Ю. Андреев - Поэзия мифа и проза истории

• Название: Поэзия мифа и проза истории
• Автор: Ю. Андреев
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Культурология
• Год: 1990

Автор освещает несколько знаменитых и по праву пользующихся особым интересом греческих мифологических сюжетов, таких, как историчность Троянской войны, маршруты плавания Одиссея и аргонавтов, изобретения Дедала. Книга Ю. В. Андреева дает возможность выработать принципиальный подход к мифологическому материалу, вместо того чтобы в очередной раз носиться по безбрежному морю более или менее талантливых домыслов.

Надменный владыка царь Минос и победитель чудовищ Тесей, создатель загадочного Лабиринта хитроумный Дедал и его сын — несчастный юноша Икар, герои печально знаменитой Троянской войны и аргонавты — участники прославленного плавания за золотым руном — все эти хорошо знакомые каждому образы греческой мифологии пройдут перед вами на страницах книги. При этом перед читателем открывается увлекательная возможность вместе с автором заняться розыском первоисточников популярных древних сюжетов, проследить вплоть до самых истоков «родословную» центральных персонажей древних сказаний. В процессе этих поисков ему предстоит узнать много интересного и даже неожиданного.

---

В одном из этих отрывков Гекатей рассуждает о последнем и самом прославленном из двенадцати подвигов Геракла. Историк уверяет читателей, что Геракл никогда не спускался в Аид, чтобы изловить там страшного трехголового пса Кербера, сторожившего вход в подземное царство. На самом деле никакого Кербера вообще не существовало. Легковерные люди прозвали этим именем большую ядовитую змею, некогда обитавшую в пещере на мысе Тенар (южная оконечность Пелопоннеса, древние помещали здесь один из главных входов в Аид). Геракл действительно побывал в этих местах, убил змею, и, таким образом, родился миф о его спуске в преисподнюю и о пленении им Кербера. Как мы видим, основным критерием, которым пользовался Гекатей в своей, как мы сказали бы теперь, «работе с источниками», был принцип правдоподобия. Миф целиком не отвергается. Историк просто устраняет из него все, что кажется ему невероятным, противоречащим здравому смыслу, подменяя смешное и нелепое предание своими собственными домыслами, на современный взгляд, тоже достаточно наивными, но все же не такими фантастичными. Пока еще историк ничего не доказывает (в его распоряжении нет никаких фактов для того, чтобы что-нибудь доказать, кроме самого мифа), он только размышляет. Но для того времени, когда жил Гекатей, уже и это было большим шагом вперед. Мифы, в которых до сих пор видели какое-то подобие священного писания, не нуждающегося ни в каких специальных доказательствах и проверках, теперь становятся объектом обсуждений, споров и пусть пока еще крайне несовершенного критического анализа.

У вольнодумца Гекатея нашлось немало последователей, которые так же, как и он, пытались тем или иным способом приспособить греческую мифологию к рационалистическим веяниям эпохи, устранив из нее все, что казалось людям того времени слишком уж нелепым. Правда, в своем перетолковывании древних сказаний на новый лад они нередко и сами доходили до самого настоящего абсурда, видимо не замечая этого. Так, один из современников Гекатея, Акусилай Аргосский, пытался уверить своих читателей в том, что Зевс вовсе не превращался в быка для того, чтобы похитить финикийскую царевну Европу: это было бы явно недостойно царя богов и людей. Вместо этого владыка Олимпа просто подослал к Европе очень умного дрессированного быка, которого он заранее научил, что надо делать, и тот благополучно доставил красавицу к берегам Крита, где ее уже ждал Зевс.

Разумеется, если бы греческие историки V века до н. э. в своих сочинениях не сумели продвинуться дальше таких переделок мифов в духе наивного рационализма, настоящая историческая наука в Греции, вероятно, так никогда бы и не зародилась. К счастью, среди них нашлись люди, которых больше интересовали события, относящиеся либо к современности, либо к сравнительно недавнему прошлому (как мы сказали бы теперь, новая и новейшая история). Изучение этих событий открывало перед историками широкие возможности применения новых научных методов, первоначально апробированных в материалистической философии и в сфере естественных наук, например в медицине. Пожалуй, стоит заметить, что и само слово «история» впервые стало использоваться именно в философской литературе VI–V веков до н. э. в значении «исследование» или «розыск с целью установления истины». В том же значении употребляют это слово и основоположники греческой исторической науки Геродот и Фукидид. Не случайно оба они вынесли слово «история» в заглавие своих сочинений, подчеркнув тем самым их научно-исследовательский характер. Огромную заслугу двух замечательных историков трудно переоценить. Благодаря их долгому и кропотливому исследовательскому труду, состоявшему в собирании и сопоставлении между собой всякого рода исторических сведений, в основном свидетельств очевидцев и прямых участников тех или иных событий, были в буквальном смысле слова спасены от забвения два чрезвычайно важных периода истории Древней Греции: период греко-персидских войн, составляющий основное содержание труда Геродота, и период так называемой Пелопоннесской войны, которому посвятил свое сочинение Фукидид. Однако, сконцентрировав внимание читателя на событиях недавнего прошлого, оба величайших историка древности не могли удержаться от вылазок (экскурсов) в предысторию этих событий, уходящую далеко в глубь веков, в мифические времена, когда судьбы мира решали по своему усмотрению боги и полубожественные герои. Попытки перенесения методов исторического исследования на мифологическую традицию, с которыми мы время от времени сталкиваемся в сочинениях Геродота и Фукидида, чрезвычайно любопытны и заслуживают особого внимания.

