Алексей Нагорный - Рожденная революцией

• Название: Рожденная революцией
• Автор: Алексей Нагорный
• Издательство: Вече
• Жанр: Детектив
• Год: 2012

Эта повесть о суровых буднях созданного в 1918 году в милиции аппарата уголовного розыска. В него пришли, чтобы вступить в смертельную схватку с нарастающей преступностью, рабочие и крестьяне, в большинстве своем - молодые люди, ничего не знающие о способах и методах предстоящей борьбы. Все постигается опытом, "сыном ошибок трудных", который был тяжел, кровав и беспощаден. Герои повести ходят под крылом смерти, знают и понимают это. Они верят в то, что в уголовном розыске не место трусам и подлецам, хотя реальная жизнь не раз и не два опровергнет такую убежденность. Но человека везде и всегда ведет вера в добро и справедливость...

Вот - главное!

---

– Гена! – она выбежала на улицу. – Гена!

Ветер бросил ей под ноги обрывки бумаг, откуда-то донеслись раскаты грома. Она прислушалась и вдруг поняла, что это не гром. Стреляли немецкие танки. Они уже были у дальних окраин города.

* * *

Генка вышел к полотну железной дороги. Насыпь изгибалась, стремительно уходя к чернеющему на горизонте лесу. Пронзительно и тревожно разорвал тишину паровозный гудок. Кренясь на повороте, промелькнули и скрылись зеленые пассажирские вагоны. Последним был прицеплен вагон специального назначения – «вагонзак». В нем перевозили заключенных. Когда смолк грохот колес, Генка услышал другой грохот: отрывисто и хлестко били орудия немецких танков. Им отвечала наша артиллерия. Эта дуэль происходила в пяти-шести километрах от того места, где стоял Генка, и он понял, что теперь уже и минуты города сочтены. Наверное, следовало немедленно идти к военкомату, но формально до назначенного времени оставался еще час, и Генка решил зайти к Тане, попрощаться и поговорить о матери. Он не мог уехать просто так.

Дом путевого обходчика был совсем рядом – красная черепичная крыша была хорошо видна из-за деревьев.

Генка отворил калитку, и она заскрипела – натужно и тягуче, словно заплакала. Большая собака звякнула кольцом цепи по туго натянутому проводу и со свирепым лаем бросилась навстречу.

– Тихо, Голубчик, тихо, – Генка дружелюбно почесал собаку за ухом, и пес опрокинулся на спину, повизгивая от удовольствия.

– Эх ты, милый, – жалостливо сказал Генка. Таня рассказала ему однажды, что отец бьет Голубчика смертным боем за малейшую провинность. – Плохо тебе? Ничего, брат, терпи. Нынче всем плохо.

Из-за сарая вышел отец Тани – бородатый, лет под пятьдесят. На плечах у него топорщилась истертая форменная тужурка с помятыми молоточками на петлицах и блеклыми пуговицами.

– А-а-а, – протянул он. – Что скажешь?

– Здравствуйте, Егор Васильевич, – с натугой выговорил Генка. – Таня дома?

– Дома, – он смотрел на Генку выжидающе, с явной неприязнью.

– Я к ней. Попрощаться. Может, сюда позовете?

– Чего сюда, – вздохнул Егор Васильевич. – Проходи.

Он распахнул дверь в комнату и, оглядываясь на Генку, сказал:

– Татьяна. Твой это. Встречай.

Таня сидела у швейной машинки, что-то шила. На этот раз она была гладко причесана, волосы на затылке собраны в тугой узел. Такая прическа очень ей шла, и Генка сказал, невольно отвлекаясь от своих мыслей:

– Какая ты красивая сегодня.

Она молча подняла заплаканные, покрасневшие глаза, улыбнулась через силу:

– Заходи, Гена, я сейчас, – и, торопливо снимая передник, скрылась за перегородкой.

Генка давно здесь не был. Он снова, как и в самый первый раз, с удивлением обнаружил, что в простенке между окнами стоит удивительно смешной буфет с оконцами в виде сердец, а в углу комнаты – кровать с кучей перин до самого потолка.

– Вот, – сказал Егор. – Все было бы ваше с Танечкой. За что девку-то обидел? – Он поставил на стол тарелку с солеными огурцами, графин с водкой, три граненых стакана. – Ладно. Выпьем за встречу. Со свиданьицем, – он опрокинул содержимое стакана в рот. – Пей.

Вошла Таня. На ней было то самое платье, в котором она приходила встречать Машу: длинное, ниже колен, с круто обрубленными плечами. На кончике носа белел островок нерастертой пудры. Она села к столу, привычно сложив руки на коленях, и печально посмотрела на Генку:

– Не нравлюсь?

Ей совсем не шел этот наряд, и Генка вдруг подумал с остро вспыхнувшим чувством обиды, что ни в день приезда матери, ни вообще никогда он не мог убедить ее в том, чтобы она не носила этого платья. На все его осторожные, а потом и настойчивые просьбы она отвечала упрямо и зло: «Сами про себя знаем. Мы вам не указываем, какие штаны надеть».

