Николай Сухов - Казачка

• Название: Казачка
• Автор: Николай Сухов
• Издательство: Вече
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

Роман "Казачка" замечательного волгоградского писателя-фронтовика Николая Васильевича Сухова посвящен четырем годам жизни обыкновенной донской станицы. Но каким годам! Разгар Первой мировой войны, великие потрясения 1917 года и ужасы Гражданской войны — все это довелось пережить главным героям романа. Пережить и выжить, и не потеряться, не озвереть в круговерти людских страстей и жизненных коллизий.

Роман Николая Сухова успешно продолжает и развивает славные традиции истинно народного повествования, заложенные в знаменитой эпопее М. Шолохова "Тихий Дон".

---

— Пусти, Трошка, отец ждет.

— Подожди, Надя, хочу чего сказать.

— Ну?

Не выпуская из руки ведра, она остановилась перед ним, насмешливая, недоступная, совсем не такая, как на людях, и он заглянул в ее лицо. Широко открытые большие глаза ее в нетерпении блеснули, и блеск их показался ему таким же холодным, как и мерцание воды в ведре. Но он не из тех, которые теряются при первых неудачах.

— Теперь масленица, Надя, — сказал он нежно, — поедем кататься, а? Тройку заложу.

Она коротко усмехнулась, глядя куда-то через его папаху, и усмешка эта прожгла Трофима насквозь.

— Выдумал! Советовался с кем иль один придумал? У нас свои кони есть. Пусти!

Чтоб обойти Трофима, она шагнула в сторону, в сугроб, и неожиданно для самой себя расхохоталась, сверкнула зубами. Ведро накренилось в ее руке, и янтарные брызги заплясали у Трофима на валенке. Надя захохотала еще громче и в бессилии опустила ведро.

— Блинешник, ха-ха-ха, блинешник! Пашка мне рассказывал — тебя дразнят так. Блинцы об рождестве на воротах развешивал. Ха-ха-ха!..

Сдвинув на лоб папаху, Трофим стоял, как примороженный, и не находил слов для ответа. Злость и обида комом застряли в горле.

Надя оборвала смех так же неожиданно, как и расхохоталась. Подхватила ведро, встряхнулась и легкой припрыжкой побежала к крыльцу; платок развевался у нее за плечами.

V

С самого раннего утра Федор ходил хмурый и сердитый. Его не радовала и масленица. С постели поднялся — еще и Настя не вставала, пошел убирать скотину. Ходил по двору и вполголоса ругал кого-то. Все не по нем нынче было: и вилы стояли не на месте, и ворота были завязаны не так, и стог сена не с той стороны начал отец. А мерин, будто в насмешку, подпер ворота задом и задремал, подогнув задние ноги. Федор отхлестал его хворостинкой. Корову не стал поить в наказание за то, что она не отелилась к масленице. В хату вошел — и тут непорядки: кот забрался на стол и развалился, как на перине. «Брысь, дьявол!» — и Федор сшиб его рукавицей.

А с чего бы все это — Федор и сам не знал. Правда, отец говорил вчера, что встречать служивого к Морозовым приходил сам Абанкин с сыном, и они якобы сидели у них до самой полночи. Ну и леший с ними, пускай хоть каждый день ходят и прохлаждаются не только до полночи, а и до зари — какое до них Федору дело! Если им так нравится этот Милушка, пускай хоть никогда не расстаются с ним — пожалуйста! «А Трошка, должно, приставал к Наде?» — и Федор резким движением отодвинул от себя тарелку с блином.

— Ты чего, как дед Парсан, сам с собой гутаришь? — засмеялась Настя.

— А ты чего ж сырым блином потчуешь?

— Каки-им? Сырым?.. — И Настя, поджав губы, без нужды загрохотала в печке кочергой. — На тебя не угодишь! Никак уж гремит на сковороде, и опять все не по вкусу.

— Он, мам, всею ночь прокувыркался, — из-под полы высунулась Мишкина ежиком голова, — ничуть не дал мне вздремнуть, все бока протолкал.

Федор сморщил переносье и вылез из-за стола.

Ему хотелось поскорей увидеть Надю, расспросить, что у них делалось на вечере. Сходить к Морозовым, будто к Пашке, — ведь ныне же праздник. Но, кажется, еще рано. Солнце только что показалось и ползло так лениво, что впору было его хоть слегой подталкивать. Чтоб скрасть время, Федор не спеша начал наряжаться. Сапоги наваксил так, что хоть глядись в них вместо зеркала; праздничный вицмундир синего сукна полчаса тер щеткой — не оставил ни пылинки; вокруг шеи накрутил дымчатый пуховый шарф с витыми махрами; один конец через плечо кинул — махры ниже пояса, другой — впереди, почти до колен.

День выпал на редкость теплый, солнечный. С камышовой крыши амбара четко вызванивала капель, шуршали осыпающиеся сосульки. На ветках раины прыгали нахохленные воробьи, щипали друг дружку и без умолку чирикали. Пахло весною: талым снегом, курящимися кучами навоза и соломы, а от садов — тончайшим смолистым испарением. По улице гурьбой сновали подростки, травили собак и боролись в обнимку. По ухабистой дороге изредка ныряли сани-розвальни, и в них полно детишек. На все лады пищали они всяк свою песню, напоминая цыплят в гнезде. Федор, неторопливо шагая, посматривал по сторонам, лущил семечки и поплевывал.

