Автор неизвестен - Щедрый Буге

• Название: Щедрый Буге
• Автор: Автор неизвестен
• Жанр: Природа и животные

---

— Ахи, а вы верите в загробный мир?

— Чего такой? — заморгал он.

Лукса, жестикулируя больше обычного, стал объяснять ему по-удэгейски. Старик понимающе закивал:

— Я так знай: умри — под земли ходи. Под земля все живи. Река, тайга, звери, нижний люди. Только обратно живи. Старика молодой делай. Моя скоро туда ходи. Котомка готовил.

— А как же вы попадете туда?

— Вход найду — лыжня знай.

— Какую лыжню? — не понял я.

— На небе звездную дорогу замечал? Это лыжня к нижним людям. Там, где она в горы упирается, там как раз вход, — вмешался Лукса.

— А я вот слышал, что у вас умерших на деревья кладут.

— Зачем деревья? Земля ложи. Деревья только детка ложи. Земля детка ложи

— мамка больше детка нет. Мамка роди — сильно кричи, — продолжал разговорившийся Аки, — маленький юрта ходи. Одна промышляй. Шибко трудно роди. Моя старший мамка умри, детка умри.

— Так это у вас вторая жена?

Ахи внимательно посмотрел на меня сбоку.

— Мужика всегда два мамка бери. Самый худой мужика одна бери, — ответил старик. — Зачем так говори? Одна!

Поняв, что обидел старика, я постарался отвлечь его, сменив тему разговора.

— Ахи, а вы к какому роду принадлежите?

— Киманко я. Лукса — Кяляндзюга. На Хоре два рода. Больше нет. Раньше люди много живи. После худой болезнь умри. Кто один тайга живи — живой ходи.

— Зато прежде зверя, наверно, больше водилось?

— О! Беда как много было, — возбужденно закивал старый охотник. — Кабан, олень, куты-мафа, медведь шибко много было. Только соболь мало. Ружьё не купи — дорогой, собака! Сангми делай. На большой зверь — большой сангми — «пау» делай. Зверя много, ружья нет — кушай мало.

— А сколько же вы в те времена соболей добывали?

— Говорю, мало соболь живи. Два-три лови. Больше не лови. Соболь перевал живи. Шибко трудный охота. Один год пять лови. Второй мамка бери. Думал — новый котел, топор купи. Хуза все брал Что делай без ружья?!

Проговорив так допоздна, легли спать. А я еще долго лежал, перешивая заново события памятного дня.

ЧАСТЬ II

…Узнав тайгу, нельзя забыть ее.

Ю. Сотников

ХУДАЯ ВЕСТЬ

Старики ушли в стойбище встречать Новый год. Пират увязался за ними — проведать гвасюгинских дружков. Мне же не до праздников. Нужно работать и работать. План горит. Но новых следов мало. За два дня нашел всего четыре тропки.

Все же до чего хорошо, что есть у нас зима, ложится снег, трещат морозы. Жителям жарких стран я нисколько не завидую. Никакого разнообразия — круглый год одно и то же — бесконечное лето, пекло без всякой передышки. А ведь, не познав холода, трудно по достоинству оценить тепло.

И осмелюсь не согласиться с утверждением, что зимой в тайге скучно и жизнь в ней замирает. Бесспорно, летом она богаче, многообразнее, но зато недоступна взору. Это только на первый взгляд стоит тайга сурово, угрюмо, незыблемо, ничего в ней не меняется. Наблюдательный же человек может заметить много перемен даже в течение одного дня. Зимой жизнь тайги — как на ладони, и ничего невозможно утаить. Каждый след, каждая тропка может поведать удивительные истории. Да и мы сами сколько наследили в окрестностях Буге. Если посмотреть сверху, так вея тайга, наверное, словно пирог, изрезана на мелкие ломтики колеями от ваших лыж. Следы эти сейчас зримы, вещественны, но пригреет солнышко, и они исчезнут.

Порой то же самое случается и в жизни. Доживет человек до глубокой старости, а умрет — никто и не заметит. Исчезнет-словно снег растает. Другой же не проживет и половины отпущенного срока, а люди долго с благодарностью вспоминают о нем и после смерти. Быть может, это и есть счастье, когда знаешь, что после тебя остается не снежный след, а прочный добрый след в людской памяти.

Предновогодний день посвятил Крутому. Там, на хороших тропках, стояли две ловушки. По обеим соболя прошли, по в одной пружина от мороза лопнула, а другая, хотя соболь и наступил на тарелочку, ловушка не сработала. Тут я сам сплоховал, полошив под дужки влажные палочки. От мороза дужки примерзли к ним и не сомкнулись, когда тарелочка сошла со сторожка.

Вечером превратил палатку в баню. Загрузил полную топку смолистых поленьев. Поставил в кастрюле воды. Докрасна раскочегарил печь и, раздевшись догола, помылся прямо у выхода. После такой, казалось бы, несерьезной бани почувствовал себя заново рожденным. Никогда не думал, что несколько литров воды могут так освежить. И впрямь она обладает необыкновенной живительной силой.