Что касается Геродота, то в переработках мифов он широко использовал свой богатый опыт бывалого путешественника, побывавшего во многих странах тогдашнего Древнего мира и, как он сам полагал, хорошо знакомого с нравами, обычаями и верованиями населявших эти страны племен и народов. Нередко, сравнивая какой-нибудь популярный греческий миф с его другим, будто бы восточным, вариантом (на самом деле Геродот по незнанию восточных языков, естественно, не мог по-настоящему судить о восточной мифологии), историк делает это с явным расчетом на сенсацию, стремясь ошеломить и обескуражить читателя. Так, во II египетской книге «Истории» он сообщает поразительные сведения о знаменитом герое Геракле, которые стали ему известны во время его пребывания в Египте. В результате предпринятых Геродотом исследований и расспросов выяснилось, что Гераклов было двое, а не один, как по простоте душевной думали все эллины. Первый Геракл — это древний египетский бог, входивший в число двенадцати главных богов этой страны (сейчас довольно трудно решить, какого именно египетского бога имел в виду историк). Другой Геракл был просто героем — сыном смертных родителей Амфитриона и Алкмены. Когда он родился, его божественный тезка в Египте был уже давно известен и почитаем. «Поэтому, — заключает Геродот свой удивительный рассказ, — совершенно правильно поступают некоторые эллинские города, воздвигая два храма Гераклу. В одном храме ему приносят жертвы как бессмертному олимпийцу, а в другом — заупокойные жертвы как герою».

Весьма любопытна и новая редакция мифа о Троянской войне, которую предлагает Геродот своим читателям в той же II книге «Истории». Согласно этой версии предания (ее источником были, как уверяет Геродот, рассказы каких-то египетских жрецов), во время осады Трои греческим воинством Елены Прекрасной и похищенных Парисом сокровищ Менелая в городе не было. И то и другое будто бы изъял у похитителя мудрый и справедливый египетский царь Протей, когда корабль Париса был занесен ветром в устье Нила. Греки, таким образом, совершенно напрасно осаждали Трою целых десять лет, и вся эта история, о которой с таким вдохновением поведали миру Гомер и другие поэты, была, в сущности, лишь сплошным трагическим недоразумением. Этот эпизод ярко и наглядно показывает, насколько глубоко мифологический стиль мышления проник в сознание Геродота, уживаясь со свойственным ему, как, вероятно, и многим его современникам, скептицизмом по отношению к самой мифологической традиции. Несмотря на довольно обычные в его сочинении проблески рационализма, мифология была для Геродота в полном смысле слова родной стихией. Сама бесцеремонность, с которой он поправляет древних поэтов и иных рассказчиков мифов, говорит о том, что традиции мифотворчества были еще живы в сознании великого историка и его современников, что они ощущали себя полноправными участниками этого увлекательного процесса.

Но вот перед нами историк, казалось бы, совсем иного склада, чем Геродот, — Фукидид — автор знаменитой «Истории Пелопоннесской войны», в которой, по мнению многих, были впервые заложены основы подлинно исторического метода. Насколько позволяет судить само его сочинение, это был человек в высшей степени трезвый и сдержанный, не отличавшийся особой словоохотливостью (в своем рассказе он явно опускает массу подробностей, представляющих чрезвычайный интерес для современного историка), не склонный к пустому благочестию (древние прямо называли его атеистом), тщательно скрывавший свои политические симпатии и антипатии, что создает видимость полной объективности его повествования. Казалось бы, наивные, а иногда и просто нелепые истории, заключавшиеся в мифах, ничего не говорили ни уму, ни сердцу историка такого склада, как Фукидид, и он должен был с пренебрежением отвергнуть их как пустые басни, тем более что его интересовали почти исключительно недавние события, современником, свидетелем, а отчасти и участником которых был он сам. И тем не менее своему рассказу о Пелопоннесской войне и непосредственно связанных с ней событиях он предпосылает короткое историческое вступление, по-гречески называвшееся «Археология», что буквально означает «Повествование о древности», в котором обращается к самым что ни на есть мифическим временам и событиям. Особое внимание историка здесь привлекает Троянская война, которой он уделяет целых три главы из двадцати, составляющих эту часть книги (любопытно, что от хронологически более близких к его собственному времени, к тому же сыгравших в истории Греции гораздо более значительную роль греко-персидских войн Фукидид отделывается всего двумя-тремя строками). Правда, Троянская война нужна Фукидиду лишь для того, чтобы показать читателю, что это, как считали многие, самое грандиозное из всех событий древности не идет ни в какое сравнение с той, действительно великой и ужасной, войной, о которой он собирается рассказать. Чтобы доказать это, он подсчитывает силы греков, участвовавших в осаде Трои, извлеченные из такого, довольно подозрительного с точки зрения современной исторической науки, источника, как «Каталог кораблей» во II песни «Илиады». Характерно также, что историческая реальность похода на Трою нигде не ставится Фукидидом под сомнение. Он только замечает с оттенком известного снисхождения к слабостям своего предшественника, что, будучи поэтом, Гомер мог приукрасить и преувеличить кое-что из описываемых им событий. Со своей стороны, он заверяет читателя, что его заботит не столько красота изложения (пусть о ней беспокоятся поэты вроде того же Гомера), сколько точность и правдивость передачи исторических фактов. Создается впечатление, что сам Фукидид видел в Гомере единственного серьезного соперника, гораздо более серьезного, чем, скажем, Геродот, имя которого даже ни разу не упоминается на страницах его сочинения.