Анатолий Елкин - Атомные уходят по тревоге

• Название: Атомные уходят по тревоге
• Автор: Анатолий Елкин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1972

Содержание этой повести — история зарождения, становления и развития советского атомного подводного флота. В ней рассказывается о героях-подводниках, ходивших подо льдами к Северному полюсу, о тех, кто обошел вокруг света под водой, кто сегодня служит на атомных лодках.

---

Атомная ушла в глубину.

Солнце слепило глаза, и Сергеев не рассмотрел бортового номера. Может быть, это был «Ленинский комсомол», а может быть, его могучий собрат.

Ребята, стоящие сейчас там, в глубине, у приборов, подумал Анатолий, увидят через несколько дней сверкающую оправу ледяных полей полюса. Или, быть может, мерцающее в темном тропическом небе золото Южного Креста…

Глава XII ГДЕ-ТО В ДАЛЬНЕЙ АТЛАНТИКЕ…

1

Последний раз Анатолий сбежал в Долину осенью.

Бывают вещи трудно объяснимые, и вряд ли он толком растолковал жене, зачем ему это нужно. Просто, проснувшись однажды утром, он вдруг понял, что не когда-нибудь, а вот сейчас, сегодня, он должен побывать у Черной скалы, постоять у Сапожка, пройти склонами 414-й высоты. Он поймал себя на том, что это уже род острой, необратимой ностальгии.

Пробормотав нечто невразумительное о важном совещании, которое открывается на Севере, он бросился за билетом. Как всегда в таких случаях, достать его оказалось делом невозможным, но в нем уже проснулось злое упрямство, и он знал, что все равно улетит.

Начальник аэропорта был занят, и это, вероятно, Анатолию и помогло. Не уразумев, в чем дело, начальник коротко бросил секретарше: «Товарищу нужно помочь. Дайте из брони».

Так он оказался в самолете.

Дополнительный рейс шел вне графика, и к Кольскому полуострову самолет добрался уже около двадцати часов.

Наверное, природа решила отблагодарить Анатолия за дневные мытарства. Заходящее солнце розовыми потоками пробивало облака. Алые полосы дрожали в черной воде бесчисленных озер. Желтое зарево чистейших акварельных тонов отбивалось от небосвода с дрожащими звездами.

Подробности на земле скрыла сгущающаяся темнота, и весь необъятный, широко просматриваемый на все четыре стороны света мир казался бездонным и первозданным: ничто живое не привносило суеты в застывший хаос сопок, схожих с кратерами вулканов, в хрустальную твердь неба, в ликующее братство смягченных, приглушенных красок.

Когда машина, встретившая Сергеева, отвалила с бетонки и пошла, выхватывая фарами синюю ленту дороги, между сопок — они стали уже таинственно-черными. Над озерами у берегов курился туман. Только здесь, на земле, было видно, как в бездонной глубине вод холодно мерцали далекие белые звезды. И словно язык марсиан — перемигивающиеся ратьерами скалы над океаном.

Поселили Сергеева на плавбазе, борта которой стонали от упругих порывов ветра. В иллюминатор отчетливо просматривались черные силуэты атомных на непогасшей бледной полосе у горизонта.

Поняв, что уснуть все равно не удастся, он вышел на палубу, пристроился у влажной шлюпбалки.

Люди поднимаются встречать рассвет в горах. Люди безнадежно обокрали себя, если не видели рассвет на море. На Севере он не дает бархатисто-яркой гаммы южных восходов. Здесь все подернуто прозрачной дымкой, смутностью, отчетливой глубиной. Солнце вначале видится туманным бликом, а потому океан нежен, таинствен, раздумчив.

Литой голос склянок доносится с полубака, сменяются вахтенные на атомных. Лодки уже не черные, влитые в воду глыбы. Сталь светлеет, принимает оттенки и полутона моря, солнечные блики воды.

Мир входит в новый день, рождается заново из ночных рос и туманов, из дрожи неясного марева у кромки видимого, из шороха затихшего ветра, из постоянно меняющих сочетания и цвет бликов прибоя, из негромкого гула волны.

Утром вместе с Володей Заборским его катером доставили в бухту.

Володя спрыгнул в расщелину первым. За ним Сергеев.

Лучи солнца не проникали в глухую расщелину, и здесь еще сохранился снег, хотя березка над ними горела веселым зеленым огнем и стрелы буйной травы свисали с края обрыва.

В сумраке они разглядели ржавую каску, разбитую винтовку, уходящую ложем под снег, и зеленую россыпь патронов.

