Анатолий Елкин - Арбатская повесть

• Название: Арбатская повесть
• Автор: Анатолий Елкин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: История
• Год: 1978

Анатолий Сергеевич Елкин (1929—1975) известен советским читателям по увлекательным книгам «Айсберги над нами», «Атомные уходят по тревоге», «Одна тропка из тысячи», «Ярослав Галан» и др.

Над «Арбатской повестью» писатель работал много лет и завершил ее незадолго до своей безвременной смерти.

Центральная тема повести писателя Анатолия Елкина — взрыв линейного корабля «Императрица Мария» в Севастополе в 1916 году. Это событие было окутано тайной, в которую пытались проникнуть многие годы. Настоящая книга — одна из попыток разгадать эту тайну. Издательство, как и автор, не претендуют на документальную достоверность всех событий, описываемых в книге.

События 1916 года тесным образом переплетаются с сегодняшним днем.

---

Из Гончаровой, — горячился Николай, — хотят сделать Элен. Но Пушкин — не Пьер Безухов. Я долго размышлял над одним обстоятельством. Если, — он снова прочел две строки:

В день свадьбы думала ль она,
Что вышла замуж за бессмертье, —

но потом не могла не знать этого. Что Гончарова любила в Пушкине? Душу? Конечно! Но и ум, талант, гений тоже. Это естественно, ибо нельзя не уважать гениальность…

Она была рядом с богом. Ты улыбаешься? Да — с богом! Об этом даже стихи сложились. Послушай:

Как мог при жизни
Он сказать такое?

А он сказал
Такое о себе.
В блаженный час
Счастливого покоя?
А может быть, в застольной похвальбе?

Уверенный в себе,
Самодовольный,
Усталый
От читательских похвал?

Нет!
Эти строки
С дерзостью крамольной,
Как перед казнью узник,
Он писал!

В предчувствии
Кровавой речки Черной,
Печален и тревожно одинок:
«Я памятник воздвиг себе нерукотворный…» —
Так мог сказать
И мученик и бог!

Разговор шел сбивчивый, но иным он, вероятно, быть и не мог.

— Насколько Гончарова была сильна при жизни поэта, настолько бессильна после его смерти перед пушкинской славой. Если уж писать о ее судьбе, то только как о трагедии жизни ее, и смерти, и ее бессмертия. Ибо она бессмертна — от этого тоже никуда не уйдешь. Как Джульетта, Беатриче, как возлюбленная Петрарки. Если хотите, жизнь именно и «отомстила» ей бессмертием. Это судьба женщины, связавшей судьбу с богом. Ее не судят как обыкновенного человека: разве стали бы спорить потомки о поступках обыкновенной женщины, ушедшей из жизни сто лет назад? Или осуждать кого-либо, что после смерти мужа вышла замуж вторично через какое-то время. Для этого нужно быть превеликим ханжой.

Но Гончарову судят. И она бессильна перед этим судом.

— Это естественно, — возразил я. — Она же и не была обыкновенной женщиной. Она была женой, другом, вдохновителем Пушкина. И жизнь ее меряют «пушкинской» мерой, мерой нашей безграничной и не желающей ничего прощать любви к нему. И «бытовые», как ты сказал, обычные мерки, которые мы прилагаем к обычным людям, здесь, видимо, неприемлемы. Есть же еще и ответственность такой судьбы, такого жизненного жребия. Ответственность перед именем Пушкина, его памятью, да и прямо (об этом Гончарова не могла не думать) перед судом и раздумьями потомства. В конце концов, как говорил один поэт, счастье такой жизни, счастье жизни с Пушкиным разве не стоило той самой элементарной жертвы, на которую из чувства любви к ушедшему мужу идут тысячи женщин.

Я нарочно подзадоривал Николая. Мне было интересно, до какой крайней точки может дойти мнение тех, кто соглашается быть, как он сам сказал, адвокатом в таком споре.

Так или иначе, но к гибели поэта она была причастна.

И вам нести — не день,
                                   не год,
Через века бессмертия поэта —
Крест женщины, что гений
                                         подвела
Под роковое дуло
                           пистолета… —

писал поэт Анатолий Сергеев[2], обращаясь к памяти Натали.