Он пытался втолковать ей, что есть такое понятие, как «вкус», «красота», «идет» или «не идет», но у него ничего не получалось – Таня обижалась и начинала плакать. Довод у нее в таких случаях был один: «Где нам, деревенским, против вас, городских». И тем не менее Генка любил ее – по-настоящему, беззаветно, той первой, истинной любовью, которая так редко выпадает женщинам. Но если бы его спросили: «За что?», как однажды спросила его об этом Маша, он не смог бы ответить. Он был искренне убежден, что любовь нельзя переложить в формулу, она иррациональна и ни в каких объяснениях не нуждается.

– Нравишься, – сказал он натянуто. – Я уезжаю на фронт.

– На фронт? – изумился Егор. – А чего на него уезжать? Он вот, отсюда слыхать.

– Я еду туда, куда пошлют. Разве это не все равно, Егор Васильевич.

– Все равно. Пуля везде весит девять граммов. Да ведь ты, я думаю, в особый отдел пойдешь, поскольку ты опер.

– Нет. Я буду командиром пехотного взвода, – сдерживая раздражение, сказал Генка.

– Ну и дурак! – развеселился Егор. – В особом тебе и чины, и ордена, и всех забот – людям нервы портить, а в окопах и убить могут. – Он опрокинул еще одну стопку и с хрустом заел огурцом.

– Чего мне вас убеждать, – вяло сказал Генка. – Вы всех скопом дегтем мажете, а это, между прочим, подло. Хватит об этом. Я к Тане пришел.

– Ишь ты, – презрительно протянул Егор. – К Тане. Коли тебе нечего мне возразить, так и скажи. А от ответа уходить нечего.

– Мама просила тебя прийти, – сказал Генка. – Так уж теперь вышло, что она останется, наверное. Ты побудь с нею. А может быть, еще все и образуется – отбросят немцев.

– Не-е, – покачал головой Егор. – Теперь уж не отбросят. Отбросались – пробросались.

– Мария Ивановна не любит меня, я это сразу поняла, – сказала Таня. – Я не пойду к ней.

– Не до счетов теперь, – мягко сказал Генка. – Ты постарайся это понять.

– Как это не до счетов? – снова вмешался Егор. – Самое время.

– Я пойду, – Генка встал. – Ты напиши мне, Таня. Впрочем, куда? К матери зайди. Мне некого больше об этом попросить. – Он в последний раз обвел взглядом стены, оклеенные дешевыми обоями, задержал взгляд на ходиках с мигающей совой и вышел на крыльцо. Канонада гремела уже значительно ближе.

На шоссе он остановился в ожидании попутного автомобиля. В город не было ни одного, зато из города прошло сразу три полуторки. В них стояли мужчины и женщины с ломами и лопатами – видимо, приехали строить какое-то оборонительное сооружение. Все пели «Утро красит нежным светом». Старший – горластый парень в полувоенной форме скомандовал, строители высыпали на пыльную траву.

– В город поедете? – спросил Генка.

– Ты сдурел? – удивился парень. – Работы у нас ого-го! Товарищи! Не расходиться! Сейчас приедет инженер, и мы начнем!

Генка вышел на шоссе и остановился, вдруг замерев от радостного чувства: от железной дороги бежала женщина, размахивая на ходу платком. Она что-то кричала.

– Гена! Подожди-и! – разобрал, наконец, Генка.

Таня подбежала, молча повисла на шее. Он нежно провел ладонью по ее щеке:

– Ну, все. Все хорошо, Таня. Я не обижаюсь.

– Я приду. Вечером. Скажи маме.

Он молча кивнул и подумал благодарно: «Я не ошибся в ней. Я не ошибся».

Подъехала «эмка». На дорогу выскочил военный в форме капитана инженерных войск.

– Гопоненко! – крикнул он. – Все назад! Пулей!

– А как же противотанковый ров? – растерянно спросил старший колонны.

– Какой тебе ров? Ты на небо взгляни, суслик!

Генка тоже посмотрел: с южной стороны на город заходила черная стая самолетов.

«На станцию идут», – определил он.

– Понял теперь? – продолжал кричать капитан. – Отходят наши! Через час-другой немцы будут здесь!

Возвращались уже без пения. Генка стоял в кузове среди плотно сбившихся людей.

Когда въехали на городскую площадь, со стороны станции донеслись глухие удары тяжелых авиабомб, дрогнула земля, и небо заволокли клубы черного дыма.

В горотделе милиции Генку встретила мертвая тишина и ворох раскиданных по полу разноцветных бумаг.

За стойкой обедал дежурный. Торопливо отрезая большие куски вареной колбасы, он отправлял их в рот и жадно жевал.

– Проститься? – увидел он Генку.

– Проститься. Чего машина не пришла?

– Машина, брат, перевозила продовольствие. Если не совсем глупый, поймешь, какое и куда.

– Понял. Я пошел. Бывай.

– Бывай, – отозвался дежурный. – Беспокоюсь я. Станцию, говорят, здорово бомбили, а начальник час назад уехал туда. Вагон с зеками встречать.

– Это же конвой НКВД должен делать, – сказал Генка.

– Некогда считаться, – вздохнул дежурный. – Мы тоже в НКВД. В армии ты куда? В особый отдел?

– Командиром взвода, в пехоту.

– Ну, правильно, – кивнул дежурный. – Для работы в особом отделе ты хлипкий, уж не обижайся, брат. Странное дело: слыхал я, что ты из потомственной чекистской семьи, а конституция в тебе слабая для нашего дела.