Пётр Вершигора - Дом родной

• Название: Дом родной
• Автор: Пётр Вершигора
• Издательство: Картя молдовеняскэ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Действие романа Петра Вершигоры «Дом родной» развертывается в первый послевоенный год, когда наша страна вновь встала на путь мирного строительства. Особенно тяжелое положение сложилось в областях и районах, переживших фашистскую оккупацию. О людях такого района и рассказывает автор.

Решение существенных хозяйственных вопросов во многих случаях требовало отступления от старых, довоенных порядков. На этой почве и возникает конфликт между основными действующими лицами романа: секретарем райкома партии боевым партизаном Швыдченко, заместителем райвоенкома Зуевым, понимающими интересы и нужды людей, с одной стороны, и председателем райисполкома Сазоновым, опирающимся только на букву инструкции и озабоченным лишь своей карьерой, — с другой. Конфликт обостряется и тем обстоятельством, что еще живет в среде некоторых работников дух недоверия к людям, находившимся в оккупации или в гитлеровском плену.

Рассказывая о жизни в небольшом районе, автор отражает один из трудных и сложных этапов в истории нашей страны, поднимает вопросы, имевшие большую остроту, показывает, как партия решала эти вопросы.

---

— Мне главного врача… — начал Зуев.

— Слушаю.

— Я зашел справиться о здоровье больного Шамрая.

— Справиться? Даю справку: состояние больного тяжелое, — отрезала она. — Простите. Меня ждут в палате. — И повернулась, собираясь уйти.

Зуев решительно шагнул вперед и удержал ее, остановившись в проеме двери:

— Он будет жить?

Брови врача удивленно поднялись, но, видимо, неподдельная тревога в глазах военкома заставила ее смягчиться. Но лишь на миг. Брови опустились, и вокруг глаз собрались мелкие морщинки.

— Едва ли, — сказала девушка. Но затем ее лицо приобрело какое-то профессиональное выражение. — Видите ли, дело не в ранении. Ранение, по существу, легкое, жизненные органы не задеты. Правда, большая потеря крови.

— Я пойду к нему, — твердо сказал Зуев.

— Нет, к больному пока нельзя. Возле него…

— Но ранение, сами сказали, не тяжелое, — почему-то в этом находя оправдание своему решительному требованию, громко сказал Зуев.

И молодой главврач вдруг смягчилась и, взяв военного смело за локоть и отводя его в коридор, в котором пахнуло на Зуева лекарствами, стала говорить:

— Сложность вот в чем, товарищ: у пациента потеряна воля. Он не хочет жить. Он отказывается принимать лекарства, ничего не ел.

— Я пойду к нему.

— Опасаюсь — больной не захочет вас видеть. — И, вдруг сузив злые глазенки хорошенькой девушки, она хлестнула его: — Ведь это вы, говорят, довели его до самоубийства.

Но Зуев ждал этого и, выпрямившись, сказал четко:

— Товарищ…

— …старший лейтенант медицинской службы, — сухо подсказала она.

— Я говорю с вами как военком района. Мне необходимо видеть Шамрая.

— В данном случае я не обязана с этим считаться, — надменно отрезала врач. — Речь идет о здоровье больного, товарищ майор.

— Может быть, медицина в вашем лице захочет посчитаться с тем, что я не только военком, но и старый друг Шамрая?

— Друг? — тихо повторила девушка. Она задумалась, несколько секунд колебалась и вдруг сказала: — Хорошо, пойдемте, товарищ.

В больничной палате, где впритык жались белые железные койки, была занята только та одна, на которой лежал Шамрай. И лишь в дальнем углу просторной комнаты, жалкая и маленькая, похудевшая за эти сутки до неузнаваемости, сидела Зойка. Шамрай лежал неподвижно, с лицом белым, как мел. Глаза его были закрыты, но ресницы вздрагивали. Когда в сопровождении врача Зуев вошел, Зойка, испуганно вскочив, замахала на него руками, больной открыл и сразу закрыл глаза.

— Как? — шепотом спросил Зуев, показав на Шамрая. — Заснул?

Зоя отрицательно покачала головой, и в голосе ее послышались слезы:

— Он не хочет говорить со мной, не хочет никого видеть.

Зуев снова перевел взгляд с гипсового лица на измученное и постаревшее лицо Зои.

— Костя, Шамрай! — громко, почти резко сказал Зуев.

Тот открыл глаза:

— Зачем пришел?

— Сказать все, что я должен сказать.

— А что ты должен сказать?

— Все то, что я о тебе думаю…

— Пока не подох? — с иронической улыбкой, спокойно взглянув ему в глаза, сказал громко Шамрай.

И Зуев жестко ответил:

— А хотя бы и так.

Он уже не обращал внимания на тень от рук Зои, которая, словно желая-защитить человека от удара, подняла их над головой. Шамрай молчал. Но молодой врачихе показалось, что он слушал внимательно и ждуще.

И Зуев вдруг понял, что здесь не может быть больничных нежностей. Здесь должна быть только правда. Но она еще не стала его собственным убеждением. Поэтому он сказал слова Коржа:

— Била тебя когда-нибудь мать? Молчишь? А я знаю — била. И не всегда, может быть, за дело лупила — мало ли с чего наболело материнское сердце: от нужды или злости, от человеческой несправедливости. Что же, отрекаться нам из-за этого от матерей? А что ты сделал, солдат? Ты от обиды руку поднял на родину-мать, на дружбу, на будущее. Как же ты смеешь в будущее, в дружбу не верить?

