Георгий Березко - Дом учителя

• Название: Дом учителя
• Автор: Георгий Березко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1976

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.

Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

---

Отзвучали негромкие команды, заскрипел снег под лыжами — и стало тихо и пусто… Вереницы бело-лунных бойцов неожиданно быстро пропали из глаз, исчезли в надземной звездной пыли. И у командующего невольно мелькнула мысль: «А сколько вас вернется из этого боя?» — но он тут же ее отогнал.

Атака частей дивизии успеха поначалу не имела. Да и нельзя было ожидать, что успех достанется легко: артиллерийская подготовка, короткая и недостаточно плотная, не подавила огневой системы противника. И та разом бурно воспламенилась, как только пехота поднялась для броска. Немцы обнесли свои укрепления ледяными валами, и на льду бешено заплясали зеркальные отражения пулеметного пламени. Вступила в действие и артиллерия немцев. Их ракеты непрерывно освещали предполье, и под этой разноцветной — зеленой, розовой, желтой, словно праздничной иллюминацией носились дымные перемешанные со снегом вихри. А люди залегали, вжимались в землю, в снег и кое-где уползали назад, если не оставались на месте навсегда…

Наступавшая на фланге дивизии танковая бригада также встретила сильный заградительный огонь и не прошла вперед, о чем и донес на НП комдива командир бригады. На наблюдательном пункте стало как будто не хватать воздуха — как в горах, на головокружительной высоте, где трудно дышать.

Комдив вызывал к телефону то одного, то другого командира полка, наклонялся над аппаратом и багровел — кровь приливала к его толстым щекам.

— Майор, поднимай своих людей! Подполковник, поднимай людей! — повторял он внешне даже спокойно, но в его голосе слышалось постанывание.

Проволочная связь рвалась, и на НП все чаще появлялись связные — вестники из этого иллюминированного ада. Они были вываляны в снегу, пар застилал их обожженные морозом лица, обледенелый пот свисал с бровей. Задыхаясь, они докладывали, ели горстями снег, торопливо затягивались цигаркой, хукали в озябшие ладони — и все просили огня! А затем возвращались в ад с приказом идти вперед. Комдив поглядывал на командующего, стоявшего у стереотрубы, не в силах избавиться от чувства несвободы, — он опасался его неодобрения. Но командующий только смотрел и слушал, не вмешиваясь, однако самое его присутствие здесь, это его тяжелое молчание словно бы приказывали: «Вперед, вперед, чего топчетесь?!» И комдив ввел в бой свой резерв: в атаку пошел даже саперный батальон — гордость дивизии… Вновь по обнаружившим себя пулеметным очагам коротко ударили наши гаубицы, и кое-где ледяное укрытие немцев превратилось в кучи сверкающих осколков. Все же сбить противника с его рубежа пока не удавалось… На НП приковылял, опираясь на плечо ординарца, командир саперного батальона, он был ранен в самом начале атаки; доложив, что саперы ворвались в первую линию немецких окопов, он вдруг повалился на руки ординарца. А на его груди, на шинели, порванной осколком, расползалось темное пятно, исходившее легчайшим паром… В бой ушел и начальник политотдела дивизии и через четверть часа донес, что он заменил убитого командира полка. Немецкие снаряды рвались теперь недалеко от НП — полуразваленного сарая, в котором пункт был оборудован, — и в проем ворот веяло дыханием взрывчатки. Унесли на перевязку старшего лейтенанта из дивизионной газеты, раненного тут, у входа в сарай… Смерть со свистящим, шелковым шелестом проносилась наверху, над головами, и чугунно ухала, оказываясь где-нибудь поблизости. И все это было уже как бы в порядке вещей, как бы естественным на той страшной высоте, где все было неестественным, где человек вообще, казалось, не может существовать… Но человек должен был делать свое дело. И связисты с катушкой на боку ползали по разноцветному снегу, отыскивая концы перерубленного осколком провода, и зачищали их, и соединяли окоченевшими пальцами, чтобы можно было передать все тот же приказ «Вперед!» или все ту же отчаянную просьбу: «Дайте огня!»

К командующему примчался в машине командир из штаба фронта с последними оперативными новостями: раза два командующий связывался с начальником штаба.

