Валерий Шубинский - Азеф

• Название: Азеф
• Автор: Валерий Шубинский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-235-03869-1

Во все времена самые большие проблемы для секретных служб создавали агенты-провокаторы, ибо никогда нельзя было быть уверенным, что такой агент не работает «на два фронта». Одним из таких агентов являлся Евгений Филиппович Азеф (1869–1918), который в конечном счете ввел в заблуждение всех — и эсеровских боевиков, и царскую тайную полицию.

Секретный сотрудник Департамента полиции, он не просто внедрился в террористическую сеть — он ее возглавил. Как глава Боевой организации эсеров, он организовал и успешно провел ряд терактов, в числе которых — убийство министра внутренних дел В. К. Плеве и московского губернатора великого князя Сергея Александровича. В то же время, как агент охранного отделения, раскрыл и сдал полиции множество революционеров.

Судьба Азефа привлекала внимание писателей и историков. И все-таки многое в нем остается неясным. Что им двигало? Корыстные интересы, любовь к рискованным играм, властолюбие… или убеждения? Кем он был — просто авантюристом или своеобразным политиком?

Автор книги, писатель и историк литературы Валерий Шубинский, представил свою версию биографии Азефа.

знак информационной продукции 16 +

---

Кто связал его с Павловым и его кружком? Азеф назвал фамилию и адрес рабочего. (Его, естественно, в Петербурге уже не нашли.) Фамилия была еврейская, для петербургского рабочего — странность, но на это не обратили внимания. Потом, несколько лет спустя, этот рабочий был разоблачен как «провокатор» — но Азефа это напрямую не компрометировало.

Почему Азеф приказал Крестьянинову молчать про Орлина и его шпионов? Потому что Орлина надо было ликвидировать (Пешехонов и Гуковский, сами совершенно мирные люди, воспринимали как само собой разумеющееся, что любых агентов полиции можно и нужно убивать) — а значит, надо было действовать тихо.

Вопрос о «проституции» смешно было рассматривать всерьез. Судьи лучше, чем Крестьянинов, представляли себе методы революционеров, и сюжет с горничной графини Кочубей их едва ли шокировал.

Была еще одна улика — куда более серьезная. Речь шла об «Электрической энергии». В компании постоянно работали три человека: Азеф, Левин и Шарга. Кто-то из них, получалось, осведомитель.

Но Крестьянинов был не в состоянии изложить свои подозрения внятно. И Азеф одержал победу. Под конец сам обвинитель поверил в его невиновность и выдал еще одну информацию, доставшуюся ему от Павлова: «…Какого-то видного провокатора зовут Аугениев или Аргенов… Есть такой человек в партии?»

Да, невозмутимо ответил Азеф. Такой человек есть.

Аугениев! Евгеньев! Евгений!

…И вот оправданный Азеф спокойно, по-деловому обращается к своему недавнему обвинителю — как директор фирмы к увольняющемуся сотруднику:

«— На этот адрес доставьте весь транспорт. Прошу литературу у себя не задерживать. Завтра или послезавтра я уезжаю».

Видимо, это был майский отъезд — надолго. Азеф все уже решил. Но этот эпизод должен был укрепить его в принятом решении. Полицейские работодатели дважды за несколько месяцев поставили его под удар: один раз, потому что хотелось отчитаться о лишней арестованной человеко-единице, во второй — потому что жалко было платить мелкому агенту чуть больше, чем платят на Путиловском заводе чернорабочему.

Верная служба полиции — это унизительная зависимость от чужой глупости. Нет, пусть уж лучше они от него зависят. От его собственной, личной игры.

ДЕЛО ГЕРШУНИ И С°

Гершуни был доставлен в столицу с большими предосторожностями — в кандалах, что в то время было большой редкостью. Первоначально ему были предъявлены обвинения в организации убийств Сипягина и Богдановича и в покушении на Победоносцева.

Главу террористов два месяца продержали в Трубецком бастионе Петропавловской крепости — без свиданий, книг, переписки… и без допросов. В середине июля ему было предъявлено дополнительное обвинение — в покушении на Оболенского: на основании показаний и чистосердечного раскаяния Качуры.

Гершуни сперва воспринял это как «жандармский фокус», но затем «было упомянуто несколько подробностей, которые они могли узнать только со слов самого Качуры». Это стало ударом гораздо большим, чем предъявление дополнительного обвинения. В принципе у полиции и так уже имелось более чем достаточно данных, чтобы при желании повесить Григория Андреевича, но «падение» уже канонизированного героя было новым и очень неприятным ударом по партии. По словам Гершуни, он испытал при этом известии «смертельный ужас». Дело в том, что Качура «на суде (непосредственно после покушения. — В. Ш.) и после суда держал себя необычайно стойко». Но год спустя следователь Трусевич провел с ним большую работу, и вот результат.

