Анатолий Елкин - Арбатская повесть

• Название: Арбатская повесть
• Автор: Анатолий Елкин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: История
• Год: 1978

Анатолий Сергеевич Елкин (1929—1975) известен советским читателям по увлекательным книгам «Айсберги над нами», «Атомные уходят по тревоге», «Одна тропка из тысячи», «Ярослав Галан» и др.

Над «Арбатской повестью» писатель работал много лет и завершил ее незадолго до своей безвременной смерти.

Центральная тема повести писателя Анатолия Елкина — взрыв линейного корабля «Императрица Мария» в Севастополе в 1916 году. Это событие было окутано тайной, в которую пытались проникнуть многие годы. Настоящая книга — одна из попыток разгадать эту тайну. Издательство, как и автор, не претендуют на документальную достоверность всех событий, описываемых в книге.

События 1916 года тесным образом переплетаются с сегодняшним днем.

---

это свидетельство того же К. Ф. Шацилло.

«Стоимость линейного корабля «Императрица Мария» составила 19,7 млн. рублей без учета вооружения, брони и навигационных инструментов».

Из отчета «Руссуда»

Ареф Сергеевич Романов как-то горько пошутил:

— Есть какая-то символика в том, что одна из Романовых — императрица Мария — и линкор имели одинаковые имена. Как будто над обеими тяготел рок…

В трагедии «Марии», как в фокусе, сходятся нити продажности, коррупции, разложения императорского двора последних Романовых, сделавшие возможным безнаказанную и легкую работу германской разведки в те годы.

Документ за документом извлекался из государственных и частных собраний Николаева, Херсона, Одессы.

И все здесь было взаимосвязано: могла родиться «Мария», пожалуй, только в Николаеве. И уж, во всяком случае, символично, что она сошла со стапелей именно здесь.

Днем рождения города принято считать 27 августа 1789 года, когда было официально решено «именовать новозаводимую верфь на Ингуле — городом Николаевом». Тогда, на следующий год, и родился здесь первенец николаевского военного судостроения — 44-пушечный фрегат «Святой Николай»…

От первого — «Святого Николая» до самого мощного в мире линкора. Как не снять шапку перед ними, русскими корабелами!

На их поте, таланте, бессонных ночах, труде наживались миллионные состояния. А они — разве о прибылях они думали, выковывая бронированный щит России!..

Пестрой вязью легли мои тропки в тех краях.

Мотался я из Николаева в Херсон. Из Херсона — в Одессу. И снова возвращался в Николаев. И опять ехал в Херсон.

Надпись на стеле, поднявшей к небу могучий парусник с тугими парусами:

«Здесь в 1783 году построен первый 66-пушечный корабль Черноморского флота «Слава Екатерины».

Нужно было передохнуть после многочасового сидения в архивах, и тропка вывела меня по старым суворовским крепостным валам к Екатерининскому собору в Херсонской крепости.

В центре — плита. Белый мрамор с золотом:

Фельдмаршал светлейший князь ГРИГОРИИ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПОТЕМКИН-ТАВРИЧЕСКИЙ Родился 30 сентября 1736 г. Умер 5 октября 1791 г. Здесь погребен 23 ноября 1791 г.

Бронзовые венки, окаймляющие плиту. С названиями и датами громких побед и свершений:

«Бендеры. 1789», «Николаев. 1788», «Аккерман. 1789», «Очаков. 1788», «Крым и Кубань, Екатеринослав. 1789», «Херсон. 1778».

Действительно —

И современники и тени
В тиши беседуют со мной…

Надпись, выбитая на другом памятнике:

Здесь друг Отечества почтенный муж Корсаков,
К желанию сынов России, погребен.
Он строил город сей и осаждал Очаков,
Где бодрый его дух от тела отлучен.

В таких городах, как Херсон, оживают страницы знакомых с детства книг, и «превеликие имена главных россиян» уже не кажутся хрестоматийной абстракцией.

«Тени»? Но что бы мы все были без них!..

Возвратился я в Николаев, когда дали над Бугом уже высветились звездной россыпью.

Поздним вечером иду по Большой Морской. Таинственно светятся окна старинных особняков. Но почему «таинственно»?.. Во всяком случае, я тогда так воспринимал эти огоньки. Ведь за этими окнами встречались, жили те, кто и строил «Марию», и готовил ее взрыв.

Тогда, в Николаеве, я еще не знал, что в одном из этих особняков жил весьма любопытный господин — Верман, главный организатор диверсии на корабле.

Трогаю массивные дубовые двери. Ручки — удивительного художественного литья: две бронзовые сказочные рыбы, кажется только что сошедшие со старинных морских гравюр.

