Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 7

• Название: Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 7
• Автор: Вальтер Скотт
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1962

Вальтер Скотт – родоначальник исторического романа в Англии, классик мировой литературы.

В седьмом томе представлены два романа, которые были опубликованы вместе в 1819 году - «Ламмермурская невеста» и «Легенда о Монтрозе». Оба романа вошли в третью часть цикла «Рассказы трактирщика».

«Ламмермурскую невесту» называют самым трагичным романом Вальтера Скотта – в нем больше всего зловещих пророчеств, и, кроме того, оба главных героя погибают. Сюжет романа основан на реальных событиях: невесту, тайно обвенчанную с другим, выдают замуж за нелюбимого. В брачную ночь в припадке безумия она пытается зарезать жениха, а через месяц умирает.

В «Легенде о Монтрозе» описаны события восстания Монтроза в 1645 году против парламента в защиту Карла I.  Основной действующей силой восстания являлись шотландские горцы, боровшиеся за освобождение своей страны.

---

Калеб, некогда сбиравший с крестьян оброк, словно феодальный сюзерен с вассалов (правда, в несколько меньших размерах), с нежностью вспоминал о былой своей власти и не желал примириться с ее падением, а так как он не переставал надеяться, что жестоки» закон и исконная привилегия, отдававшая баронам Рэвенсвудам первую и лучшую долю всех плодов земли на пять миль в округе, не уничтожены навеки, а лишь временно бездействуют, то время от времени напоминал о них жителям Волчьей Надежды каким-нибудь мелким побором. Вначале они подчинялись Калебу с большей или меньшей готовностью, ибо, привыкнув издавна считать потребности барона и его семейства важнее собственных нужд, они, даже обретя фактическую независимость, не сразу почувствовали себя свободными. Они походили на человека, который долгие годы томился в оковах и, оказавшись на воле, не может избавиться от ощущения, будто наручники все еще сжимают ему запястья. Но подобно тому, как выпущенный из темницы узник, получив возможность беспрепятственно двигаться, вскоре избавляется от чувства связанности, рожденного долгим ношением кандалов, так и человек, обретший свободу, быстро осознает дарованные ему права.

Мало-помалу жители Волчьей Надежды начали роптать, сопротивляться и наконец наотрез отказались подчиняться поборам Калеба Болдерстона. Тщетно он напоминал им, что, когда одиннадцатый барон Рэвенсвуд, прозванный шкипером за любовь к морскому делу, желая содействовать торговле в их маленькой гавани, построил пристань (груда кое-как сваленных в кучу камней), защищавшую рыбачьи суда от непогоды, то было решено, что на всем протяжении его владений он будет пользоваться первым куском масла от каждой новотельной коровы и первым яйцом, снесенным каждой курицей в понедельник, почему эти яйца и получили название понедельничьих.

Бывшие вассалы слушали, почесывали затылки, кашляли, чихали, а припертые к стенке, отвечали в один голос: «Не знаем» — излюбленный ответ шотландца, когда ему предъявляют требование, которое его совесть, а подчас и сердце, признает справедливым, соображения же выгоды заставляют отвергать.

Тогда Калеб вручил арендаторам Волчьей Надежды бумагу с требованием доставить в замок означенное в ней количество яиц и масла, как недоимку по упомянутому выше оброку, причем снисходительно согласился принять взнос какими-либо другими продуктами или деньгами, если им затруднительно уплатить натурой. После чего он удалился, надеясь, что о дальнейшем они договорятся сами. Крестьяне не замедлили собраться, но не с тем чтобы, как полагал Калеб, распределить между собой оброк, а чтобы решительно воспротивиться этому побору; они только не знали, каким способом выказать свое несогласие. Как вдруг бочар, личность весьма уважаемая в рыбачьем поселке, своего рода местный сенатор, сказал:

— Наши куры все кудахтали для лордов Рэвенсвудов, а теперь пускай-ка покудахчут для тех, кто их поит и кормит.

Собрание выразило свое одобрение единодушным смехом.

— А если хотите, — продолжал бочар, — я схожу к Дэви Дингуоллу, стряпчему, что приехал сюда, с севера. Ручаюсь, уж он-то найдет для нас законы.

Крестьяне тут же назначили день для большого разговора о требованиях Калеба и пригласили его явиться в Волчью Надежду. Калеб прибыл в селение с жадно простертыми руками и пустым желудком, рассчитывая поживиться за счет данников Волчьей Надежды и наполнить первые — с пользой для своего господина, а второй — с пользой для себя. Но, увы, надежды его развеялись как дым! Не успел он вступить в селение с восточной стороны, как увидел, что с западного конца, к нему приближается, роковая фигура Дэви Дингуолла, хитрого, сухопарого, язвительного стряпчего, обладавшего к тому же железными кулаками; он вел тяжбы против Рэвенсвуда и был главным клевретом сэра Уильяма Эштона. Размахивая кожаным мешком, доверху набитым грамотами и хартиями, выданными селению, Дэви выразил надежду, что не заставил мистера Болдерстона ждать, поскольку ему «поручено, а также даны все полномочия, погашать и взыскивать долги, примирять тяжущиеся стороны и возмещать убытки, словом, действовать согласно необходимости касательно всех взаимных и неудовлетворенных претензий достопочтенного Эдгара Рэвенсвуда, иначе именуемого мастер Рэвенсвуд…»

— Высокоблагородного Эдгара, лорда Рэвенсвуда, — сказал Калеб с особым ударением: сознавая, как мало у него шансов на успех в предстоящем споре, он тем более был полон решимости ни на йоту не уступать в вопросах чести дома.