В его небольшой поэме «У портрета Натальи Гончаровой», пожалуй, сделана попытка «соединить, казалось бы, несоединимое».

Нет, поэт не «оправдывает» Натали. Напротив, строки его безжалостно суровы:

…Приятно восхищенье вызывать,
Не замечая рядом путь тернистый.
А Пушкину?
                   Кого на помощь звать?!
Ведь есть рубеж,
                          где надо выбирать —
В предатели идти
                           иль в декабристки.
Волконской свет
                          не расточал елей.
Как путь в Сибирь —
                                ходить по грани зыбкой.
Что стоило
                 Дантесу — гнев бровей,
Презрительную, гордую улыбку!
Что вы теряли?
                        Что найти могли?
Не нужно быть
                       пророком иль мессией,
Чтоб понимать —
                           с кем вы по жизни шли,
Что он — не ваша собственность —
                                                      России!
«Люблю!..», «Скучаю…», «Верю…»,
                                                       «Не продам…» —
По вашим письмам
                             это нам знакомо.
Но час пришел —
                           и вот цена словам!
А как безмерно всемогуще
                                         слово!
Оно — и меч,
                    и счастье,
                                    и приказ.
Оно людей
                 из праха
                               поднимает.
Им, как щитом,
                       в неотвратимый час
Любимых от удара
                             заслоняют.
Одно лишь слово!..
                              Не поймут века,
Как в этот час,
                       играя бровью тонкой,
Вы упивались лестью
                                 подлеца
И милостиво слушали подонка?
«Люблю!..» — и молний
                                     не было б с небес!
«Люблю!..» — как в полночь пламя яркой
                                                                свечки.
«Люблю!..» — что стоил бы тогда
                                                   Дантес?!
Что было б защищать
                                 на Черной речке!..

Действительно, разве каждый из нас не задавал себе в душе таких вопросов? И хотя поправить непоправимое невозможно, психологически объяснить поведение Натали в последние недели жизни Пушкина весьма трудно. С точки зрения наших современников, конечно. Но не мы, видимо, ей судьи. Расплата за случайные, неверные, не продиктованные сердцем шаги была для Гончаровой действительно беспощадной.

Хотя ей, как и ее мужу, уже было уготовано бессмертие:

Отчаяние призрачное вдов —
И траур — в меру.
                            Слезы — тоже в меру.
И лишь поручик Лермонтов
                                          готов
За смерть Его
                     на смерть идти
                                            к барьеру.
Он очень скоро —
                            ненависть звала! —
Под черным ливнем
                              на опушке леса
Получит пулю
                      из того ж ствола,
Который вложен был
                                в ладонь Дантеса.
Лишь эхом боль
                        замечется в горах.
А к женщинам бессмертье
                                        не сурово…
Ведь Гончарова —
                            Пушкина в веках.
Брак новый —
                      примечанье к Гончаровой…
На пепелищах разоренных гнезд
Зола от ветра
                     горьким дымом тянет.
А он — вне смерти —
                                 свет угасших звезд.
Он бесконечно
                       кровоточит в ране…

Но в каждой исповеди должен быть логический конец. Есть он и в поэме. Но, замечаете, — сердце заявляет о себе, вступая в бой с «логикой», — некая раздвоенность чувств.

Сердце не может поставить безоговорочные точки над «i»:

Простой листок,
                        исчерканный слегка,
Как тропка к совершенству.
                                          И — поверьте:
Держала ваша тонкая рука
Твое и человечества
                               бессмертье.
Такое кто заполучал сполна?!
Как дар богов,
                      его любовь хранима…
Над Невским всходит
                                стылая луна.
Светла печаль. И жизнь
                                     необратима.
. . . . . . . . . . . . . . .
Истории тревожные пути —
Нашествия,
                 и мятежи,
                                и фронды.
Какою вас сегодня
                             в мир вести?
Как клевету от правды
                                   отмести?..
Мне трудно от портрета отойти
С загадочной улыбкой
                                  Джиоконды.

Наталья Николаевна снова остается загадочной Джиокондой. Сфинксом, не выдавшим человечеству своей тайны. Уверенность решительного утверждения ушла из стиха. В недоговоренности подтекста его смятенность чувств осталась.