Гораздо злее, чем о Качуре (которого он готов был в конечном счете простить), пишет Гершуни о Григорьевых. Между прочим, язвительно замечает, что полиция «устраивала им такие „удобные“ свидания, что Григорьева в январе 1904-го, через год после ареста, родила ребенка». Повод для язвительности, прямо скажем, есть, и понятно, что полиция «обрабатывала» Евгения Константиновича и Юлию Феликсовну, давая им возможность вести в заключении полноценную семейную жизнь (при том, что они еще даже не были на тот момент обвенчаны), но Гершуни мог бы и помягче отнестись к женщине, которая в момент суда (18–25 февраля) едва отошла от родов. Если она, молодая мать, «все время корчила из себя кающуюся Магдалину», а муж старался ее выгородить, то ведь их можно было понять.

Концепция, которую Плеве собирался представить обществу, была очень проста: никакого серьезного революционного подполья нет, вся БО — один фанатичный социалист, еврей Гершуни, и несколько поддавшихся его влиянию психически неуравновешенных людей. Сейчас мы их обезвредили, и никаких терактов больше не будет. Гершуни же настаивал на том, что террор возникает стихийно, что люди идут на него из-за возмущения «невыносимыми условиями жизни» в России, что, в частности, Григорьевы и Качура сами усиленно вызывались «на дело», что он — лишь организатор, технический руководитель, но не инициатор и не вдохновитель убийств. Самое любопытное в том, что оба, кажется, искренне верили в свою картину происходящего. Плеве пришлось за эту веру поплатиться жизнью.

Но у полиции была одна специфическая проблема: она не могла раскрыть все источники своей информации, чтобы не провалить агентов. А потому возникал недостаток «доказательной базы». Показаний Качуры и Григорьевых могло не хватить… Судить Гершуни и прочих должны были военным судом (только такой суд мог выносить смертные приговоры) — но и он предусматривал состязательный процесс. А адвокаты у подсудимых были хорошие. Гершуни защищал «сам» Николай Платонович Карабчевский (а помощником его был, кстати, Бруно Германович Лопатин-Барт, сын последнего вождя «Народной воли»). Кроме того, власти не хотели создавать новых «мучеников». Тут они были, разумеется, правы. Вот Качуру год назад не казнили — и какая оказалась выгода!

Поэтому Гершуни была предложена сделка. Вице-директор Департамента полиции Макаров заявил вождю БО:

«… Правительство готово оставить вам жизнь… Да, конечно, под условием. Но чисто формального характера. Вы не давали никаких показаний. Это ваше право. Но это придает специфический оттенок вашему отношению к правительству, оттенок, так сказать, пренебрежительный. Не смейтесь; это так. Повторяю, я не предлагаю вам давать показания. Все, что от вас требуется, — подтвердить правильность обвинения, хотя бы в тех пунктах, которые явно несомненны. Признайте себя членом Боевой Организации — больше ничего не требуется, и вам гарантируется отмена смертного приговора»[93].

Гершуни отказался. («Видите ли: раз вы даете за это признание такую хорошую плату, значит, это для вас выгодно. А если выгодно для вас, то для нас убыточно — дело просто».) Было еще одно соображение:

«Есть еще одно обстоятельство. Я еврей. Вы ведь, а равно и те, которые достаточно глупы, чтобы вам верить, твердят, что евреи стараются уходить от опасности, что вследствие трусости избегают виселицы. Хорошо! Вам будет дано увидеть пример „еврейской трусости“!»[94]

Так всё выглядело в собственном изложении Григория Андреевича. На самом деле трусом он, конечно же, не был, но им, скорее всего, двигал не пафос самопожертвования, а своего рода расчет. Власти продемонстрировали слабость. И Гершуни, человек с талантом и темпераментом игрока, понял это. Понял, что хранить презрительное молчание для него — выгоднее всего. Чем менее убедительно будут выглядеть улики на суде, тем больше вероятность, что казней не будет.

В итоге Крафта, второго человека в БО, даже не вывели на процесс — не было улик, которые можно было огласить публично. (Его судили по другому делу, и вскоре он вышел по амнистии.) На процессе первой БО обвиняемыми, кроме Гершуни, были Арон Вейценфельд, Ремянникова, Мельников и Григорьевы (в итоге освобожденные от наказания за сотрудничество со следствием). Кроме показаний Григорьевых и Качуры суду были предъявлены вещественные доказательства, среди которых оказались довольно гротескные. Например, прокламация, начинавшаяся словами: «До сих пор мы, парикмахеры, оставались чужды борьбе пролетариата…»

Смертный приговор вынесли один — Гершуни. Но уже через несколько дней он был заменен вечной каторгой. Сам революционер, конечно, ходатайства не подавал: это сделали его отец и брат. Первого вождя БО отправили в Шлиссельбург, а оттуда через полтора года (уже полным ходом шла революция!) — в Акатуй. А уж оттуда… Впрочем, мы забегаем вперед.

ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ БОЕВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

В то время когда в Петербурге велись следствие и суд, за границей Гоц и приехавший из России Азеф занимались возрождением Боевой организации.

Было два пути. Первый — восстановить (пользуясь той информацией, которую успел оставить Гершуни) налаженные им связи и продолжать действовать по прежнему плану. Второй — набирать новых людей и, по существу, все начинать с начала.