Шамрай закрыл глаза, но Зуев не увидел больше в его лице выражения бесконечной усталости и отчужденности.

— Трус ты и слабый человек!

Врач бросился к Зуеву:

— Я больше не разрешаю вам говорить. Вы утомляете больного.

— А я и десятой доли не сказал того, что надо. Ну что ж ты молчишь, Шамрай? Видно, нечего тебе сказать?! — И, выдергивая рукав из руки главного врача, с досадой сказал: — Эх, не дают мне потолковать с тобой по-настоящему. Ну да ладно, зато, когда выздоровеешь, — не взыщи. Не я буду, если не добьюсь тебе строгого выговора с занесением в личное дело.

В глазах Шамрая вдруг появился слабый блеск, губы его зашевелились:

— Не верю, не верю… что ты говоришь…

Зуев резко повернулся к врачу и шагнул.

— Выдержит ваш больной еще одно потрясение? — шепотом спросил он.

Женщина-врач колебалась, глядя то на Шамрая, то на военкома. Она увидела в открытых глазах Шамрая гнев, а значит и жизнь и кивнула головой.

Зуев шагнул к кровати, взял Шамрая за руку и спросил жестко:

— Ты получил вызов явиться в райком?

Шамрай облизнул запекшиеся губы:

— Я человек беспартийный, чего мне ходить по райкомам. А допросов мне и без них хватает.

— Ну что ж, дело твое, хозяйское, — Зуев полез в карман и достал какую-то бумагу. — Обсуждать твое дело больше не будем, а официальный документ я показать обязан. — Он поднес бумагу к лицу Шамрая. — Читай.

Врач шепнула:

— Может быть, я…

Военком отстранил девушку:

— Пусть сам читает.

Бешено скрипнув зубами, Шамрай вдруг действительно начал читать:

— «Выписка решения бюро райкома… По личной просьбе полковника Коржа дело кандидата партии Шамрая…»

Шамрай попытался вскочить, но, обессиленный, упал на кровать. На его потрясенном лице удивление и страх сменяли друг друга и неожиданно отражались на хорошеньком лице врачихи.

— А мне что он передал?

Зуев, сдерживаясь, чтобы не выдать торжества, холодно процедил сквозь зубы:

— Он просил передать: там, где дело касается должности в армии, придется подождать, а вот в жизни мы его устроим.

— Да вы что выдумали, нарочно, что ли, я на мине? — улыбнулся Шамрай. — Черта с два. Просто конструкция каверзная или, может, устал да выпил малость.

Зуев отвернулся к врачу. Но девушка сама не скрывала своей радости.

Шамрай несколько раз глубоко вздохнул и вдруг, криво улыбаясь, спросил:

— А как это он насчет должности сказал?

— Насчет должности, говорит, передай Шамраю, что управлять должны не обиженные, а добрые и сухие, деловые люди.

— Такие, как майор Зуев, что ли? — криво улыбаясь, Шамрай поднял глаза на военкома.

— Погоди, погоди, — улыбнулся тот. — Я тебе уж выговорок устрою. Ты еще с Федотом будешь дело иметь. А этот партизан, брат, тебе не спустит. Ты у него еще постоишь по команде «смирно».

Сияющие глаза двух боевых друзей, а между ними совсем молодая мордашка врача совершенно закрыли серое лицо Зойки Самусенок, бесприютно стоявшей в стороне.

Поняв, что после размолвки мужчины нашли общий язык. Зойка тихо подошла к стеклянным дверям и выскользнула из палаты. Ей не хотелось уходить дальше, но все же шаг за шагом она отдалялась от полузакрытой двери и почти на выходе столкнулась с быстро вбежавшей молодой колхозницей.

— Ой, тетенька, игде тут конопатый такой, что подорвался на мине?

Зойка кивком головы показала на стеклянную дверь.

— Живой хоть он, мой желанный?

Голова Зойки упала на грудь. Но коротконогая бойкая бабенка поняла это так, как ей было надо.

Манька Куцая шагнула к двери, привстала на цыпочки и через стекло двери заглянула внутрь палаты, рукой делая знаки Зойке, чтобы та подошла. Но Зойка безучастно продолжала стоять у входа.

— Да что ты с этой немецкой овчаркой разговариваешь? — зашипела старуха нянечка, проходившая мимо. — Ты меня спроси. Я тебе все расскажу. А то тут всякие шлендры фрицевские… Грязь только разводят!

— Ой! — вскрикнула Манька и оглянулась на Зойку с испугом. Даже прикрыла рот рукой. Только глаза ее, большие, немигающие, смотрели на Зойку с каким-то бабьим участием.

Не дождавшись от Маньки ни ответа, ни взгляда, нянечка еще больше сморщила свое печеное лицо, тихонько плюнула и, подобрав губы, скрылась, шаркая шлепанцами, в конце коридора.

Манька первая подошла к все так же безучастно стоявшей Зойке Самусенок.

— Ты, сестренка… — начала она и замолчала. — Ты не убивайся. Дочка? Хлопчик? Ох если бы мне хлопчика! Ты не обижайся на них, не убивайся. Тебе нельзя. Дите ж есть у тебя. — И, прильнув к ее плечу, она шепнула Зойке: — Я этого конопатого к себе заберу. Я уже и на быках приехала… На санях быстро доставлю. Перину взяла, кожухи, подушки… Ей-бо… Я его молоком, нутряным топленым салом отхожу.