Подходя к Морозовым, он увидел, что Пашка распахнул ворота и вывел пару впряженных в козырьки лошадей. Дуга — в ярких полосках материи, зеленых и красных, навитых вкось. Под дугой — малюсенький, чуть слышный колокольчик. В козырьках теснились девушки.

— Скорей, Федор, скорей! — кричал Пашка, взбираясь на козлы.

— Чего это вы вздумали? — спросил Федор.

— Это вон они, — и Пашка кивнул на сестру.

В дубленой шубке, с курчавой опушкой на воротнике и полах, Надя полулежала среди девушек, и локоть ее уютно покоился на Фениных коленях. Из-под голубой каемки платка на Федора смотрели ее искрящиеся смехом глаза. Федор пристально заглянул в эти глаза, и с него сразу же спала какая-то тяжесть. Пожав девушкам руки, он обменялся с Надей улыбками и вскочил на козлы. Ему не терпелось остаться вдвоем с ней, поговорить, но как избавиться от компании? Пашка опоясал лошадей кнутом, направил их на дорогу и покачнулся к Федору:

— Ты слыхал, паря, чего атаман удумал?

— Нет, не слыхал. А что?

— Говорят, из Михайловки три ведра водки привез. Во, паря! Хочет, чтоб на кулачках ныне цокнулись, как бывало. А то, мол, старичье повесило носы. Вроде самых ядовитых водкой будет угощать, ей-бо! Вот житуха! Теперь бородачи дуром полезут, отбоя не будет. И скачки вроде тоже.

— Ну-к что ж. Посмотрим. — Федор, поворачивая голову и наклоняясь, заглядывал в козырьки.

На Большой улице — центральной в хуторе — стали чаще встречаться подводы, всадники. Несколько парней гарцевали на подседланных конях. Престарелый казак, как видно выпивши, в одной гимнастерке, без шапки мчался, стоя в седле, — сверкали лампасы, развевался чуб. Его нагонял другой, помоложе; держась за переднюю луку, он прыгал на галопе с коня, перекидывал через него свое послушное тело справа налево и обратно. Ребятишки тучами носились из конца в конец, улюлюкали, свистели и градом снежков осыпали всех проезжающих.

Федор еще издали увидел Трофима на породистом скакуне. Седло дорогое, уздечка в блестящем ракушечном наборе. Удерживая на месте коня, он зубоскалил с девушками, окружившими его толпой. Но вот он отделился от них и, покачивая плеткой, шагом поехал по улице. Поравнялся с козырьками, сердито взглянул на Федора, затем на Надю и отвернулся, сделав вид, что не заметил их, хотя чуть не зацепился стременем за оглоблю. «Какая молодчина Надя, ну что за молодец! — возликовал Федор. — Не иначе как вчера чего-нибудь… Одернула его». Он посмотрел на Надю благодарным взглядом, и она, словно поняв его, ответила улыбкой.

— Федька Парамонов, будешь узелки ловить? — крикнул, подъезжая, белобрысый, добродушный паренек, сосед Федора, — Бери жеребца, если хочешь. А то у меня не выходит.

— Какие узелки?

— Да там атаман бросает, игру учинил. Бери, коль согласен.

Ну конечно, Федор согласен. После сделанного открытия усидеть ли ему на козлах! Теперь бы доброго коня да через барьеры! Но он все-таки повернулся к Пашке, как бы спрашивая общего согласия, — ведь они кататься выехали. Тот одобрительно кивнул. Федор сбросил с себя шарф, перчатки и, подойдя к коню, легко вскочил в седло.

Подле правления, на плацу, атаман устроил состязания. Всячески стараясь поднять дух казаков, приунывших за время войны, он не пожалел ради масленицы полсотни рублей из хуторской казны для лучших джигитов и кулачников. На дорогу он бросал носовые платочки с завязанными в уголках монетами. Платочки эти нужно было подхватить с коня на карьере. Саженях в семидесяти от правления сгрудились с десяток всадников. Когда подъезжал к ним Федор, от них оторвался не очень ловкий седок на приземистой лошадке. Федор усмехнулся, узнав в нем деда Парсана. «Вздумал на старости лет. Выпить не терпится». Дед Парсан направил лошадь, приосанился и, желая блеснуть удалью, выпустил повод. В нескольких саженях от платочка он рывком перегнулся, выбросил руку, но потерял равновесие и нырнул с седла. Чиненый, с губастой подметкой сапог застрял в стремени, и дед, болтая бороденкой, потащился по снегу вслед за лошадью. Под дружный во всю улицу гогот лошадь остановили, высвободили деду ногу; тот вскочил, встряхнулся — и как ни в чем не бывало.

— Ну как, показал, дед, гимнастику? — подсмеивался Латаный.

— А чего ты скалишься, как кутенок! — огрызнулся дед и, приплясывая, пятерней выскребывал из бороденки снег. — Я старик, да не боюсь полиховать трохи, тоску разогнать. А ты молодой, да что из тебя толку! — И перед носом Латаного дед поддернул брючишки, выражая этим полное к нему презрение.

Платочек подхватил молодой казак, скакавший вслед за дедом. «А, пожалуй, зря я ввязался, — струсил Федор, — конь неизвестный, кто его знает. Полохнется как раз — стыда не оберешься». Но вспомнив, что за ним теперь следит Надя, он отпугнул эти мысли и ладонью похлопал жеребца по золотистой шее. «Не подгадь, дружок, вывези». Подбористый полукровок тряхнул маленькой точеной головкой, застрочил ушами и насмешливым глазом покосился на Федора.