сурового отца. Душным знойным летом он мог ударить зазевавшуюся девушку солнечной плетью, просто потому, что она высунулась не вовремя из шатра и попалась под горячую руку. Но обычно он ласков. Керме робко улыбалась, чувствуя прикосновение к своей щеке его усов.

А в следующую минуту могла схлопотать от него пощёчину.

Зимой солнечный бог уходит на охоту в далёкие степи, иногда за великое море, и возвращался только по весне.

Посидев ещё возле лошадиного следа и поигравшись с цветком кашки, Керме бежит в аил. Босые пятки щупают землю, узнают кочки и впадины, которые она уже проходила по дороге сюда. Время к вечеру, а ещё нужно сделать дневную работу, к которой она пока не приступала. Замесить глину, комками которой будут выкладываться очаги в шатрах на новом месте, доплести из гибкого сушёного вьюна корзинку.

Возможно, потом, под шептание ночных мотыльков, бабушка снова расскажет ей какую-нибудь сказку. Выведет из шатра и скажет:

— Чувствуешь? Это ветер. Познакомься и узнай его лучше. Это твой муж. Ты слепая и никому не нужная, поэтому твоим мужем будет ветер. С ним ты сможешь танцевать любой танец, который захочешь.

Керме жмурится, навострив нос.

— Из какого он аила?

— Его аил на облаках. Золотые шатры стоят там, и войлок его прошит белыми серебряными нитями. Бывает, он утаскивает шатры нашего племени к себе на облака.

— А как выглядят облака?

Бабушка молчит некоторое время, и Керме словно бы снова ощущает пальцами складки на её лице.

— Бедная. Ты никогда их не увидишь.

— Но я смогу потрогать, если Ветер увезёт меня на своё коне.

— Счастливая, — вздохнула бабушка и больше ничего не сказала.

Керме хотелось снова послушать про ветер. Другие девочки в её возрасте уже знали, за кого пойдут замуж. У них было преимущество: они росли вместе со своими будущими мужьями, вместе учились ездить верхом и носились под ногами взрослых в то время, как те занимались своими скучными и важными делами.

У Керме же не было никого. Кроме, может быть, Растяпы, да дырки в земле, с которой иногда можно было поговорить по душам.

Поэтому, когда появился небесный странник, перед которым склоняется трава, а небесные овцы бегут, как от огня, она страшно обрадовалась и вцепилась в бабушку, по её выражению, «что голодный клещ». Пусть Керме никогда его не видела, пусть, но зато она знает, что когда-нибудь окажется там, в расшитом золотом шатре на самой верхушке облака…

Сегодня останусь и послушаю сказку. Упрошу старую ещё раз рассказать про повелителя небес и про его девятиногого коня. А завтра нужно будет улизнуть пораньше, чтобы проведать овец и Растяпу.

Девочка не выбиралась к ним — страшно подумать! — со вчерашнего дня.

Керме любила быть с овцами. Иногда ей доверяли пасти их, хотя при этом всё время кто-то находился неподалёку. Она не знала, что такое зрение, но уши, как два пугливых зайчика, исправно доносили, что делается в округе. Неведомый сторож ходил туда и сюда, стукая по голенищу веточкой ольхи.

Хотя зачем их пасти, Керме не понимала. Они прекрасно кушают и без её присутствия и не сдвинутся с места, даже если дождь промочит шкурки насквозь. Но сознание ответственности, несколько большей, чем ответственность за заплату на халате какого-нибудь из многочисленных её братьев, подогревало изнутри.