Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Дмитрий Кедрин
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Поэзия
• Год: 1959

Литературное наследие поэта Дмитрия Кедрина (1907–1945) включает в себя стихи, поэмы, баллады, сказки, песни, драму в стихах, значительное количество переводов. У Д. Кедрина было много творческих планов, которым не суждено было осуществиться…

В настоящий сборник вошли стихотворения на разные темы и поэмы ("Приданое", "Песня про Алену-старицу", "Зодчие", "Варвар", "Пирамида" и др.), датированные 1932–1945 гг.

---

1940

Князь Василько Ростовский

Ужель встречать в воротах
С поклонами беду?..
На Сицкое болото
Батый привел орду.

От крови человечьей
Подтаяла река,
Кипит лихая сеча
У княжья городка.

Врагам на тын по доскам
Взобраться нелегко:
Отважен князь Ростовский,
Кудрявый Василько.

В округе все, кто живы,
Под княжью руку встал.
Громят его дружины
Насильников-татар.

Но русским великанам
Застлала очи мгла,
И выбит князь арканом
Из утлого седла.

Шумят леса густые,
От горя наклонясь…
Перед косым Батыем
Стоит плененный князь.

Под ханом знамя наше
На холм постелено,
Хан из церковной чаши
Пьет сладкое вино.

Прихлебывая брагу,
Он молвил толмачу:
— Я князя за отвагу
Помиловать хочу.

Пусть вытрет ил болотный,
С лица обмоет грязь:
В моей охранной сотне
Отныне служит князь!

Не помня зла былого,
Недавнему врагу
Подайте чашку плова,
Кумыс и курагу…

Но, духом тверд и светел,
Спокойно и легко
Насильникам ответил
Отважный Василько:

— Служить тебе не буду,
С тобой не буду есть.
Одно звучит повсюду
Святое слово: месть!

Под нашими ногами
Струится кровь: она,
Монгольский хан поганый,
Тобой отворена!

Лежат в снегу у храма
Три мертвые жены.
Твоими нукерами
Они осквернены!

В лесу огонь пожара
Бураном размело.
Твои, Батый, татары
Сожгли мое село!

Забудь я Русь хоть мало,
Меня бы прокляла
Жена, что целовала,
И мать, что родила!..

Батый, привычный к лести,
Нахмурился: — Добро!
Возьмите и повесьте
Невежу за ребро!

Бьют кочеты на гумнах
Крылами в полусне,
А князь на крюк чугунный
Подвешен на сосне.

Молчит земля сырая,
Подмога далеко,
И шепчет, умирая,
Бесстрашный Василько:

— Не вымоюсь водою
И тканью не утрусь,
А нынешней бедою
Сплотится наша Русь!

Сплотится Русь и вынет
Единый меч. Тогда,
Подобно дыму, сгинет,
Батый, твоя орда!..

И умер князь кудрявый,
Но с той лихой поры
Поют герою славу
Седые гусляры.

1942

Ермак

Пирует с дружиной отважный Ермак
В юрте у слепого Кучума.
Средь пира на руку склонился казак,
Грызет его черная дума.
И, пенным вином наполняя стакан,
Подручным своим говорит атаман:
— Не мерена вдоль и не пройдена вширь,
Покрыта тайгой непроезжей,
У нас под ногой распростерлась Сибирь
Косматою шкурой медвежьей.
Пушнина в сибирских лесах хороша
И красная рыба в струях Иртыша!

Мы можем землей этой тучной владеть,
Ее разделивши по-братски.
Мне в пору Кучумовы бармы надеть
И сделаться князем остяцким…
Бери их, кто хочет, да только не я:
Иная печаль меня гложет, друзья!

С охотой отдал бы я что ни спроси,
Будь то самопал иль уздечка,
Чтоб только взглянуть, как у нас на Руси
Горит перед образом свечка,
Как бабы кудель выбивают и вьют,
А красные девушки песню поют!

Но всем нам дорога на Русь заперта
Былым воровством бестолковым.
Для татя одни лишь туда ворота —
И те под замочком пеньковым.
Нет спору, суров государев указ!
Дьяки на Руси не помилуют нас…

Богатства, добытые бранным трудом
С заморских земель и окраин,
Тогда лишь приносят корысть, если в дом
Их сносит разумный хозяин.
И я б этот край, коль дозволите вы,
Отдал под высокую руку Москвы.

