Анатолий Дроздов - Золотые апостолы

• Название: Золотые апостолы
• Автор: Анатолий Дроздов
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2012
• ISBN: 978-985-549-201-7

Молодой историк приезжает в маленький городок, чтоб опровергнуть легенду о призраке, обитающем в старинной башне. Следствием этого становится цепь загадочных и жутких событий. Герой спасает молодую женщину от странного преследователя, но им обоим приходится скрываться, одновременно продолжая следствие. Ведь люди в городе продолжают погибать! Становится ясно: причина загадочных смертей — огромное сокровище, спрятанное еще во время нашествия Наполеона. А доступ к нему охраняет древнее и безжалостное существо.

---

— Он же людей лечит, — попытался возразить я.

— Каго леча, а каго — и в сыру зямлю! — возразила вдова. — Мужики б яго давно жывым закапали, но страшно, что всю дяревню пракляне, чаравник паганы.

Неохотно уступив моим просьбам, вдова рассказала мне о Пискижеве. Он появился в Прилеповке несколько несколько лет назад и первое время жил один в пустой хибаре. Первым прознали об его колдовстве бабы и девки, которые потихоньку стали бегать к нему: кто полечиться, кто приворожить хлопца. Скоро Пискижев перебрался жить к молодухе. Та была замужем, но Пискижев сделал так, что ее муж потерял способность к половому общению, но остался жить в избе с женой и ее сожителем, покорно работая на образовавшуюся пару. После этого все в Прилеповке стали бояться колдуна. Его приглашали почетным гостем на свадьбы — дабы не «испортил» молодых и гостей, перед ним заискивали на праздниках и без возражений угощали его водкой — пил Пискижев много и охотно. Как рассказала вдова, в последнюю неделю молодуха со своим законным мужем сбежали от Пискижева: тот совсем распоясался, пил каждый день и требовал от молодухи, когда станет умирать, принять от него колдовскую силу.

— Табе не гаварыв пра свою силу? — строго спросила вдова, закончив свой рассказ. — Каб ты взяв?

Я отрицательно покачал головой.

— Гляди! — погрозила мне пальцем вдова.

После того, как мы вместе сходили к обедне, вдова стала относиться ко мне, как к своему, и это мешало. Что я мог ей возразить? Что она могла знать о жизни своекоштного студента университета, которого отец-генерал лишил всяческого вспомоществования за отказ идти в военную службу по примеру старшего брата? Для Прилеповки три рубля — огромные деньги, а мне столько платят за час уроков. Но для Петербурга три рубля — крохи. В столице много богатых купцов, которым лестно, что их отпрысков учит студент дворянских кровей, из знаменитого рода. Урочных денег мне хватает на жизнь, но заплатить за курс…

В журнале за статью мне пообещали двести рублей.

— Можем заплатить и четыреста, — сказал мне редактор, выдавая аванс в дорогу. — Если привезете нечто такое, о чем никто никогда не писал. Обычные побасенки про леших и домовых нам не нужны. Вот их сколько! — махнул он рукой в сторону этажерки, заваленной кипами бумаг. — Вы мне колдуна подавайте, настоящего, что волосы у читателя дыбом стояли!

Четыреста рублей мне хватит, чтобы заплатить за год учебы, и справить новую шинель с теплой фуражкой — зимы в Петербурге холодные. Никто из пишущих в журналы никогда не видел собственными глазами, как колдун передает свою силу, никто не получал ее лично. За такое и пятьсот рублей попросить можно!

… Я опоздал. Назавтра Пискижев слег, вокруг его избы стояли мужики, которые не пустили меня к колдуну. Со слов вдовы я знал, что умирал он долго и тяжко.

— Стреху разабрали, — рассказывала она, не обращая внимания на мою досаду, — матицу подымали, веник пад падушку лажыли. А ён все крычав. Черти яго душили, за то, што никаму их не передав, аж пачарнев. Тольки на третий день супакоився…

Меня не пустили и на похороны Пискижева. К обеду в дом вдовы пришли двое мужиков и тихо сели на лавку у двери.

— Не треба вам гэта бачить, паночку, — сказал один из них, преградив мне путь. — Не панская гэта справа…

Я чуть не заплакал тогда от обиды. Но смирился — выхода не было.

Через несколько дней после похорон по деревне поползли дурные слухи. На улице шептались, что нечистого покойника не принимает земля: многие видели его ночами. С наступлением темноты в Прилеповке наглухо запирали дома и сараи, некоторые жгли свечи всю ночь. Как-то мне удалось подслушать разговор обозленных мужиков.

— Неправильна пахаранили! — возмущался один. — Не паслухали дзядов.

— Усе зрабили, як нада! — не согласился другой. — Из хаты вынасили галавой вперед, а не нагами, за дяревней гроб пакрутили некальки раз, каб дарагу назад не знайшов. И перед кладищем крутили…

— Треба было галаву отрубить, и — меж ног! Як з усими чаравниками робять, — настаивал первый. — А у магиле калом асинавым скрозь серца, каб не устав. А тяперь што? Магилу нехта раскапав, и — никаго там нету!