Примерно через два часа Новый год. Почему примерно? Да потому, что время определяю по будильнику, который не проверялся более двух недель: приемник не работает — батарейки сели. Ну, да бог с ними. Новый год на носу! Пора накрывать праздничный стол-чурку.

Первое января. Где-то на западе нашей необъятней страны еще только собираются встречать Новый год нарядные женщины, мужчины, а за тысячи километров от них в недрах глухой тайги уже встает бородатый дядя, продирает глаза, пялит бессмысленный взор на снующих кругом мышей, затапливает печь и снова ложится спать, чтобы окончательно протрезветь и встать через пару часов.

Дед Мороз не забыл-таки заброшенного в глуши охотника и преподнес ему новогодний подарок. На Фартовом стояло всего-то два капкана на подрезку. У первого, распластавшись во всю длину, лещах черный красавец. У второго снег тоще истоптан. Пружина из-под колдобины выглядывает. Ну, думаю, Дед дает — совсем расщедрился — на два капкана — два соболя! Потянул за цепочку, а он пустой. Ушел! От досады заскрипел зубами. Капельки крови пунктиром обозначали след. Метров через сто он скрылся под полуистлевшим стволом кедра. Там соболь отлежался и сегодня уже выходил мышковать поблизости. Довольно крупный самец. Троп у него в этом районе много и расположены они достаточно кучно. «Все равно словлю», — утешил я себя.

Только собрался попить чай на солнцепеке, как услышал треск сучьев, стук клыков, грубый визг. Кабаны! Но, видимо, учуяв меня, драчуны коротко хрюкнули и стремглав бросились врассыпную.

Как я встретил Новый год? Нажарил полную сковородку рябцов, приготовил строганины. Ровно в двенадцать часов (опять же по-моему будильнику) поздравил себя и всех, кто ждет меня дома, с Новым годом. Выпил спирту и стал вслух беседовать сам с собой. Жизнь в одиночестве уже начала вырабатывать у меня привычку смотреть на себя как бы со стороны. И мне представился весьма странным косматый оборванец, сидящий, скрестив по-мусульмански ноги, на засаленном спальнике среди висящих повсюду на правилках ободранных шкурок и чокающийся с блаженной улыбкой с печной трубой. Выпив, он начал невнятно лепетать что-то про удачу, Пудзю. А вокруг, по всему Хору, ни души. Со стороны, ей бегу, сумасшедший!

После третьего тоста на глаза попались ножницы, и я недолго думая обкромсал надоевшие из-за каждодневных «наледей» усы. Бороду пожалел — не тронул.

Разморенный жаркой печкой и «огненной жидкостью», приподнял полог, чтобы остыть, и незаметно уснул. Очнулся от пробравшего до костей холода. Дрова прогорели. В серой золе только кое-где виднелись красные глазки дотлевавших углей. И таким неприветливым, мрачным показался мне народившийся год. С трудом настрогал смолистой щепы и растопил заново печь. Согревшись, залез в спальник досыпать. Несколько раз вставал, топил еще. Окончательно обрел себя к обеду. Выпил несколько кружек крепкого чая и отправился, как к уже писал, на Фартовый.

Дни промысловика начинаются всегда одинаково. Встаешь и идешь проверять одни ловушки, ставить другие. Вот и сегодня обошел Крутой. Пока пусто, хотя в душе уж на одного-то рассчитывал. Следов на этом путике опять стало мало. Что-то никак не уловлю я в поведении соболей, хотя бы какую-нибудь закономерность. Одну и ту же сопку то истопчут вдоль и поперек, то за целую неделю ни разу не освежат ни единой тропки; то бегают как угорелые и в мороз, и в слякоть, то сутками в теплой норе отлеживаются.

В лагерь вернулся засветло. Поколол дров, промазал улы кабаньим жиром.

Перекусив, выглянул из палатки. В лицо тотчас вонзились обжигающие морозные иголочки. Над головой бесстрастно светились россыпи мелкого жемчуга. Созвездия не приходилось отыскивать. Не таясь, они сами бросались в глаза. Небо в этот вечер воспринималось как купол, вершина которого высоко-высоко, а стенки сразу за деревьями. Вокруг молчала насквозь промерзшая тайга, на бескрайних пространствах которой лишь кое-где разбросаны комочки жизни: звери и птицы. Чувство потерянности и заброшенности в этом мире охватило меня.

Чтобы избавиться от этого ощущения и известить всему миру, что я еще жив и силен, достал ружье и шарахнул в звезды. Выстрел громом пронесся по тайге и долине реки, отдаваясь многократным эхом. Вскоре послышался отвратительный вой, полный презрения ко всему окружающему. Выл волк не «у-у-у», как запомнилось с детства, а «ыууу-ыу», хотя вряд ли можно передать на человеческом языке все тончайшие оттенки волчьей песни.