4. «БУДТО Я НАХОЖУСЬ НЕ У СЕБЯ НА РОДИНЕ, А В ТЫЛУ ВРАГА…»

Мастерская Виктора Сергеевича Бибикова — на старом Арбате. Но в ней по-хозяйски поселились ветры всех широт и тревога суровых дорог, лежащих за тысячи и тысячи миль от столицы. Всплыла, с грохотом сломав лед, атомная лодка на полюсе — прожектор вырвал из темноты черные фигурки людей. Наверное, напряжение — основное настроение гравюры: моряки спешат выполнить задание, — кажется, слышны скрип и треск сдвигающихся ледяных полей. Пограничная тропа в завьюженных горах. Даль Советской Гавани. Ощущение солнца и резкого весеннего ветра, поющего в лиственницах, передано с пронзительной и острой точностью.

И хотя хозяину мастерской за шестьдесят пять, а титулы и звания — он заслуженный деятель искусств республики — дают ему право на спокойную работу, рядом с письменным столом я заметил рюкзак.

— Жду решения. Скоро должно отправиться в дальние моря трансатлантическое судно. Обещали взять…

Говорят, рейс будет трудным.

Трудно сидеть в четырех стенах. А самые счастливые часы в жизни мне все же подарили Полярное, Рыбачий, Тихий океан, Атлантика, Комсомольск-на-Амуре…

Что же, наверное, права песня: «В разных краях оставляем мы сердца частицу…» И тогда они уже становятся нашими краями, нашей землей. Тем более ежели побываешь здесь не раз и не два.

Северная сюита Бибикова, пожалуй, едва ли не самая обширная и в уже завершенных листах, и в планах. Еще бы — он знает Северный флот с момента его рождения. Виктор Сергеевич с улыбкой вспоминает тот первый, немыслимо далекий теперь поход на Рыбачий. Когда его встретили только молчаливые скалы да тучи птиц. А потом был другой Рыбачий, вошедший в легенды. В яростных всполохах огня. С мужеством, ставшим песней. С морем тревожным и свинцовым, как вся та лихая пора…

Уже позднее, став известным всей стране художником, он иллюстрировал книгу о кладбищах погибших кораблей, клиперах, летящих над пеной, о призраках, пробегающих по волнам, и каравеллах, навсегда оставшихся в таинственном Карибском море.

Иллюстрации были превосходны. Взрослые стесняются признаться себе в этом, но из детских увлечений часто рождается большая мечта. Во всяком случае, море определило многое, если не все, в судьбе Бибикова. Только жизнь оказалась интереснее легенд. И самому художнику пришлось увидеть, как поднимается в смертельную, последнюю атаку свою морская пехота и уходят в тревожную неизвестность североморские «малютки» и «щуки».

А теперь, кого ни назови — прославленных подводных асов Щедрина или Колышкина, Папанина или Бадигина, полярных капитанов или сибирских гидростроителей, — они оказываются добрыми знакомыми художника. Значит, не прошла жизнь где-то по обочине. Значит, со стоящими людьми стоял он рядом на трудовых привалах века.

Есть в творчестве каждого большого мастера вершины, отмеченные не только истинным блеском мастерства. Каждой вещи настоящий художник отдает душу. Но, наверное, при всем этом есть листы, рожденные художническим прозрением, тем творческим озарением, которое не имеет ничего общего с однозвучащим сим словом, употребляемым к месту и не к месту по поводу иных, весьма заурядных композиций.

Святая и прочная любовь Бибикова — море и флот. Море яростное, бросающее вызов людям и небесам. Море глубинное и мудрое в зеленой аквамариновой глубине своей, как философская поэма, как музыка. Хотя за кажущейся легкостью и порой необъяснимой целостностью увиденного художником мгновения — адский труд. И мастера, и путешественника, и исследователя.

В каюте командира одной из прославленных атомных лодок я увидел лист Бибикова.

— Любуетесь! Волшебно схвачен наш Север. И корабли. И настроение. Но обратите внимание на другое. Я слежу за творчеством Бибикова и держу пари: он не хуже моряка разбирается в кораблевождении, океанографии, навигационной прокладке, мореходной астрономии, нашей истории…

Наблюдение не случайное. Приглядитесь пристальнее к удивительному по мастерству листу художника «Эскадра Ушакова перед боем». Кажется, здесь совмещено несовместимое: спокойно разлитое над миром волшебство ночи и тревожное ощущение, что вот сейчас, через несколько мгновений все изменится: огонь корабельных пушек превратит это волшебство в ад, и с грохотом падающих мачт, с ревом пожирающего дерево огня пойдут на дно корабли с надменными янычарскими именами. Но я хотел бы обратить внимание и на другое. Знатоки флотской старины не перестают восхищаться, с каким знанием дела даны в гравюре и строй кильватерной колонны ушаковской эскадры, и такелаж ушедших в небытие парусных гигантов, и пушечные порты, и то немаловажное для моряка старого флота обстоятельство, которое отличает в его глазах знатока от дилетанта, а на языке старинных книг звучит для нынешнего юношества музыкой: