Александр Александров - Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820

• Название: Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0322-1

В этой книге все, поэзия в том числе, рассматривается через призму частной жизни Пушкина и всей нашей истории; при этом автор отвергает заскорузлые схемы официального пушкиноведения и в то же время максимально придерживается исторических реалий. Касаться только духовных проблем бытия — всегда было в традициях русской литературы, а плоть, такая же первичная составляющая человеческой природы, только подразумевалась.

В этой книге очень много плотского — никогда прежде не был столь подробно описан сильнейший эротизм Пушкина, мощнейший двигатель его поэтического дарования. У частной жизни свой язык, своя лексика (ее обычно считают нецензурной); автор не побоялся ввести ее в литературное повествование.

А. Л. Александров — известный сценарист, театральный драматург и кинорежиссер. За фильм «Сто дней после детства» он удостоен Государственной премии СССР.

---

Пушкина внимательно слушали сидевшие рядом с ним Малиновский и Дельвиг, а издалека косил глазом буйный Мясоедов, по иронии судьбы сегодня сидевший ближе к примерным членам лицейского общества. Ноздри его раздувались.

— Действительно! Только подлецы могут терпеть его и общаться с ним, — жарко поддержал его Кюхельбекер. — Верно, Саша, надо объясниться с ним раз и навсегда! И немедленно!

В столовую вернулся гувернер Калинин, с высоты своего немалого роста окинул столовую взором, воспитанники попритихли.

Обед закончился, и все стали подниматься из-за стола.

Разговор продолжался уже в коридоре, где сгрудились воспитанники.

— Все, о чем вы говорите, совершенно неприлично и недостойно порядочного человека! — рассудительно говорил Модест Корф. — Нам надобно учиться и думать о будущем, а не обсуждать учителей и наставников наших!

— Ну, твое-то мнение, Модинька, мы знаем! Вечно законопослушный барон Корф! — съязвил Пущин.

— Да, законопослушный! — подтвердил его слова сам Корф. — И горжусь этим, Корфы всегда служили России.

— Ну уж так сразу и России! И давно ли? И двадцати лет нет, как Курляндия присоединена к России, — усмехнулся Пущин. — Хотя я тоже придерживаюсь мнения, что не следует делать обструкцию господину надзирателю.

— Господин надзиратель поставлен заботиться о нас, — напомнил Есаков.

— Ты — льстец, Сенька! — толкнул его в бок Мясоедов. — Тебя простили, вот ты и запел по-другому. Нечего было по чужим комнатам шарить.

— Больно речист, а на руку нечист! — рассмеялся Малиновский. Его остроте рассмеялись и другие.

Есаков стушевался и отстал от двинувшихся по коридору воспитанников.

— Француз, напиши на него эпиграмму! — предложил Данзас.

— На кого? — усмехнулся Пушкин. — На Сеньку? Да он славный малый.

— Да на святошу нашего, Пилецкого… — пояснил Данзас. — У тебя здорово получится.

— Да я его на дуэль бы вызвал! — вспыхнул Пушкин. — Сегодня он, подлец, на лестнице говорил дерзости Катеньке Бакуниной. Я видел, я еле стерпел…

— Готов идти к тебе секундантом! — сказал Данзас.

Пушкин хлопнул его по плечу.

— Я бы его вызвал, да чем он драться будет? Крестом?! — усмехнулся Пушкин.

Воспитанники рассмеялись. Мартын Степанович был набожен, если не сказать фанатик.

Учитель фехтования, или, как он официально именовался, «фейхтмейстер», прибывший в Лицей еще в июле обрусевший француз Александр Александрович Вальвиль, по средам и субботам давал уроки фехтования. В Лицее, в отличие от других учебных заведений, эта дисциплина была обязательной.

Месье Вальвиль держал в руках рапиру и говорил нескольким ученикам, стоящим перед ним с рапирами же в руках:

— Еще раз повторяю, рука при фехтовании имеет только три положения: quarte — ногти кверху, tierce — ногти вниз, moyenne — ногти вбок! — Рассказывая, он вертел рапирою и показывал эти положения. — Последнее положение нормальное, оно должно быть принято с самого начала фехтования. Попрошу, господа!

Он прошел вдоль строя, смотря каждому на руку, сжимающую рапиру, и кое у кого поправляя:

— Вот так, крепче пальцы. Сожмите руку! — Он отошел на прежнюю свою позицию, чтобы видеть всех. — Теперь встаньте, господа, в позицию engard!

Он показал, как это делается, продолжая урок:

— Правая рука согнута в локте, чтобы кисть приходилась на высоте плеча. Плеча, плеча, господин Дельвиг! Так. А конец рапиры — против глаза противника! Ноги согнуты в коленях и раздвинуты на два следа. Вот так. Посмотрите.

Лицеисты приняли такую же позу, что и он. С разной, впрочем, степенью успеха.

— Каблуки под прямым углом, корпус по возможности опирается на одну левую ногу. Впрочем, если принять итальянскую школу фехтования, то можно опираться и на обе ноги. Но мы с вами обучаемся французской школе, которая гораздо более разнообразна и действенна. Итак, опираясь на левую ногу, вы сохраняете прямое положение, левая рука поднята и согнута в локте так, чтобы ладонь, поднятая внаружу, приходилась несколько выше головы.