— Стараста казав, скора бабы будуть дяревню апахивать. Удава Сяменовна — за главную, девок ёй падабрали. З ими многа народу пойдзе…

Домой в тот вечер я прибежал взволнованный. С самим Пискижевым не повезло, будет другое. Никто из пишущей братии никогда не видел древний обряд опахивания деревни от нечистой силы. Свои четыреста рублей я получу!

Ночью я спал плохо, в думах решая, где и как я буду смотреть за церемонией. Но утром в дом к вдове пришел староста с двумя мужиками…

* * *

Меня доставили к самой станции. Я купил билет и вынес его конвоирам. Но на них это не подействовало.

— Мы пачакаем, паночку, — заявил мне Степан и снова нагло ухмыльнулся.

Они дождались прибытия поезда и проследили, чтобы я сел в вагон. Только после того, как мимо вагонного окна поплыли деревянные дома, они сели в телегу, и возница-медведь замахал кнутом…

Я вышел на следующей станции. Здесь ожидали седоков несколько извозчиков, но ни один не согласился отвести меня к Прилеповке.

— Не ладно там, барин! — в один голос отвечали они на мои увещевания. — Туда ехать — православной душе пропадать.

Наконец, за пять рублей один согласился отвезти меня обратно к станции, куда меня ранее доставили прилеповские конвоиры. По пути я попросил извозчика остановиться у лавки и купил там фунт хлеба, кольцо колбасы и бутылку вина, которую попросил открыть — штопора у меня с собой не было.

— Хорошее вино, церковное! — нахваливал приказчик, орудуя штопором. — Сам архиерей освящал.

Освящение архиерея обошлось мне в лишний рубль, но спорить я не стал — некогда было. Начинало темнеть, когда мы добрались до печально знакомой мне станции. Извозчик, высадив меня, заспешил обратно, погоняя лошадь ударами вожжей. А я, перекинув через плечо свою дорожную сумку, отправился к Прилеповке.

Когда я вступил в лес, совсем стемнело, и пыльная дорога была едва различима под сапогами. Но тут из-за облаков выскользнула луна, идти стало веселей. Луна была полная, ее огромный, бледный диск в полнеба висел над остроконечными верхушками елей. Тени от деревьев падали на дорогу, образуя неравномерное чередование темных и светлых участков: я то ступал в темноту, то выходил из нее. Было тихо: ни голоса ночных птиц, ни пение кузнечиков, ни даже шелест ветерка не нарушали ночной покой. Только мягкие звуки моих шагов одиноко звучали в этом мертвящем безмолвии.

Мне стало не по себе. Я присел на обочине, достал из сумки хлеб с колбасой и торопливо поужинал, запивая скудное кушанье из горлышка бутылки. Вино оказалось сладким, дамским, пить его было противно, но выбирать не приходилось. Стряхнув крошки на дорогу, я сунул наполовину опорожненную бутылку в сумку и двинулся дальше.

Идти стало веселей, насвистывая мотив из увертюры популярной в прошедшем сезоне оперы, я быстро преодолел расстояние до Прилеповки. С лесной опушки я не сразу разглядел ее: ни в одном из окон не горел свет, и избы издалека казались темными пятнами на залитом лунным светом лугу.

Не доходя до огромного деревянного креста, по местному обычаю установленного у въезда в деревню, я притаился в кустах. Ждать пришлось недолго. Вскоре издали послушалось протяжное, заунывное пение. «Пресвятая моя владычица Богородица, — выводили где-то за избами тонкие женские голоса, — спаси, сохрани и помилуй нас, грешных…»

Я почувствовал, как легкий озноб от ночной сырости пробежал по моему телу и достал из сумки бутылку. Я успел отхлебнуть пару глотков, как из-за большого, крытого соломой омшаника показалась процессия.

Три женщины в одних белых рубахах до земли и с распущенными волосами тащили за оглобли соху, четвертая держала ее за ручки. Следом за ними темной тучей валила толпа с какими-то палками в руках. Когда процессия подошла ближе, я разглядел рогачи, кочерги, мотыги и метлы. Распевая молитвы и сгибаясь от усилия, женщины тащили соху, оставляя за собой на лугу тонкий темный след. Скоро я узнал в главной из впряженных в соху вдову Семеновну, о которой слышал накануне, по обеим сторонам ее шли молоденькие девушки. Пахала на подругах тоже девушка, совсем юная, подросток.

Подойдя к перекрестку у въезда в деревню, процессия грянула: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Трижды пропев Трисвятое, толпа зачастила: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно и во веки веков!» В следующий момент шедшие за женщинами с криками: «Бей его! Секи его! Руби его» набросились на дорогу у перекрестка, остервенело молотя землю своими рогачами и мотыгами. Я ощутил, как волосы на моей голове приподымаются…