Игорь Генералов - Святослав (Железная заря)

• Название: Святослав (Железная заря)
• Автор: Игорь Генералов
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4992-5

Великий киевский князь Святослав был сыном Игоря Рюриковича и варяжской дочери Ольги. За свою недолгую жизнь Святослав совершил столько деяний, что историк Н.М. Карамзин назвал его "Александром Македонским нашей древней истории". Удачливый полководец, хитрый дипломат, честолюбивый правитель, Святослав снискал у своих врагов ненависть и восхищение, создав впервые в истории могучее Русское государство, с которым вынуждена была считаться вся Европа и даже Второй Рим - Византия.

---

Когда все возможности что-либо изменить либо хотя бы узнать были исчерпаны, базилевс пригласил посольство во дворец. Болгары дарили подарки, восхваляли императора и кланялись, кланялись, кланялись. Никифор возвышался на золочёном троне, устроенном так искусно, что казался парящим над гостями. Раздавленные долгой унизительной церемонией, они и не смели смотреть на базилевса. Лишь Ивайло, понимая, что час споров близок, решительно поднял глаза, рассмотрев широкое бородатое лицо базилевса, с удовольствием отметив, что каменное презрительно-надменное выражение, присущее правителям, долго находящимся у власти и привыкшим к коленопреклонению, ещё не легло на воинский лик. Где-то среди окружавших посольство вельмож был отец базилевса, возведённый сыном в ранг комеса, и Ивайло пытался угадать кто. Не было рядом и Феофано, которой Никифор, по сказкам, дал решительный окорот, и которая не имела уже той безраздельной власти над ним, коей обладала при Романе. «Феофано, конечно, обделена разумом, присущим правительнице, но коварна как змея, а змея может и смертельно ужалить», — думал про себя Ивайло, вполуха слушая дрожащую в сводах палаты речь главы посольства.

— ...и тем самым царь наш Пётр просит, — тут Епифан поперхнулся, но продолжил: — просит тебя возобновить нам выплату положенной нам светлым императором Романом Лакапином дани.

Тишина, прерываемая только волнительным сопением послов, нарушилась громовыми раскатами хриплого, привыкшего повелевать тысячами воинов, императорского голоса:

— Это не было данью! Ваша тощая варварская казна не могла содержать дочь Романа, почившую в Бозе царицу Марию! Вы, жадные мелкие людишки, пасущиеся на задворках нашей славной империи в чаянии объедков с наших столов, возомнили это данью и набрались наглости требовать возобновления её выплаты! Не бывать тому!

Вся эта роскошь дворца, неусыпная стража вокруг, презрительные лица присутствующих вельмож, давили волю, пугали. Но речь базилевса вызвала в Ивайле злость:

— Неправда! — возразил он. — Неправда! Царь Симеон потряс мечом Византию и, не желая оскорблять достоинства ромеев, назвал дань выплатой за содержание царицы. И эту дань никто ещё не отменил!

Лицо Никифора налилось багровой кровью от гнева. Сильные пальцы сжали подлокотники трона. Епифан в испуге взглянул на Ивайлу — назвать базилевса лжецом было в меньшей степени опрометчиво, но Никифор, казалось, не заметил этого и заговорил спокойным голосом, едва сдерживая ярость:

— Что ж, надо соблюдать договоры. Мы не отменяли дань, — из уст базилевса сочился яд, — а вы всё ли по порядку делаете? Кто пускает угров на нашу землю? А мы ведь неоднократно просили вас об этом, я лично посылал вашему безумному царю послание! Слушайте меня послы, и вы, высокочтимые византийские вельможи: я возобновлю выплату дани, но с тем условием, что болгары отгонят угров и дунайских русов, промышляющих с ними, с наших земель. И дабы соблюсти это условие, сыновья Петра — Борис и Роман, поживут у меня в Константинополе, где им будут оказаны соответствующие их благородству почести.

Зал одобрительно загудел. В сторону болгар посыпались смешки. Епифан показал Ивайле глазами на выход, но болярин решил довести дело до конца, раз глава посольства заробел и не хочет говорить с императором.

— Ты выставил невозможное условие, божественный базилевс, — сказал он, — дети царя Петра должны расти и воспитываться в Болгарии, ибо что с ними будет здесь, в Византии? Они превратятся в безропотных рабов, а не в достойных правителей, которые отдадут нашу страну на заклание варварам. Я вернусь к Петру только с одним ответом: либо будет дань, либо нет.

Рядом стоящие послы невольно придвинулись к Ивайлу, как перед случаем, когда ясно, что может быть драка, были и те, что, наоборот, отодвинулись подальше. Никифор, более не сдерживаясь, поднялся с трона, глядя над головами послов, прокричал в зал:

— Горе ромеям, если они, силой оружия обратившие в бегство всех неприятелей, должны, как рабы, платить подати грязному и во всех иных отношениях низкому скифскому племени! Ты слышал, отец мой? Неужели ты породил меня рабом и скрывал это от меня? Неужели я, самодержавный государь ромеев, покорюсь нищему, грязному племени и буду платить ему дань?

Все невольно обернулись к тому, к кому обращался базилевс, узрев невысокого, но широкого в кости седого мужа. А Никифор продолжал лютовать:

— Пока я жив, никому ромеи не будут платить дани! Никому! Идите к своему царю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников! Вышвырните этих мимов на улицу, пусть знают, с кем говорят!