— Пусть лорд Рэвенсвуд, — согласился деловой человек, — не будем спорить о титулах, даваемых из вежливости… Итак, именуемого лорд Рэвенсвуд или мастер Рэвенсвуд, наследственного владельца замка «Волчья скала» и принадлежащих ему земель, с одной стороны, и Джона Уайтфиша и других ленников из селения Волчья Надежда, расположенного на вышеупомянутых землях, с другой.

Калеб знал по горькому опыту, насколько труднее вести борьбу с этим наемным поборником чужих прав, чем с самими поселянами, — на их воспоминания, привязанности и образ мыслей он мог бы воздействовать сотнями косвенных аргументов, к которым их полномочный представитель оставался совершенно глух. Исход этого свидания подтвердил всю справедливость опасений Калеба. Тщетно пускал он в ход все свое красноречие и изобретательность, тщетно приводил кучу доводов, ссылаясь на древние обычаи и наследственное чувство уважения, тщетно напоминал о помощи, оказанной лордами Рэвенсвудами жителям Волчьей Надежды в прошлом, и намекал на возможные услуги в будущем, — стряпчий твердо держался буквы грамот: этого он в них не видел, там это не было записано. А когда Калеб, желая попробовать, не подействует ли угроза, упомянул о печальных последствиях для селения, если лорд Рэвенсвуд лишит крестьян своего покровительства, и даже дал понять, что лорд Рэвенсвуд может прибегнуть к решительным мерам в отместку за обиду, Дингуолл громко расхохотался.

— Мои доверители, — сказал он, — решили сами заботиться об интересах своего селения, а лорду Рэвенсвуду, коль скоро он лорд, довольно хлопот в своем собственном замке. Что же касается угроз о насильственном изъятии, с применением силы, или via facti,[23] как это называется в законах, то позволю себе напомнить вам, мистер Болдерстон, что мы живем не в прежние времена, к тому же к югу от Форта, и достаточно далеко от горной Шотландии. Мои доверители считают себя в состоянии защищаться собственными силами, но, если окажется, что они ошибаются, они обратятся за помощью к правительству, — прибавил он с ехидной улыбкой, — и капрал с четырьмя красными мундирами сумеет оградить их от притязаний лорда Рэвенсвуда и от любых насильственных поборов, какие он или его слуги вздумают здесь производить.

Если бы Калеб мог сосредоточить в своем взгляде всю ненависть аристократии, если бы он мог испепелить этого стряпчего, отрицавшего вассальную зависимость и родовые привилегии, он бы уничтожил его своим взором, не задумываясь о последствиях. При настоящих же обстоятельствах ему ничего не оставалось, как вернуться в замок. Целых полдня он не показывался никому на глаза и никого к себе не допускал, даже Мизи: запершись в своей каморке, он шесть часов подряд начищал оловянное блюдо да насвистывал песенку «Мэгги Лаудер».

Неудачный исход этой реквизиции лишил Калеба помощи Волчьей Надежды и ее окрестностей, его Перу и Эльдорадо, откуда прежде в случае необходимости он черпал полными пригоршнями. Он поклялся, что ноги его больше не будет в этом селении, и сдержал слово. Трудно поверить, но этот разрыв, как и предполагал Калеб, явился чем-то вроде наказания для непокорных вассалов. В их глазах мистер Болдерстон был важным лицом, общающимся с высшими существами; его присутствие украшало их маленькие празднества, его советы во многих случаях оказывались весьма полезными, и знакомство с ним делало честь Волчьей Надежде. По общему мнению, с тех пор как Калеб засел у себя в замке, селение «стало совсем не таким, как прежде… Но спору нет, насчет яиц и масла мистер Калеб был совсем не прав, и мистер Дингуолл доказал это по всей справедливости».

Таково было положение дел между враждующими сторонами, когда старый дворецкий оказался перед необходимостью либо в присутствии знатного незнакомца и (уж куда хуже! ) его слуги признать, что замок «Волчья скала» не способен накормить гостей — а для Калеба это было нож острый, — либо обратиться к милосердию жителей Волчьей Надежды. Предстояло пойти на жестокое унижение, но нужда была крайней, и тут ни с чем нельзя было считаться. Вот какие чувства теснились в груди бедного Калеба, когда он ступил на улицу селения.

Прежде всего он решил избавиться от соглядатая и тотчас указал Локхарду дорогу в харчевню матушки Смолтраш, где Бакло и Крайгенгельт пировали вместе с охотниками и откуда по всей деревне разносилось громкое пение; красноватый свет падал из окон и, рассеивая сгущающиеся сумерки, мерцал на бочках, кадках и бадьях, сваленных в кучу во дворе бочара по другую сторону улицы.