Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

• Название: Тяжелый дивизион
• Автор: Александр Лебеденко
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2014

В романе воссоздаются события того времени, когда, по определению великого русского поэта А. Блока, в России назревали «неслыханные перемены, невиданные мятежи». Рукой большого мастера в книге изображен путь страны к революции. В романе много картин подлинно эпического звучания: массовые солдатские митинги на фронте, запруженная восставшими рабочими Выборгская сторона, предштурмовые часы у Зимнего, Штаб революции — Смольный.

На страницах «Тяжелого дивизиона» талантливо показан распад царской армии, гибель великой империи Романовых, могучая сила восставшего народа.

---

К подготовке наступления относились теперь уже равнодушно. В тылу собирался пехотный кулак, и палатки резервов таились в каждом перелеске от Крево до Сморгони. Но уже не в диковинку были и артиллерийские массивы, и штабели снарядов, и люди, сбитые в тысячные кучи, как под Бородином или под Пленной.

Всеми петроградскими новостями Андрей поделился только с Алдановым. О царскосельских нравах, о кризисе монархии беседовали в лесу на поваленной сосне, вдали от позиции. Рассказывая, Андрей опять горячился, негодовал.

— Chaque peuple a le gouvernement qu'il mèrite[13], — сказал с презрительной печалью Алданов.

Андрей посмотрел на него с удивлением.

— Мне всегда казалось, вы искренний демократ и любите народ… Ну вот хотя бы солдат.

— Должно быть, по слабости хара'тера, Андрей Мартынович, а та', собственно, не за что. Темный наш народ, ди'ий, злобный без причины. И, что хуже всего, — без вся'ого разумного упорства в жизни… Вот Иванова, Степанова, Петра, Семена — люблю, челове'а в них вижу, стою за всячес'ие права для них и готов братс'и делить с ними все — и горе, и радость. А вот в массе ненавижу и, признаться, боюсь их. Знаете, пришлось мне гимназистом в одном из волжс'их городов на ярмар'е видеть, 'а' в толпе поймали вориш'у. Всего-то ему было лет восемнадцать. И у'рал-то он 'ошеле' с и'он'ой серебряной и треш'ой денег. Избили насмерть. А пристав с урядни'ом да двумя стражни'ами любую деревню перепороть может. С'омандует, — и пойдут в очередь снимать штаны.

— Что же тогда спрашивать с Кольцова? — вырвалось у Андрея. «Тот просто бьет и не философствует», — подумал он про себя.

Алданов оскорбленно замолчал.

— В Петрограде, — продолжал Андрей, — ждут дворцового переворота, думаю — гвардия…

— Ах, что гвардия! — с досадой перебил Алданов. — Это бывшая сила, 'огда-то это были преторианцы. Теперь гвардия неспособна даже на переворот. Во вся'ом случае, она могла бы толь'о начать. О'ончат за нее.

— Кто же, вы полагаете, кончит?

— Торговые и промышленные 'руги. Вы и не подозреваете, 'а' выросло наше 'упечество, я ведь его хорошо знаю. Вся родня в миллионах ходит. На Волге в любом городе дядья, зятья, невест'и в особня'ах проживают. Живой, энергичный народ. Они еще не развернулись. Дорвутся до власти — вгрызутся зубами. И, верьте мне, тогда мы, 'а' Амери'а, зашагаем вперед. Может, это и хорошо, что Распутин… Это уже душо' гнилостный. Призна'и разложения.

— Мне кажется, ни о чем нельзя гадать, прежде чем не кончится война. Все зависит от ее исхода.

— Да, 'онечно, но с этой стороны я уже не жду ничего хорошего. Это была неумная затея, а теперь уж назад сыграть нельзя. Нас побили, и теперь дело уже не в нас. Мы партнеры толь'о для счета…

В блиндажах о Царском Селе говорить Андрей воздержался. Но Ягоде рассказал все как думал. Степан, к удивлению Андрея, ответил, что о мужике царицыном слышал и все солдаты об этом знают, но все рассказывают по-разному. Кто клянется, что это беглый монах, кто считает его отцом наследника, кто соображает и о том, что хитрого мужика немцы подсунули в царскую семью «своим человеком» и отсюда все измены, проданные планы и неудачные наступления…

Совсем неожиданно в полдень пришел приказ подвести передки и к вечеру выступить в направлении Молодечна.

На тыловой опушке леса табором сбились несколько артиллерийских дивизионов.

Только ночью стало известно, что этим артиллерийским дивизионам приказано немедленно двинуться на юг, вдоль фронта. В пять переходов следовало перейти в район Барановичей, в распоряжение Четвертой армии.

Вся тяжелая артиллерия, уходила из-под Крево. Кревский кулак распадался сам собою.

Переходы на прифронтовых участках приказано было совершать с наступлением темноты, чтобы не дать аэроразведке противника обнаружить передвижку артиллерийских масс.

Шли проселками, длинной кишкой в тридцать — сорок километров.