— Долина смерти! — глухо сказал Володя. — Сколько лет прошло, а она все оправдывает свое название…

Они шли через гигантский мертвый лес. Узловатые, перевившиеся северные березы, которые, казалось, стихийная сила не могла выдрать из расщелин скал и камней, причудливым переплетением корней разметали безжизненные стволы по склонам сопки. Обожженные, иссеченные тысячами осколков березки лианами обвивала колючая проволока и разноцветные провода полевой связи.

Словно бой отгремел только вчера: грозно застыли выдвинутые на прямую наводку пушки. Рядом с пулеметами — горы отстрелянных лент. Винтовки остриями штыков, как стрелкой компаса, указывающие на вершину сопки. Каски со свастикой.

У высеченных в скалах укреплений, напоминающих развалины огромного города, подняли с камней кусок полуистлевшей окровавленной тельняшки. Видно, не дошел браток какие-то метры, чтобы схватиться в рукопашной.

Нежаркое полярное солнце бьет с высоты, и им трудно было поверить, что сейчас август 1969 года, что беспощадное время где-то отступило от своих правил, оставив до сего дня нетронутой одну из самых эпических страничек давно отгремевшей войны…

Гитлеровцы не сомневались в успехе. Был даже назначен день парада в поверженном Мурманске, а в обозе наступающих егерей тащились назначенные заранее комендатура города и персонал увеселительных заведений.

14-я армия стояла насмерть. А флот был с армией. Военный совет Северного флота прямо сказал тогда:

— Мурманск в смертельной опасности. Флот умрет, но врага в город не пустит…

С кораблей в морскую пехоту направляли лучших. Первый морской отряд принял на себя самый жестокий удар. И выстоял.

Сергеев жил тогда в Мурманске, мертвом, сожженном городе. Порт и верфи работали, а улицы казались кошмарной декорацией к жесточайшему фильму о войне. Только его дом принял пять фугасок и сотни «зажигалок». Собственно, дома никакого уже не было: стояла руина, похожая на средневековый замок с закоптелыми пустыми проемами окон.

Казалось, гореть уже было нечему, но под развалинами с шипением поднимались снопы искр, и ядовитый белый дым расползался по изувеченным улицам.

На заливе, где стояли конвои, прибывшие из Англии и США, стреляло во время налетов все, что могло стрелять. В воздух бил даже главный калибр кораблей, когда бесчисленные стаи «юнкерсов» и «хейнкелей» с воем выползали из-за сопок.

Судьба города решалась на Западной Лице, Рыбачьем и Муста-Тунтури, где ни на минуту не умолкали бои.

Гитлеровская газета в оккупированной Норвегии опубликовала даже статью под заголовком «Почему германские войска еще не в Мурманске». В этой статье говорилось:

«Многие задают вопрос, почему германские войска еще не заняли Мурманска. Постараюсь, — писал автор статьи, — объяснить это. В Лапландии сражаются германские части, находящиеся там со времени норвежской кампании… Бои оказались чрезвычайно тяжелыми, их трудность не поддается описанию…»

Дело было, разумеется, не в тундре и прочих природных условиях, одинаковых для обеих сторон, а в нашем решительном противодействии, которого фашисты вовсе не ждали, почему фашистская печать и поторопилась объявить Мурманск взятым. Пленные фашистские егеря, в большинстве тирольцы, носившие нарукавный знак с изображением альпийского цветка эдельвейс, вообще привычные к действиям в горной местности, оказались более способными к анализу происшедшего на мурманском направлении, нежели фашистская газета в порабощенной Норвегии. Один из них сказал на допросе:

«Ваши люди сделаны из особого металла. Даже когда они окружены, израсходовали все патроны и не в состоянии держать штык, они готовы грызть нас зубами!»

Тихо несет свои воды пепельно-черная река. Словно прислушиваясь к гулу за горизонтом, молчат сопки.

Много месяцев немецкие саперы рвали здесь динамитом скалы, громоздили одну каменную глыбу на другую, прежде чем над хмурой заполярной сопкой выросли эти воистину циклопические сооружения главного узла обороны. Утесы, сваренные мощными напластованиями железобетона и укрепленные бронзовыми плитами.

Потом егеря вкатили на высоту пушку, установили крупнокалиберные пулеметы, простреливающие каждый дюйм на подходе к высоте, пробили бойницы для автоматчиков, и многочисленные стволы разнокалиберных минометов были повернуты в сторону занятой русскими гряды холмов.

Как последний штрих, «тотальное» сие творение инженерной мысли рейха было увенчано подковой — «на счастье». Ее прибили над входом в каменные катакомбы, как символ прочности и уверенности в завтрашнем дне.

Сейчас они с Володей отбивали эту символику бюргерского благополучия, чтобы сохранить на память о далеких огненных годах.

В блиндаже — немецкая пепельница. Потускневшая от времени бронза с вытесненным ганзейским парусником. И клок газеты: