Гаральд Граф - Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.

• Название: Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897?1905 гг.
• Автор: Гаральд Граф
• Жанр: Публицистика
• Год: 2012
• ISBN: 978?5?4444?0479?9

Имя Гаральда Карловича Графа хорошо известно всем, интересующимся историей Русского флота. Он прославился не морскими сражениями с неприятелем (хотя и их было достаточно), не изобретениями или научными открытиями, не путешествиями, как многие и многие офицеры, а своими мемуарами. В книге Графа перед читателями предстает яркая картина повседневной жизни морских офицеров предреволюционной России. Хороший литературный слог, живая память, прекрасная наблюдательность, способность несколькими штрихами дать характеристику сослуживца – все это поставило труды Г.К. Графа в число лучших книг о Русском флоте конца XIX – начала XX века.

---

Для классных занятий нас разделили на пять отделений, так как принято было около 125 человек. Такой прием в 4‑ю роту был произведен оттого, что Морское ведомство приступило к постройке большого числа новых кораблей и нужда в офицерах предвиделась большая.

Номера давались нам по росту, т. е. самый высокий – правофланговый – имел номер первый и так далее. Рост связывал нас как во фронте, так и в столовой. Только в учебном отношении распределение по отделениям было сделано по успешности выдержанных экзаменов, так что самое последнее отделение состояло из наиболее слабых по познаниям.

Затем много времени пошло на переодевание новичков с ног до головы, на пригонку шинелей, брюк, голланок[6], фуражек и т. д. Но как шинели, так и голланки оказались без погон, а фуражки – без кокард и ленточек, так что мы несколько напоминали арестантов. В таком виде предстояло ходить до корпусного праздника, который был 6 ноября. До этого дня нас усердно учили отданию чести – проходя и становясь во фронт. Все старались делать отчетливо, чтобы на испытаниях не провалиться и не остаться еще на некоторое время без погон. Для нашего обучения были приглашены унтер‑офицеры лейб‑гвардии Финляндского полка, которые усердно обучали нас военной выправке.

Вначале меня многое поражало в Корпусе, и я проникался к нему все большим уважением. Само здание было большим и величественным, с длинными коридорами, огромной столовой и светлыми обширными ротными помещениями. Чудные картины морских сражений в картинной галлерее, роскошный аванзал, музей с массой интересных вещей, бриг «Меркурий»[7] в столовой и зеркальное окно, выложенное мрамором, с датами посещения Корпуса Императором Николаем Павловичем, когда он сидел на этом окне и разговаривал с кадетами, – все казалось таким интересным и красивым. Образцовая чистота и порядок, хорошая пища и одежда.

Кормили нас, безусловно, недурно, и хотя и не слишком разнообразно, но очень сытно, и все приготовлялось из доброкачественных продуктов. Мы каждый день получали к завтраку или обеду рубленые котлеты или зажаренное кусками мясо и на третье блюдо вкусные пирожные, нередко служившие предметом мены или расплаты за какие‑нибудь услуги. Сервировка была тоже хорошая: серебряные вилки и ножи, квас подавался в больших серебряных кубках по одному на каждый конец стола; скатерти и салфетки всегда чистые. За столом прислуживали дневальные.

Огромное здание Морского корпуса выходило на набережную, между 11‑й и 12‑й линиями Васильевского острова, и тянулось еще далеко по этим линиям. Здание было очень старинное, освященное веками, и трудно было даже себе представить, сколько воспитанников прошло через его стены и сделалось морскими офицерами. Конечно, как и все такие здания, оно имело и свои легенды.

Запомнилась особенно одна, поразившая молодое воображение: один кадет, кем‑то подговоренный, должен был во время корпусного бала устроить покушение на чью‑то жизнь. Для этого он предполагал забраться на чердак над столовой и там перепилить цепи, которые держали потолок, так как огромная столовая была совершенно без колонн. Очевидно, рассчитывали, что от колебаний, вызываемых большим количеством танцующих, потолок рухнет и погребет под обломками всех находящихся там. Но когда этот воспитанник забрался на чердак, то его кто‑то обнаружил, потому что он забыл закрыть за собой входную дверь, которая обычно была на замке. Захваченный с поличным и немедленно арестованный, он в ту же ночь покончил с собой, и, по преданию, его призрак ежегодно, накануне 6 ноября, бродил по чердаку над столовой. Не знаю, что в этой легенде правда и что вымысел, но мы в нее верили и всегда стремились проверить, действительно ли призрак бродит по чердаку.

Особенно нам нравились бесконечно длинные коридоры, по которым приходилось много раз в сутки нестись в классы. Самым длинным и прямым был классный коридор, пересеченный посередине совершенно круглым компасным залом. Пол этого зала представляет картушку компаса, с нанесенными румбами, и замечателен был тем, что, когда кадет выгоняли из классов за плохое поведение, их ставили на эти румбы до окончания данного урока.

Уроки начинались в 8 часов 10 минут утра, и потому нас будили около семи. Утреннее вставание было самым неприятным моментом: в спальнях еще только затапливали печи, зимой было совершенно темно, и вдруг слышаться неприятные резкие звуки горна, игравшего «побудку». Через пять минут уже появлялся дежурный офицер, а за ним дежурный унтер‑офицер и фельдфебель роты. В первый раз они обходили спальни и только покрикивали. Особенно ленивые делали вид, что встают, но, как только должностные лица проходили, они сейчас же опять заваливались. Через десять минут начинался второй обход, и тут уже спящим приходилось хуже – с них сдергивали одеяла, а кто и после этого оставался на кроватях, тех записывали и потом наказывали.

В 7 ч. 30 мин. начиналась гимнастика, а без четверти восемь шли пить чай с французской булкой. Ровно в восемь возвращались в роты и отправлялись по классам.

Кроме дежурных офицеров для присмотра за кадетами из двух гардемаринских рот назначались фельдфебель и человек 10–12 унтер‑офицеров. Это были лучшие по учению и поведению гардемарины, и они всегда жили среди нас и только на уроки ходили по своим классам. В самой младшей роте мы питали к ним большое почтение, но чем становились старше, тем их авторитет обычно падал.

Нашими преподавателями были частью офицеры, а частью учителя гимназий и других учебных заведений; по иностранным языкам преподаватели были преимущественно из Училища правоведения или Лицея.

В те времена преподавательский состав по качеству оказался весьма разнообразным, и наряду с выдающимися педагогами встречались довольно слабые; у них, конечно, мы учились плохо и предметов почти не знали. Таким образом, в значительной степени все зависело от того, к какому преподавателю попадешь. Если он сам серьезно относился к своим обязанностям и умел обращаться с кадетами, то они хорошо учились, и, наоборот, у плохого ровно ничего не делали.

Вообще же тогда в Корпусе царил дух довольно большой распущенности, и особенно трудно было с нами справляться штатским преподавателям, которых мы, конечно, считали много ниже военных и потому их не слушались и изводили. Благодаря этому некоторые преподаватели за долгие годы так привыкли к нашему отношению, что, казалось, на все махнули рукой и только отбывали номер.

Морской корпус в те времена был очень своеобразным учебным заведением. Он существовал уже два века и за это время переживал и периоды расцвета, и периоды полного упадка. За эти два века в нем выработались особые обычаи и традиции, которыми, по‑видимому, пропитались даже стены, и их выветрить было почти невозможно. Хотя в Корпус ежегодно поступали новые воспитанники и каждая рота была совершенно отделена от другой, но и одного воздуха было достаточно, чтобы новички быстро проникались «корпусным духом» и через два‑три месяца оказывались такими же, как и их предшественники.

Мы все любили Корпус и им чрезвычайно гордились, но в то же время питали какое‑то инстинктивное неуважение к своим воспитателям – корпусным офицерам. Морской офицер, бросивший службу на флоте и перешедший в Корпус, уже одним этим фактом как бы сразу лишался уважения. У нас, кадет, да, в сущности, и на самом флоте, корпусные офицеры считались много ниже плавающих. Надо все‑таки отметить, что это имело и некоторые основания, так как среди корпусных офицеров были такие, которые уже по 20–30 лет не плавали на боевых кораблях и совершенно отстали от строевой службы. По‑видимому, даже высшее морское начальство перестало считать их настоящими морскими офицерами и дало им сухопутные чины и на погонах черные просветы заменило белыми.

Была еще одна «особенность» в Корпусе: воспитанники считали как бы унизительным для себя военную выправку, отчетливое отдание чести, согласно требованиям Устава, и хождение во фронте, «как в пехоте». Вообще ничто не должно было напоминать подтянутости сухопутных военных училищ. «Настоящий» кадет Морского корпуса должен был иметь вид весьма независимый, несколько расхлябанный, ходить вразвалку и честь отдавать небрежно, так сказать, походить на морского волка. Между прочим, из‑за плохого отдания чести сухопутные офицеры, в особенности гвардейские, относились к нам враждебно и часто придирались на улицах. Никакие строгости не могли побороть эту закваску, да, впрочем, в то время и не очень энергично боролись с этой расхлябанностью и подчеркнутой небрежностью: начальство как будто свыклось с таким положением вещей. Сам директор Корпуса контр‑адмирал К. (Кригер. – Примеч. ред.)[8] мало вникал в его дела и в воспитание «вверенных ему» будущих офицеров, и все шло по «добрым старым порядкам», по инерции. В то же время, конечно, такие замашки оставляли свой след в нашем воспитании и отражались в будущем на отношении к службе.