Руслан Белов - Крайняя маза

• Название: Крайняя маза
• Автор: Руслан Белов
• Жанр: Детектив

---

- Понял. И сочувствую выше крыши. Но ты, Евгений Александрович, просто не знаешь, что такое изнасилование. Что оно представляет собой на самом деле...

- И что же это такое? Поясни свою мысль примером.

- Объясняю. Изнасилование - это когда тебя выбрасывают с работы, за которую ты получаешь две с половиной тысячи баксов, выбрасывают в обовшивевший научно-исследовательский институт с окладом в две тысячи рублей и дыроколом в придачу.

- Понятно. А все остальное - это, значит, так, просто сыпь на мягком месте...

Остроградский обезоруживающе засмеялся.

- Сечешь масть, ученый. И потому кончай эту дурацкую игру в Эркюля Пуаро с усиками, женись на Юльке, рожай детей и наслаждайся обеспеченной жизнью.

- Я бы с удовольствием... - вздохнул потерявший колею Евгений Александрович.

- Только имей в виду: в послеродовом декрете придется сидеть тебе. Юла надолго работу не бросит.

Смирнов мечтательно протянул:

- Ну и посижу. Что тут такого? Ты просто не представляешь, как это здорово смотреть, как дети растут...

- Растут и превращаются во взрослых, таких же, как мы?

- Ну, не надо о грустном. Не все дети становятся такими, как ты... Некоторым везет.

Владислав заулыбался и заказал бутылку армянского коньяка и шашлыков из осетрины. Он мог себе это позволить.

Когда бутылка опустела, Смирнов вспомнил, что у него в кармане лежат шестьсот тридцать долларов. И все началось сначала.

5. "С агрономом не гуляй, ноги выдеру".

Выписавшись из больницы, Юлия взяла десятидневный отпуск, и по совету лечащего врача улетела в Египет лечиться "вечностью". Смирнов по понятным причинам лететь отказался. Юлии он сказал, что денег на заморские путешествия у него нет, а зависеть в материальном плане от кого бы то ни было, он не желает.

- А как же ты жить со мной собираешься? - удивилась Юлия, услышав это заявление. - Я за одну квартиру плачу больше, чем ты получаешь в год.

- Привыкну потихоньку... - ответил Смирнов, сам себе не веря. - Или разбогатею чудесным образом.

- Ну-ну, - проговорила Юли, разглядывая жениха с иронией. - Глупости все это. Когда мы поженимся, все у нас должно стать общим. И деньги, и друзья, и враги...

Разжевав "...и враги", Смирнов в который раз поклялся найти Шурика, найти и наказать.

- Так не бывает, чтобы все общее... Даже у супругов.

- Но стремиться к этому нужно, - улыбнулась Юлия, приложив ладошки к щекам Смирнова. - Давай отпразднуем нашу помолвку в ресторане?

- В Балчуге?

- Естественно.

В ресторане они сели за свой столик.

***

В дорогу Юлия одела отчаянно идущее ей легкое алое платьице, общей площадью не более четверти квадратного метра, и Евгений Александрович чувствовал себя обкраденным.

- Ты там с агрономом не гуляй, ноги выдеру. Можешь пару раз пройтись с председателем... - буркнул он на прощание, не в силах отвести глаз от ткани, любовно прижавшейся к телу женщины.

- Египетского национального банка?

- Ага... Я люблю тебя.

- Я знаю. И дорожу этим.

6. Паяльник выглядел органично.

Владислав Остроградский, также провожавший Юлию, отвез Смирнова домой. В пятом часу вечера они прощались у подъезда, и Смирнову показалось, что кто-то смотрит на них из окна его квартиры, располагавшейся на втором этаже.

- Тебе, как и Юле, теперь все мерещится, - снисходительно похлопал его по плечу Владислав, перед тем, как уехать.

Остроградский не ошибся. Смирнову действительно померещилось, что кто-то находится в его квартире. Открывая дверь, он это знал определенно и потому входил без опаски. А знал определенно, потому что входил не один, а с Шуриком, тем самым Шуриком. Он столкнулся с ним на лестничной площадке первого этажа, столкнулся и, узнав его руки, автоматически свалил с ног еще в юности заученным приемом (прямой в солнечное сплетение, затем, помогая сложиться вдвое, замком по затылку с последующим встречным ударом колена в лицо).

Втаскивая вяло сопротивляющуюся добычу домой, Смирнов чувствовал себя Рембо и Терминатором одновременно. Через минуту она, в виде ничем не примечательного тридцатилетнего человека с короткой стрижкой и глазами выпускника школы КГБ, была привязана к батарее парового отопления. Точно так же, как была привязана Юлия. Привязана, само собой разумеется, со спущенными брюками и трусами.

Закончив с фиксацией пленника, Евгений Александрович, уселся в кресло и закурил. Надо было успокоиться.

