Александр Кондратьев - Голова Медузы (рассказы)

• Название: Голова Медузы (рассказы)
• Автор: Александр Кондратьев
• Издательство: Алконост
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2016

В книге собраны рассказы русского поэта, писателя, критика и мифотворца А. А. Кондратьева (1876–1967), публиковавшиеся в периодических изданиях и авторских сборниках.

---

В сопровождении Эроса, богиня направила полет свой в тот лес, где охотились ни разу не встречавшиеся дотоле дева и юноша. При виде Родопис, которая целилась в лань, Афродита сказала своему крылатому сыну: „Вот она, сын мой! Стрелою своею заставь полюбить ту, которая отвергает наши дела. Заставь ее покориться воле богов“.

И золотая стрела с именем гордого юноши, сверкнув из лука юного бога, поразила Родопис в самое сердце, в то время, как сама отважная дева свалила бронзовой стрелой быстроногую лань. В тот же миг из лесу вышел прекрасный как бог Эвтиник.

И третья стрела, на которой написано было „Родопис“, вонзилась незримо в грудь молодому охотнику. Дева и юноша подняли взоры и, нежданно увидев друг друга, воспламенились взаимной любовью.

Взявшись за руки, долго смотрели они друг другу в глаза. Потом я видел, как слабых и томных, словно пленников, повлек их за собою Эрот… Они шли. Голова Родопис была на плече Эвтиника, обвивавшего стан девушки, дотоле отвергавшей мужчин. Впереди манило заросшее темного зеленью отверстие грота. И там нарушены были обеты обоих…

Странник, ты никогда не слыхал победоносного смеха Киприды! Я его слышал. Этот хохот ужасен. Он тише свиста змеи и громче рыкания льва. Сами боги, заслышав его, трепещут как листья деревьев под дыханием знойного ветра…

Смех Афродиты достиг до слуха Делосской богини. Возвратившись, узнала она о торжестве Аматузии.

Твердой стопой со строгим лицом молча притекла девственная сестра Аполлона в нашу долину и зорким оком открыла в вечерних сумерках кравшуюся сквозь заросли ив на ночное свидание Родопис.

И гневно остановив деву, богиня ударила ее несколько раз по округлым плечам изогнутым луком.

— Вот тебе за нарушение клятвы! — воскликнула дочь тихой Латоны.

Схватив затем Родопис за пышные косы, повлекла ее Артемида к темному гроту, бывшему свидетелем нарушения клятвы.

Что происходило там, я не знаю, ибо избегал тогда встречаться с Богиней-Охотницей, которая кое за что была мной недовольна… Но, немного спустя, из пещеры заструился чистый как слезы, прозрачный поток, медленно покатившийся по зеленой долине.

Выйдя из грота, Артемида сказала следом за ней собравшимся нимфам:

— Пусть участь виновной будет уроком для вас. Нарушившая обет чистоты станет теперь на страже ее. На суд этих струй пусть идут сюда девы, про которых говорить обидно молва. Девушка, оскорбленная ею, пусть приходит в сопровождении родных и знакомых к этому самому гроту и в присутствии всех начертает на воске таблички клятву о своей чистоте. С одною этой табличкой на шее войдет она в струи потока, и, если клятва ее лжива, волны его с шумом покроют собою вероломные строки. Если же дева чиста, уста новой нимфы будут незримо целовать ей колени в струях потока. О таковой воле моей скоро возвестит оракул в Эфессе…

Но разве мог кто-нибудь, бессмертный или смертный, достичь послушания женщины? Сделавшись нимфой потока и судьей своих бывших подруг, Родопис скоро нарушила волю богини. И если девушка, чья невинность была заподозрена, приходила к ней на берег накануне дня испытания поплакать в надвигавшихся сумерках, дева эта могла быть уверена, что ее тайные мольбы будут услышаны снисходительной нимфой. В таком случае вода почти никогда не подымалась до таблички, висевшей в том месте груди, где кончается загар и начинается белое тело, но, тихо журча, упадала ниже колен, дабы все могли видеть засвидетельствованную ею невинность.

Но о нарушении нимфой долга судьи стало, наконец, известно Артемиде. В ночной темноте, когда луна была скрыта черными космами туч, явилась богиня к нежно звенящим струям потока, приняв, на себя скорбно потупленный вид девушки из ближнего города. Став на берегу и скрыв грозный бич в складках одежды, нежно просительным голосом воззвала богиня к нимфе реки: „О, Тихоструйная, сжалься! Не дай мне стать жертвой позора! Доброе свидетельствуй о мне народу, который завтра придет на твои благословенные берега!“

И вот, из воды показались голова и серебристо-бледные плечи нимфы Родопис, которая, склонясь на мольбы, вещала ласковым голосом:

— Не бойся, о, девушка, не выдам я тайны твоей. Без страха приходи завтра к светлым струям моим!

— Так-то ты, презренная, исполняешь волю мою! Дочь великого Зевса дерзнула ты обмануть! — гневным голосом вскричала Артемида, и безжалостный бич ее стал хлестать по нежному телу нимфы Родопис.

Только стонами и бессильной мольбой ответствовала та на гневные вопли и удары богини, тщетно пытаясь смягчить ее ожесточенное сердце. Но ярость дочери Лето не утихала, и струи потока окрасились розовой кровью злосчастной Родопис.

Через три дня они вовсе иссякли, и бедная нимфа, говорят, удалилась отсюда под темные своды Тартара, где не могла достигнуть ее злоба Артемиды.

Таково было старое время, о, странник, когда на земле можно было видеть великих богов, воля которых вплеталась в жизнь населяющих эти страны людей…

Я заговорился с тобою. Колесница Солнца уже склонилась к закату. Скоро наступит вечер и прохладой своей оживить на время тусклые тени обитавших здесь некогда нимф… Бойся тогда оставаться, о, смертный, в этой долине. Они так жаждут жизни, что могут даже выпить твою, если ты поддашься их нежному шепоту, прелести плавных движений и молящему зову очей. Ты станешь хиреть, и близкие твои скажут потом, что ты захворал и умер от лихорадки… Проснись! Пора тебе в путь!…»

Легкий толчок заставил меня вздрогнуть и пробудиться. Вокруг не было никого. Где-то вблизи журчали струи ключа. В ветвях прыгали с чириканьем птицы. Со стороны моря пахнуло прохладой. Олеандры в болотной лощине шире раскрывали лепестки своих розово-белых цветов…

Я взглянул на часы, затем на компас и карту и сообразил, что мне следует торопиться, дабы успеть добраться по горным тропинкам до наступления полного мрака к лежащему возле самого берега моря небольшому селению, о котором бог Пан говорил с моими сонными мыслями.

И когда я тронулся в путь, где-то за спиною моей раздалось, как бы провожая меня, полное жалобной грусти блеянье козла…

ГОЛОВА МЕДУЗЫ

Сумерки уже спустились на землю, когда я вошел в пустую круглую комнату, где на черной подставке белела, мерцая во мраке, голова Горгоны-Медузы. Вечерняя мгла скрыла следы жестоких царапин и шрамов на ее правильно-гордом лице; исчезло с него выражение ужаса; змей в волосах не было видно; на губах же, казалось, играла полная тихой скорби улыбка.

Можно было подумать, что этот обломок некогда славной мраморной статуи мыслил и знал, что я приду его заклинать в час надвигавшейся тьмы, когда просыпаются души немых изваяний. Убедившись, что все двери закрыты, я стал перед лицом Горгоны-Медузы, обвел вокруг себя мелом черту и, наблюдая, чтобы моя тень не переступала пределов этого круга, привычной рукой изобразил нужные знаки. Отрешившись затем на время от всяких дневных волнений и мыслей, я тихим голосом мерно и плавно сказал слова заклинания. Всею душой я стал призывать прекрасный прообраз всех изваяний Медузы, дабы он, низойдя, вступил в общенье со мною. И долго просил я, долго молил, долго пытался заставить сделаться явным и зримым бессмертный двойник, предвечную форму змееволосой дочери Форка, но она не предстала перед очами моими, и лишь беззвучные речи жестоко погубленной девы мог я вызвать из ревнивого мрака в душу мою…

— Что тебе надо, северный варвар?! Зачем потревожил ты сон мой?! Мне так отрадно было переживать в сладостной грезе раннее детство мое, когда не думала я о любви, когда не знала позорной муки насилия и не встречала ни той, кто погубила меня, ни того, кто был причиною казни моей!..

— Знаю, Змееволосая, тебя погубил сын Данаи, аргосец Персей. Кривым лезвием меча своего он разрубил твою прекрасную шею, и морская трава от крови твоей превратилась в каменно-алый коралл…

— Ты мало знаешь, северный варвар. Виновница смерти моей та, кого эллины звали Афиной Палладой. Не Персей, но она лишила меня светлых радостей жизни. Ибо зависть и ревность столь же свойственны вечным богиням, как смертным девам и женщинам…

Далеко отсюда, в той стороне, куда Аполлон угоняет на ночь рыжих коней своей колесницы, беззаботным, нежным цветком выросла я на берегу теплого моря… Сами хранительницы Сада Блаженных, сладким голосом поющие Геспериды, завидовали светлому золоту моих тонкорунных распущенных кос.

И тот, кто заставляет приподниматься волну, под чьей стопою трепещет земля, а под трезубцем кипит океан, остановил на мне взор своих темно-синих очей.

Мощный брат повелителя Зевса забыл для меня свою Амфитриту, забыл охоту на огромных китов, забыл даже пиры блаженных богов на высоком Олимпе. Дабы обмануть зоркую ревность супруги, повелитель пучин принимал, выходя ко мне на свиданье, излюбленный им вид коня с густою, длинною гривой. В тихий час вечерней прохлады, когда слабее бьют в прибрежные скалы за день уставшие волны и золотисто-алый отблеск зари гаснет на горных вершинах, я выходила к темневшему морю и с нетерпением в сердце ждала.