Огромная битва шла этой ночью на обоих флангах многокилометрового фронта, здесь был только один из ее участков. Командарм, с которым он сюда приехал, покинул уже его, чтобы побывать в соседней дивизии, где создалось напряженное положение — немцы контратаковали там крупными силами… И командующий, стоя у стереотрубы, под вздрагивающим от близких разрывов настилом, задумался о том, что недалек день, когда войска его фронта, ослабленные в этом беспримерном наступлении — в наступлении, где они никогда по численности не превосходили противника, — эти удивительные войска должны будут перейти к обороне… Окончательная победа лишь брезжила, за тысячи километров, где-то над Германией — не ближе! — и бог ведает, сколько еще усилий и жертв понадобится, чтобы пройти эти километры! Командующий пошевелился, переступая с ноги на ногу, оглянулся. И командир дивизии, поймавший это движение, тут же с готовностью подался к командующему, чтобы его выслушать и все исполнить.

…Перелом в бою произошел как-то даже неожиданно, по крайней мере на непосвященный взгляд. Вдруг поле боя начало гаснуть, поредела ракетная иллюминация, и на НП донеслось протяжное: «а-а-а-а!» — это кричала «ура!» пехота, добравшаяся до вражеских линий. Еще вспыхивали в глубине немецкой обороны рукопашные схватки, поблескивал автоматный огонь, но сделалось тише, рев боя удалялся. И на истоптанном, рябом, в черных пятнах копоти поле, залитом ледяным лунным потоком, перестали мотаться и застыли в неподвижности тени — от разбросанных трупов, от подбитой пушечки, от комков выброшенной земли.

Командир танкистов донес на НП, что его тридцатьчетверки преследуют противника и что взяты пленные. Общий успех был достигнут в результате маневра: фланговый удар лыжного отряда совпал с повторным фланговым ударом танков, и немцы отступали, чтобы не попасть в кольцо… Полковник с наружностью запорожского рубаки снял с головы свою высокую папаху таким медленно-торжественным жестом, точно собирался осенить себя крестным знамением, и отер ладонью вспотевшую лысину.

Командующий, не теряя времени, собрал тут же, на НП, командиров, суховато поблагодарил за умелые действия, а назавтра пообещал артиллерийское усиление — гаубичный полк из своего резерва. Затем он распорядился срочно прислать ему в штаб фронта цифры потерь и списки отличившихся для награждения. Провожаемый комдивом, садясь в машину, он приказал ехать в медсанбат, где, как ему доложили, находился бывший командарм, бежавший из плена.

— Разрешите, товарищ генерал армии, мы доставим сюда товарища… — Комдив запнулся, не уверенный, можно ли называть генерала, побывавшего в плену, товарищем и генералом. — Это займет не больше получаса.

— Мне по дороге, — сухо сказал командующий. — До свидания! И надо худеть, худеть, товарищ полковник, куда это годится: таскать такой живот?

В машине командующий угрюмо молчал. Молчали и офицеры, сопровождавшие его, — было видно, что он недоволен, хотя причин для недовольства как будто не было: ведь дивизия все же прошла вперед.

3

За обледенелым окошком баньки, в которой командарм ожидал вызова, совсем стемнело, а вызова все не было. И, сидя в темноте, в своем начищенном и заштопанном кителе, причесанный и выбритый, командарм незаметно для себя задремал — склонился боком на лавку, опустил голову на согнутую в локте руку и, успев еще подумать: «А может, и не вызовут сегодня?» — уснул. На нарах, в немецком лагере, генерал часто видел сны, и в них чаще всего свое детство и вкусную еду: он уплетал во сне ржаные блинцы со сметаной, те, что пекла по утрам мать, пил теплое, пахнувшее коровой молоко, ходил с дедом на реку рыбачить и хлебал уху на бережку — голод в лагере был общим, постоянным страданием. А сейчас он как будто упал в черную, глухую, непроглядную яму…

Когда генерала разбудили, он вскочил с такой поспешностью, словно все еще находился в лагере и проспал проверку. Ослепленный лучами электрических фонариков, генерал, не разглядев никого в первые мгновения, молчал и жмурился. И командующий тоже не нашелся сразу, что сказать. Он давно знал и хорошо помнил этого генерал-лейтенанта, славного кавалериста с молодецкой выправкой, сохранявшейся у него и в пожилые годы. А здесь перед ним, отворачиваясь от света, стоял тощий, кожа да кости, встрепанный старик, с воспаленным лицом в багровых, пузырчатых пятнах.

— Здравствуйте, Федор Никанорович! Вернулись… — проговорил после паузы командующий, и сам услышал в своем голосе искусственность. — Поздравляю вас!

Адъютант чиркнул спичкой, засветил лампу, и генерал смог увидеть посетителей, но тут на него снова напал кашель… И все с невольной досадой ждали, когда он справится с ним — он сгибался и трясся в припадке, его всего выворачивало. Наконец он вытянулся, прижал руки к бедрам и вздрагивающим, прерывистым голосом поздоровался: