Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

• Название: Статуи никогда не смеются
• Автор: Франчиск Мунтяну
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Проза
• Год: 1962

Роман «Статуи никогда не смеются» посвящен недавнему прошлому Румынии, одному из наиболее сложных периодов ее истории. И здесь Мунтяну, обращаясь к прошлому, ищет ответы на некоторые вопросы сегодняшнего дня. Август 1944 года, румынская армия вместе с советскими войсками изгоняет гитлеровцев, настал час великого перелома. Но борьба продолжается, обостряется, положение в стране по-прежнему остается очень напряженным. Кажется, все самое важное, самое главное уже совершено: наступила долгожданная свобода, за которую пришлось вести долгую и упорную борьбу, не нужно больше скрываться, можно открыто действовать, открыто высказывать все, что думаешь, открыто назначать собрания, не таясь покупать в киоске «Скынтейю». Но свобода оказалась совсем не такой, как она представлялась многим. Жизнь для рабочего человека по-прежнему тяжела, не хватает самого необходимого — хлеба, молока, — с каждым днем все труднее сводить концы с концами… Именно в этот период напряжения всех сил народа отчетливо выявилось подлинное лицо различных партий и группировок, проступила истинная сущность людей, их поступков, характеров, душевных свойств.

---

— Не он один был в подполье, — сказал Албу и выпустил через нос две струйки дыма.

Бэрбуц вздрогнул. «Намек?» — юн покосился на Албу. Даже сквозь облачко дыма можно было разглядеть на его лице ироническую улыбку. Бэрбуц разогнал дым рукой. Албу продолжал:

— Впрочем, есть вещи, которые забываются. Разумеется, в соответствующих условиях. — И он отрывисто засмеялся.

— С тех пор как ты работаешь в полиции, ты уже не человек, — пробормотал Бэрбуц.

— А что же я такое, по-твоему, черт возьми? — спросил Албу. — Как раз наоборот. Здесь я нашел свое призвание. Работаю как вол. Не так, как ты. Ты потому и устал, потому и болен, что ничего не делаешь. Сидишь целый день и дрожишь от страха.

— Ты знаешь, что не о том речь, — сказал Бэрбуц, нисколько не рассердившись. — Откуда возьмется желание работать? Люди не хотят видеть действительного положения вещей. Дела обстоят плохо, а мы обманываем себя. Бога ради, не будем пьянеть от холодной воды, от нашей собственной лжи. — Он устало развел руками: — Меня тошнит.

— Если человек начинает обо всем раздумывать — это плохо, — сказал вдруг Албу. — Видишь ли, у меня совсем другое дело: папки, люди, зуботычины. Думать некогда. Так время и проходит. А это главное.

— Я тоже пытался не думать, — сказал- Бэрбуц. — Но не выходит. — Он как-то странно посмотрел на Албу. — Да, у тебя другое дело.

— И за это ты презираешь меня? — резко спросил Албу.

— Нет-нет, — поспешно ответил Бэрбуц. — Я никого не презираю. Я всех понимаю. Не так, как ты. Да что ты в конце концов прицепился ко мне?

— Знаешь что? — переменил тему разговора Албу. — Я вижу, ты сегодня не в духе. Давай пойдем в «Колорадо». У них есть виски. Там дым, много народу, обнаженные женщины. Мне хочется напиться. Вообще-то у меня тоже плохое настроение.

Не дожидаясь ответа, он вышел в соседнюю комнату, переодеться.

Бэрбуц выпил свой бокал. Он был голоден, и коньяк ударил ему в голову. Он почувствовал какое-то странное беспокойство, словно он тайком прошел в чужой дом и боится, как бы его кто-нибудь не застал здесь. Он поднялся, и его взгляд упал на множество папок, наваленных на письменном столе Албу. Он сделал шаг по направлению к столу, потом другой. Начал листать бумаги дрожащими пальцами. Буквы плясали у него перед глазами.

«Заявление… Глубоко и многоуважаемый господин Главный Комиссар… нижеподписавшийся… он сказал мне, но ни в чем не виноват… Умоляю вас… У меня трое детей… на углу улицы Трымбицы… Нож был у… Думитру Флорой…»

Он быстро развязал еще одну папку, перелистал документы и вдруг почувствовал, что на него смотрят.

— Эй, черт подери, — рассмеялся Албу. — Я не такой уж дурень… Там этого нет.

На Албу был синий костюм в узкую светло-серую полоску и ярко-красный галстук. Он смеялся уверенно, обнажая десны.

— Нет-нет… Я не это искал… Я просто так посмотрел… — Бэрбуц чувствовал, как вся кровь бросилась ему в голову. — Ты думаешь, я пользуюсь твоими методами? В конце концов, если речь уж зашла об этом, так у меня есть очень хороший, козырь… Мое теперешнее положение…

— Это я слышу каждый день, — насмешливо сказал Албу. — Знаешь, что в тебе плохо? — неожиданно он ткнул его пальцем, пожелтевшим от табака. — Ты трус… И тогда был трусом, и сейчас трус… Ну ладно, надевай пальто…

— Уже поздно, — сказал Бэрбуц.

— Не беспокойся. Для меня когда угодно столик найдется. Я стосковался по красивым женщинам в тонких шелковых чулках. — Он подмигнул. — Может быть, сегодня нам что-нибудь перепадет.

— Ты только о глупостях и думаешь, — нахмурился Бэрбуц.

— Прошу без комментариев, — равнодушно сказал Албу. — Пошли.

Они вышли. На лестнице им встретился какой-то старый господин, который, увидев Албу, снял шляпу и раскланялся.

— Честь имею приветствовать вас, господин Албу.

Албу что-то буркнул в ответ, потом, когда старичок прошел, повернулся к Бэрбуцу:

— Знаешь, кто этот тип? Профессор университета. Что-то вроде доктора. Говорят, страшно начитанный, Знаменитость. А меня боится, как черта… Впрочем, меня все боятся. Уж я об этом умею позаботиться. Умею заставить уважать себя.

Бэрбуц вздрогнул: «Никогда не узнаешь, намекает Албу на что-нибудь или нет».

В городе начиналась ночная жизнь, блестящая, шумная и призрачная. Бэрбуца все волновало, словно в молодые годы, когда он посещал школу танцев и целыми часами молча просиживал в углу, не решаясь пригласить кого-нибудь на танец. Он вспомнил о жене, потом о Сильвии, которой задолжал больше, чем за три месяца.

— Пойдем пешком? — спросил Албу.

— Как хочешь.

Часы на башне примарии показывали четверть двенадцатого. Из кабачка вышли, покачиваясь, подвыпившие молодые люди. Они громко разговаривали и сквернословили. Один из |них отошел немного в сторону и, заложив руки за спину, прислонился к стене.

— Смотри внимательно, — шепнул А лбу. — Это из реакционеров.

На стене, когда парень отошел, белела бумажка, Бэрбуц подошел и прочел:

«Да здравствует Маниу! Долой коммунистов!»

Албу пробежал несколько шагов и схватил парня за шиворот. Это оказался юноша с вьющимися волосами и большими темными глазами, элегантно одетый. Желтый галстук перекрутился и свисал из-под длинного пиджака.

— Что ты здесь делаешь, хулиган? — набросился на него Албу.

— Ничего, — парень дернулся, чтобы встать поудобнее, хотел вырваться.

Албу влепил ему здоровую пощечину. Парень поднес руку к покрасневшей щеке. От удивления он не знал, что сказать. Албу повернулся к нему спиной.

— Пошли, — сказал он.

— Почему ты его не арестуешь? — удивленно спросил Бэрбуц.

— Не видишь разве? Он же совсем ребенок. У его отца типография на улице Эминеску. Нет смысла портить с ним отношения.

Они свернули в плохо освещенную узкую улочку; серые здания уходили ввысь.

— Подходящее место, чтобы пробить кому-нибудь голову.

— Да, очень удобное. Ну, вот мы и у цели.

Они вошли в большой мощеный грязный двор. Из слабо освещенного подвала приземистого дома доносились смех и томная музыка, барабан отбивал ритм. Бэрбуц, казалось, не решался войти, и Албу взял его под руку.

— А ну, пошли.

Они спустились-по ступенькам в коридор, где пахло едой, духами, табачным дымом.

— После сегодняшнего тяжелого дня мне только этого не хватало, — сказал Бэрбуц, но Албу не расслышал.

Они вошли в очень низкий зал. Столы стояли, тесно прижавшись к сырым стенам, разрисованным пальмовыми рощами, неграми в белых фраках, которые дули в неведомые инструменты, голыми женщинами — ноги у них были длинные-предлинные — и целым дождем музыкальных знаков. У Бэрбуца не хватало смелости оглядеться: он боялся, как бы его не увидел кто-нибудь из знакомых или из уездного комитета.

— Привет, — кивнул Албу в сторону столика, за которым между двумя женщинами сидел сухощавый мужчина с редкими черными волосами, прилепленными к макушке и разделенными посредине широким розовым пробором.

Бэрбуцу показалось, что он знает его. Он вызывающе огляделся вокруг, как человек, который оказался здесь впервые и теперь осматривает все презрительно и с любопытством.

— Это Иванович, директор сахарного завода, — шепнул Албу. — Очень порядочный человек.

Хозяин, высокий, еще совсем молодой, в серебристом галстуке и с белой гвоздикой в петлице, поспешил к ним-

По тому, как он легко и изящно двигался, в нем можно было угадать профессионального танцора.

— Приветствую вас, приветствую вас, господин начальник… Столик? Где желаете?

— Рядом с оркестром, — сказал Албу.

— Очень хорошо. Сейчас. — Он знаком подозвал официанта, потом нагнулся к Албу — У нас сегодня изумительная программа. Поет Кео Морехон… Нечто сенсационное. Вы еще кого-нибудь ждете?

— Нет, — быстро ответил Бэрбуц. — Никого не ждем.

В этот момент вернулся официант, неся над головой столик. Бэрбуц даже не заметил, как появились приборы. Он пододвинул к себе тарелку и удивился, почувствовав, что она теплая. Невысокий молодой официант принес серебристое ведерко, из которого торчали горлышки бутылок и сифонов.

— С чего ты хочешь начать? — спросил Албу. — Что-нибудь… иностранное? Виски?

— Не-е-ет, — ответил Бэрбуц. Насмешливая улыбка Албу раздражала его.

Разрезав мясо на мелкие кусочки, он стал разглядывать зал. С потолка свисали свернувшиеся в трубочки разноцветные ленты серпантина. Они извивались, как змеи, покачиваясь от ветерка: где-то под потолком был вентилятор.

Бэрбуц еще никогда не бывал в подобном заведении. Он ощутил легкую зависть, видя, что Албу чувствует себя здесь как дома и улыбается удовлетворенно и хитро. С некоторых пор Бэрбуцу все чаще казалось, что начальник полиции насмехается над ним.