Он снова прошел мимо всего строя воспитанников, проверяя, как они исполнили его указание, вернулся на прежнее место и продолжил:

— Движения в этом положении — вперед, назад и выпад!

Он прыгнул вперед на несколько шагов.

— Главное, быстрая передача всего корпуса вперед на четыре следа. При согнутой правой ноге, правая рука вперед, ногтями вверх, все движения должны быть легки и свободны!

Он несколько раз показал лицеистам, как это делается.

— Начинаем все вместе!

Теперь воспитанники прыгали вместе с ним и кололи, и кололи, и кололи воображаемого противника. Пушкин представлял перед собой Мартына. Этого святошу! Подлеца! Который Бакуниной! Посмел! Говорить дерзости!

— Господин Пушкин, — похвалил ученика месье Вальвиль. — У вас неплохо получается.

Пушкин рванулся вперед, снова пронзил противника и засмеялся каркающим громким смехом победителя. Он любил побеждать.

Николай Корсаков в это время находился в кабинете у лицейского доктора Франца Осиповича Пешеля, словака из Моравии, давно уже, как и многие иностранцы, обретшего вторую отчизну в России. Франц Осипович был сравнительно молодой еще человек, лет тридцати, оплывший, однако, уже жирком, с брюшком, натурою весельчак, никогда не унывающий, уморительно говоривший по-русски, добрый человек, о котором плохо могли отзываться только его больные.

— А это не вредно? — повторил свой вопрос Корсаков. — Я так боюсь, что это повредит мне в будущем… Когда встанет вопрос о браке.

— Ну как вам сказать? — закатил глазки толстяк, а потом лукаво посмотрел на пациента. — Это есть, безусловно, истощение молодой неокрепший организм, но тем не менее многие вьюноши, даже ошень умный, практиковать, когда нет женщина!.. — Он рассмеялся. — Столько веков! Деторождению никак не мешать. Любовь не мешать! Я видел в петербургском зоосаде старый одинокий обезьян, орангутанга его звать. Представьте себе, и он тоже… Природа… Любовь нет. Рукоблудие есть. Никто не нужен. Сиди и чеши хвост. — Он снова рассмеялся и пощекотал Корсакова. Тот вздрогнул от щекотки. — Вольноваться не надо. Ваш тофарищ — дурной человек. Бегите, бегите. Раз-два, раз-два! Упражнения на воздух. Пуф-пуф! Не думай! Не думай! — Он постучал себя по голове. — Мальшики, много воображения. У вас сейчас класс фехтования. Раз-два, иди коли! — Он погрозил пальцем. — Тот ошень плохой мальшик, не дружи с ним. Хочешь бабьей кожи? — Он дико захохотал. — Она сладкая…

Корсаков так и не понял, что ему советует доктор Пешель, и поднялся, чтобы уйти.

В гимнастическом зале воспитанники под руководством месье Вальвиля отрабатывали удары. Часть воспитанников отдыхала, сидя на скамейках, поставленных вдоль стены зала.

Войдя в гимнастический зал, Корсаков первым, против своей воли, увидел Гурьева, который что-то восторженно рассказывал Корфу, заглядывая тому в глаза. Корсаков не стал подходить к ним, а остановился рядом с Комовским, который тоже следил за этой парочкой.

— Так! — захлопал в ладони и остановил всех месье Вальвиль. — Показываю теперь прием ангаже: как вывести рапиру противника из линии прямого удара. И прием дегаже, как нанести после ангаже ответный укол. Встаньте в пару со мной, господин Пушкин.

Пушкин подошел и встал насупротив фейхтмейстера.

— Господин Пушкин наносит мне прямой удар с выпадом, который мы теперь отрабатывали. Приготовились, господин Пушкин, начали!

Пушкин легко и свободно, на четыре следа, подскочил к месье Вальвилю и нанес прямой удар, как их учили. Так же легко и свободно месье Вальвиль провел прием ангаже, состоящий в переносе своего клинка под клинком противника и приложения сильной части своей рапиры к слабой противника. Тут же последовал прием дегаже, и месье Вальвиль показал укол на груди Пушкина.

— Теперь смотрите внимательно, — сказал фейхтмейстер. — Повторяю еще раз, только медленно. Прошу вас, господин Пушкин, тоже медленно.

И они повторили, один — свой выпад с прямым ударом, другой — защиту.

— Теперь встали в пары для ведения боя! Вы, вы и вы! Вы! — отобрал месье Вальвиль воспитанников, в число которых не попали Корф, Корсаков, Комовский и другие.

— Месье Вальвиль, извините, я был у доктора Пешеля, — сказал ему Корсаков.

— Хорошо, хорошо, — отмахнулся тот, он был увлечен своим уроком.

Комовский, увидев, что Гурьеву пришлось покинуть своего собеседника, приблизился к Корфу.

— Модест, — тихо сказал он барону. Тот посмотрел на него. — Вы по своей природной простоте не понимаете речей хитрых сих обольстителей… Как мне тяжело и невыносимо это видеть…

— Да каких же речей?! — возмутился Корф. — Каких речей? Мы с ним говорим о всяких пустяках.