Послать бы гонца — государю челом
Ударить Кучумовым царством,
Чтоб царь, позабыв о разбое былом,
Казакам сказал: «Благодарствуй!»
Тогда б нам открылась дорога на Русь…
Я только вот ехать туда не берусь.

Глядел без опаски я смерти в лицо,
А в царские очи не гляну!.. —
Ермак замолчал, а бесстрашный Кольцо
Сказал своему атаману:
— Дай я туда съезжу. Была не была!
Не срубят головушку — будет цела!

Хоть крут государь, да умел воровать, —
Умей не сробеть и в ответе!
Конца не минуешь, а двум не бывать,
Не жить и две жизни на свете!
А коль помирать, то, кого не спроси,
Куда веселей помирать на Руси!..

Над хмурой Москвою не льется трезвой
Со ста сорока колоколен:
Изменой бояр государь удручен
И тяжкою немочью болен.
Главу опустив, он без ласковых слов
В Кремле принимает нежданных послов.

Стоят в Грановитой палате стрельцы,
Бояре сидят на помосте,
И царь вопрошает: — Вы кто, молодцы?
Купцы аль заморские гости?
Почто вы, ребята, ни свет ни заря
Явились тревожить надежу-царя?..

И глядя без страха Ивану в лицо,
С открытой душой, по-простецки:
— Царь! Мы русаки! — отвечает Кольцо, —
И промысел наш — не купецкий.
Молю: хоть опала на нас велика,
Не гневайся, царь! Мы — послы Ермака.

Мы, выйдя на Дон из Московской земли,
Губили безвинные души.
Но ты, государь, нас вязать не вели,
А слово казачье послушай.
Дай сердце излить, коль свидаться
   пришлось,
Казнить нас и после успеешь небось!

Чего натворила лихая рука,
Маша кистенем на просторе,
То знает широкая Волга-река,
Хвалынское бурное море.
Недаром горюют о нас до сих пор
В Разбойном приказе петля да топор!

Но знай: мы в Кучумову землю пошли
Загладить бывалые вины.
В Сибири, от белого света вдали,
Мы бились с отвагою львиной.
Там солнце глядит, как сквозь рыбий
   пузырь,
Но мы, государь, одолели Сибирь!

Нечасты в той дальней стране города,
Но стылые недра богаты.
Пластами в горах залегает руда,
По руслам рассыпано злато.
Весь край этот, взятый в жестокой
   борьбе,
Мы в кованом шлеме подносим тебе!

Немало высоких казацких могил
Стоит вдоль дороженьки нашей,
Но мы тебе бурную речку Тагил
Подносим, как полную чашу.
Прими эту русскую нашу хлеб-соль,
А там хоть на дыбу послать нас изволь!

Иван поднялся и, лицом просветлев,
Что тучею было затмилось,
Промолвил: — Казаки! Отныне свой гнев
Сменяю на ласку и милость.
Глаз вон, коли старое вам помяну!
Вы ратным трудом искупили вину.

Поедешь обратно, лихой есаул, —
Свезешь атаману подарок… —
И царь исподлобья глазами блеснул,
Свой взгляд задержав на боярах: —
Так вот как, бояре, бывает подчас!
Казацкая доблесть — наука для вас.

Казаки от царского гнева, как вы,
У хана защиты не просят,
Казаки в Литву не бегут из Москвы
И сор из избы не выносят.
Скажу не таясь, что пошло бы вам впрок,
Когда б вы запомнили этот урок!

А нынче быть пиру! Хилков порадей,
Чтоб сварены были пельмени.
Во славу простых, немудрящих людей
Сегодня мы чару запеним!
Мы выпьем за тех, кто от трона вдали
Печется о славе Российской земли!

В кремлевской палате накрыты столы
И братины подняты до рту,
Всю долгую ночь Ермаковы послы
Пируют с Иваном Четвертым.
Хмельная беседа идет вкруг стола,
Трезвонят московские колокола.