Стражники-вестиариты[61]отлепились от стен и сами живою стеной пошли на болгар, выдавливая их из палаты. Один из них грубо толкнул Епифана так, что тот упал. Ивайло бросился помочь архимандриту, его тоже пихнули. Болярин тянулся к Епифану, отталкивая стражников. Сильный удар в лицо опрокинул Ивайла на спину. В ушах зазвенело то ли от удара, то ли от одобрительных криков вельмож, в правде и не в правде поддерживающих своих базилевсов. Болярин попытался встать, но удар ногою в подвздошину уложил его обратно. Со сторон посыпались удары, боли Ивайло не чувствовал, лишь обиду от унижения. Устало ныли рёбра, из разбитой брови кровь заливала лицо, болярин, сцепив зубы, приподнял голову. На устланном узорными плитами полу, сквозь жилистые ноги в сандалиях увидел, что Епифана тоже били.

Избитому посольству не дали зализать раны. Вечером того же дня пришёл важный декарх[62], с бряцающими оружием дорифорами[63]и сообщил, что через два часа Золотой Рог на ночь перекроют цепью, и до этого времени послы должны покинуть Священный город, иначе их бросят в темницу. Едва собравшись, болгары поспешили на корабли.

Глава 7

Попытка поймать волостелева сына около Усладиного дома не увенчалась успехом. Услада, неложно обрадовавшись приезду Колота, уговаривала:

— Не придёт он более. Знает, что ты мне люб. Надеялся, видать, что не вернёшься.

— Я вот вернулся, — говорил Колот, неловко гладя любимую по волосам, забыв все нежные слова, что говорил когда-то давно — долгий поход зачерствил и заморозил душу. Сколько времени пройдёт, когда всё станет по-прежнему!

Нет, не мог он просто отступить. Сам приехал в Древичи к волостелю. Волостель, суровый высокий муж, вышел к нему, накинув на полотняную рубаху нагольный кожух.

— По сына душу говоришь? — спросил он, почёсывая густую светлую бороду. — Не Колот ли ты есть?

— Он самый, — ответил воин, удивляясь, что волостель знает его имя.

— Я всё, брат, в округе знаю, — как бы прочитав мысли парня, сказал волостель. — Ну ты заходи, заходи!

Волостель сам налил Колоту выстоянного малинового квасу.

— Знаю и зачем ты пришёл, — продолжал он. — Я говорил с сыном, строго-настрого приказал не ходить к твоей суженой. Он послушал меня, все знают, какое великое дело вы с князем нашем свершили, и большая честь — выйти замуж за княжеского кметя.

— Не в чести дело...

— Ай! — отмахнул рукой волостель. — Обида тебя гложет, что ты кровь лил в Хазарии, а он на харчах домашних да ещё за твоей девкой ухлёстывал. Так? То-то. И ты пойми: по обиде мало ли до чего меж вами дойдёт, а он сын мне. Ступай с миром, а я тебе слово своё даю, что к Усладе он более не приблизится. Веришь ли мне?

Понравился Колоту волостель, говорил складно и сам был, видно, муж чести. Изба ничем от остальных не отличается, значит, не дерёт князьевым именем со смердов три шкуры, а это о многом говорит. Потому Колот и сказал прямо:

— Расположил ты меня к себе, волостель. Вижу в тебе человека, а я хоть и молоденек, но тоже и в людях побывал, и свет повидал, топор на ногу одевал, топорищем подпоясывался. Так что верю тебе.

На том и расстались едва ли не друзьями. Сын волостеля и впрямь перестал вертеться у Усладиного дома. Пришла пора засылать сватов. Блуд, ожинившийся на хазаринке ещё до прихода Колота, опружив для храбрости чарку мёда, лихо торговался с матерью Услады, Белавой. Братья, благосклонно настроенные к жениху, ободряюще подмигивали Колоту из-за материнского плеча. Затем были смотрины, когда невеста казала сряду. И не узнать её было, когда, преобразившись, под взглядами сватов, плавно ступая и чуть приподняв подбородок «несла себя» перед гостями.

Подготовка к свадьбе шла мимо Колота, будто сон, а потом началось: бешеный скач тройки с летящими из-под копыт комьями снега, белый вихрь вокруг, а кони то и дело грозили опрокинуть розвальни на поворотах, а после хмельной пир на весь мир, на котором гуляла вся весь и родичи из соседних сёл. Приехал даже Пеша Попов, помогающий дряхлеющему попу Григорию в Киеве. Гуляли в Усладином тереме, ибо Старкова изба развалилась бы от такого множества гостей. Захмелевший Старк меж тем постоянно хвастал гостям, что сын его с прибытком большим приехал из похода и хоромы поставят не меньше, чем у болынухи Белавы. Парни подзуживали Пешу, можно ли жрецам христианским пить вино, ведь Ольгиного Григория ни разу на пирах не видели. Пеша добродушно отшучивался. Наконец это ему надоело и он, разалевшийся от пива, расстегнул зипун, представив взорам большой золочёный крест и завёл густым глубоким голосом песню. А Старк продолжал хвастать, в этот раз подсев к Белаве, что-де свадьбу какую размахнули, даже со столицы гости приехали и то ли было бы у волостеля сына.