Дрожь в руках - это не солидно для хозяина положения.

На экране телевизора Кальтенбруннер спросил у Мюллера:

- Почему у вас глаза красные? Много пьете?

- Много работы, три ночи не спал, - просто ответил Мюллер"

- Ты просто не представляешь, какой я довольный, - сказал Смирнов, чувствуя себя шефом своего собственного гестапо. - И знаешь из-за чего?

Пленник молчал, опасливо глядя. Губы у него были разбиты. По подбородку текла кровь.

- Видишь ли, я давно хотел проверить свою ориентацию... - продолжал разглагольствовать Смирнов. - Прочитал недавно старину Фрейда и озадачился этот весьма авторитетный ученый, оказывается, утверждал, что с возрастом мужчины все голубеют... Ты мне не поможешь определиться? Короче, дашь трахнуть?

- Я по большому хочу, - заволновался Шурик (Смирнов не заклеивал ему рта).

- Фу, как пошло... - скривился Смирнов. И горестно вздохнув, заключил:

- Нет, видимо, я не гомик. Истинного гомика твое заявление воодушевило бы. Но ты не радуйся. Времени у нас с тобой полно. Я сейчас посижу, покурю, пивка попью - там, в холодильнике, у меня пара бутылочек завалялась... А потом тебе будет плохо, очень плохо. Короче, у меня есть все для плодотворно- творческого заплечного процесса. Все будет на высшем уровне, гарантирую. И иголок под ногти запущу - их у меня полно, - и ремней из спины нарежу, и яичницу сделаю, и глазки по одному выну... Стальной столовой ложкой. Она от бабушки у меня осталась. Крепкая, советского еще производства.

Шурик попытался освободиться. У него не получилось. Наблюдая за его потугами, Смирнов почувствовал себя не в своей тарелке. Но деваться было некуда. И он решил заговорить себя.

- Ну, уж извини за натурализм, - вздохнул он. - Ты помнишь, что с моей любимой женщиной сделал? Помнишь, конечно... И я должен тебя за это мучительным образом убить, хотя, скажу честно: сам процесс убиения, не смерть, а именно процесс убиения, будет мне чрезвычайно неприятен. Понимаешь, я интеллигент, интеллигентишка вшивый в четвертом поколении, и мне уважение к человеческой жизни и достоинству прививали с молодых ногтей. Короче, мне противно будет тебя пытать, очень противно... Но я человек философски грамотный, и потому смогу придумать, как это сделать качественно и без идеологических колебаний. Точнее, я уже придумал. Я придумал, что эта моя однокомнатная квартира есть Ад, а ты есть великий грешник. А я в ней всего лишь черт, подневольный исполнитель Божьей Воли, палач короче. Ты знаешь, умные люди говорят, что все проблемы имеют семантические корни. Я понимаю это так: если обрисовать проблему другими словами, то она, скорее всего, исчезнет. Вот и с нашей проблемой так. Если я назову себя интеллигентом, то, конечно, мне придется бежать на кухню за аптечкой, чтобы смазать твои колени, которые ты успел ободрать об этот жесткий и давно нечищеный ковер. А если я назову себя подневольным служителем Ада, то побегу туда же за паяльником, побегу, чтобы сделать тебе очень больно...

Бандит беззвучно завалился на бок. Смирнов обеспокоился, и, подойдя к пленнику, склонился над ним:

- Ты что, умер, что ли? Вот подлец!

Шурик не умер, он от страха потерял сознание. Или сделал вид, что потерял.

- Вот дела! - покачал головой Смирнов, освидетельствовав пленника и обнаружив, что он действительно лишился чувств, то есть на тумаки и щипки не реагирует. - Правду говорят, что чем гаже негодяй, тем слабее у него коленки. Нет, не верю, что такой здоровый мужик свалился в обморок об одного упоминания о паяльнике. Просто разжалобить хочет... Вот, мол, какой я нежный. Ну, погоди, сейчас я тебя растормошу!

Спустя некоторое время Шурик был приведен в чувство при помощи нашатырного спирта и пары более чем ощутимых ударов по ребрам. Вернув его в прежнее положение, Смирнов пошел на кухню за пивом.

Ситуация его занимала. Всю сознательную жизнь он по капле выдавливал из себя тупость, жестокость, бессовестность, а они не уходили, наоборот, становясь, время от времени, на ноги, загоняли его в угол. "Если звезды есть на небе, значит это кому-то нужно, - думал он, застыв в прострации перед раскрытым холодильником. - Значит, коли есть на свете тупость, жестокость и бессовестность, то они нужны людям? Они - не что иное, как продукт естественного отбора? И если они есть во мне, значит, они нужны мне? Мне и обществу, в котором я существую? И я живу в нищете только потому, что не использую их так, как надо, так, как используют другие? Те, которые добиваются успеха? Так может, использовать этот шанс и попытаться стать другим? То есть самим собой?