1944

Солдатка

Ты все спала. Все кислого хотела,
Все плакала. И скоро поняла,
Что и медлительна и полнотела
Вдруг стала оттого, что — тяжела.

Была война. Ты, трудно подбоченясь,
Несла ведро. Шла огород копать.
Твой бородатый ратник-ополченец
Шагал по взгорьям ледяных Карпат.

Как было тяжело и как несладко!
Все на тебя легло: топор, игла,
Корыто, печь… Но ты была солдаткой,
Великорусской женщиной была.

Могучей, умной, терпеливой бабой
С нечастыми сединками в косе…
Родился мальчик. Он был теплый, слабый,
Пискливый, красный, маленький, как все.

Как было хорошо меж сонных губок
Вложить ему коричневый сосок
Набухшей груди, полной, словно кубок;
На темени пригладить волосок,

Прислушаться, как он сосет, перхая,
Уставившись неведомо куда,
И нянчиться с мальчишкой, отдыхая
От женского нелегкого труда…

А жизнь тебе готовила отместку:
Из волостной управы понятой
В осенний день принес в избу повестку.
Дурная весть была в повестке той!

В ней говорилось, что в снегах горбатых
Зарыт в могилу братскую, лежит,
Германцами убитый на Карпатах,
Твой работящий пожилой мужик.

А время было трудное!.. Бывало,
Стирала ты при свете ночника
И что могла для сына отрывала
От своего убогого пайка.

Всем волновалась: ртом полуоткрытым,
Горячим лбом, испариной во сне.
А он хворал краснухой, дифтеритом
С другими малышами наравне.

Порою из рогатки бил окошки.
И люди говорили: — Ох, бедов! —
Порою с ходу прыгал на подножки
Мимо идущих скорых поездов…

Мальчишка вырос шустрый, словно чижик,
Он в школу не ходил, а несся вскачь.
Ах, эта радость первых детских книжек
И горечь первых школьных неудач!

А жизнь вперед катилась час за часом.
И вот однажды раннею весной
Ломающимся юношеским басом
Заговорил парнишка озорной.

И все былое горе малой тучкой
Представилось тебе, когда сынок
Принес, богатый первою получкой,
Тебе в подарок кубовый платок.

Ты стала дряхлая, совсем седая…
Тогда ухватами в твоей избе
Загрохала невестка молодая.
Вот и нашлась помощница тебе!

А в уши все нашептывает кто-то,
Что краток день счастливой тишины:
Есть материнства женская работа,
И есть мужской тяжелый труд войны.

Недаром сердце ныло, беспокоясь:
Она пришла, военная страда.
Сынка призвали. Дымный красный поезд
Увез его неведомо куда.

В тот день в прощальной суете вокзала,
Простоволоса и как мел бела,
Твоя сноха заплакала, сказала,
Что от него под сердцем понесла.

А ты, очки связав суровой ниткой,
Гадала: мертвый он или живой?
И подолгу сидела над открыткой
С неясным штампом почты полевой.

Но сын умолк. Он в воду канул будто!
Что говорить! Беда приходит вдруг.
Какой фашист перечеркнул в минуту
Все двадцать лет твоих надежд и мук?

Твой мертвый сын лежит в могиле
   братской,
Весной ковыль начнет над ним расти.
И внятный голос с хрипотцой солдатской
Меня ночами просит: — Отомсти!

За то, что в землю ржавою лопатой
Зарыта юность жаркая моя;
За старика, что умер на Карпатах
От той же самой пули, что и я;

За мать, что двадцать лет, себе на горе,
Промаялась бесплодной маятой;
За будущего мальчика, что вскоре
На белый свет родится сиротой!

Ей будет нелегко его баюкать:
Она — одна. Нет мужа. Сына нет…
Разбойники! Они убьют и внука —
Не через год, так через двадцать лет!..

И все орудья фронта, каждый воин,
Все бессемеры тыла, как один,
Солдату отвечают: — Будь спокоен!
Мы отомстим! Он будет жить, твой сын!

Он будет жить! В его могучем теле
Безоблачно продлится жизнь твоя.
Ты пал, чтоб матери не сиротели
И в землю не ложились сыновья!

1943–1944