Редкие полесские деревушки не в состоянии были разместить в своих избах и ригах тысячи солдат. Приходилось ночевать в лесах, под летним высоким небом.

У жителей ничего нельзя было получить, кроме молока и картошки. Армия подкармливала деревню. Старики подсаживались к солдатским бачкам и хлебали деревянными ложками, оставляя капусту на сивых усах. Детям отливали в мисочки, и они на полу у печки или около кровати глотали горячую жижу. Старухи уносили остатки.

В верховьях Шары батарея вступила в песчаную пустыню, через которую шли двое суток. Здесь ветер стегал песчаным дождем редкие лозы, а кони, на глазах спадавшие с тела, наливая кровью глаза, вытягивали тяжелые ходы из зыбучих желтых волн, разбросавшихся бесцеремонно, как в Сахаре. Казалось, было здесь когда-то дно большого озера, которое пересохло и оставило широкий песчаный след среди лесов Литвы и Полесья.

От местечка Камень Андрей и Багинский поехали вперед выискивать дорогу и ночлег.

С утра и до полдня рысью неслись разведчики, но не встретили ни одного строения, кроме избушки лесника на недавних, плохо принимавшихся посадках сосны и ели.

Днем, пополдничав куском сала с луковицей, извлеченными из продуктового мешка Багинского, разведчики отправились дальше. Было ясно, что кругом нет близко ни деревень, ни сел, ни местечек, не было смысла возвращаться назад, и они заночевали в одиноком домике на пороге песчаной пустыни.

Дом стоял на краю длинного, обнесенного плетнем поля. Сараи и клети говорили о том, что здесь осел деловитый хозяин — пионер, решивший повести наступление на пустопорожние до того места. Над двором поднимался высоченный журавль колодца. За домом темнел только поднявшийся, еще редкий, неуверенный в своем росте сад.

Зеленая краска на ставнях дома давно облупилась, а самые ставни и доски забора посерели от дождя, ветров и солнца. Видно было, что пионеру не шутя давалась война с песками.

Багинский поставил коней под навес рядом с чьим-то высоким тарантасом, и разведчики вошли в избу.

Перед только что отгоревшей русской печью, в зареве розно рассыпанных углей, мотался большой, как чалма, не то черного, не то красного цвета повойник. Тень на стене бегала рогатым Мефистофелем, молниеносно менявшим не только очертания, но и размеры. На крутых раскаленных рогачах женщина вынимала тесто в высоких цилиндрических формах. На печке кто-то спал. Замурзанные детские пятки выглядывали из-под тряпья.

Изба одним помещением тянулась вдоль четырех окон с жалкими тусклыми шибками. По пути постепенно она преображалась, очищалась от кухонных предметов и превращалась в мещанскую комнату «за все», со столиками под серыми, с шитьем, скатертями, с иконами и целыми россыпями фотографических карточек военных и штатских людей с семействами и без оных, на которых мушиными наездами давно были уничтожены все черты индивидуальности, и остались только пиджаки, юбки, манишки, солдатские куртки и кованые сапоги, по которым и распознавали теперь обитатели своих родных и знакомых.

В углу под божницей стоял большой стол, а напротив, у крайнего окна, приютился гость, должно быть владелец тарантаса. Он лежал на походной койке одетый, но без сапог, и читал несвежую распадающуюся по швам газету при свете огарка, прикрепленного к краю низкого табурета.

Куртка гостя висела на стене, и по серебристым погонам Андрей узнал в нем земгусара.

На разведчиков гость посмотрел поверх газеты, движением бровей опустив белую оправу очков на кончик носа.

На всякий случай Андрей козырнул, стукнул шпорами и спросил:

— Разрешите остаться, ваше благородие?

— А я не офицер, ребята, — сказал человек, рассекая двумя буквами весь узел отношений.

— А все-таки, — неопределенно протянул Багинский, — может, помешаем?

— А вы что же, собираетесь концерт на барабане учинить?

Он приподнял лысеющую голову, и над крепким вместительным черепом на темени поднялась большая конусообразная шишка. Она придавала земгусару вид индийского мага или мудреца с детских иллюстраций.

— А вы, я вижу, барабанов не любите? — уводя с этой фразой остатки смущения, сказал Андрей.

— Угадали, молодой человек, — Земгусар вздохнул и даже отложил газету. — Не люблю, крепко не люблю.

От этого простого ответа стало всем просто.

— Воды нагреть вам? — деловито спросила хозяйка. — Чаю, извините, нету. Давно не видели.

— Чай у нас есть, тетушка. И вас угостим, — бодро закричал земгусар, — и еще на заварку оставим. Я из Питера фунтик везу. Так что же, чаюем, ребята? — спустил он ноги с койки.

Огарок перекочевал на середину большого стола. Багинский вынул картошку, кусок сала. Земгусар открыл трубку бисквитов и раскрошил в красных пальцах и только потом распечатал плитку жоржбормановского шоколада.

— Пробуйте, ребята, питерских гостинцев. Не стесняйтесь. У меня еще есть, — показал он подбородком на чемодан.