Роберт Робинсон - Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе

• Название: Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе
• Автор: Роберт Робинсон
• Жанр: История
• Год: 2016

В эпоху индустриализации Советский Союз привлекал иностранных специалистов со всего мира. Одним из них стал молодой чернокожий американец Роберт Робинсон, приехавший летом 1930 г. с завода Форда на Сталинградский тракторный — работать и обучать советских рабочих. СССР тогда предлагал зарплаты вдвое больше, чем можно было рассчитывать получить в охваченных Великой депрессией США.

За свой добросовестный труд и инновационные достижения товарищ Робинсон — беспартийный чернокожий американский гражданин и глубоко верующий человек — в 1934 г. был избран в депутаты Моссовета, не зная, чем это для него обернется. Разделив судьбу миллионов рабочих СССР, Роберт Робинсон пережил сталинские чистки, Великую Отечественную войну, вездесущий надзор КГБ и в полной мере хлебнул прелестей советской действительности, в том числе «несуществующего» в Советском Союзе бытового расизма.

Вырваться из СССР Робинсону удалось лишь 44 года спустя — в 1974 г., в возрасте 67 лет.

Из него так и не смогли сделать коммуниста: мешала твердая вера в Бога, она же помогла ему остаться отстраненным, трезвым, пусть иногда и наивным, наблюдателем огромного отрезка нашей повседневной жизни — от Сталина до Брежнева и Горбачева.

Книга производства Кузницы книг InterWorld'a.

https://vk.com/bookforge — Следите за новинками!

https://www.facebook.com/pages/Кузница-книг-InterWorldа/816942508355261?ref=aymt_homepage_panel — группа Кузницы книг в Facebook.

---

Зачисленных в академию студентов разбивали по группам, в которых они оставались до окончания двухлетнего курса. Изучали ли они химию или физику, электричество или гидравлику, им не нужно было проводить исследования, ставить опыты, экспериментировать, работать в лабораториях. Ради экономии времени из группы выбирали одного, самого способного, студента, который сдавал за всех экзамены. На основании его ответов все остальные студенты группы получали дипломы инженеров-механиков, химиков или электриков.

Закончивших академию за два года «вундеркиндов» (так их называли на нашем заводе рабочие со стажем) назначали на руководящие должности, как только исчезали занимавшие их прежде специалисты. Эта явно спланированная и продуманная политика проводилась открыто и жестоко на протяжении нескольких лет. С точки зрения социального планирования она, на первый взгляд, себя оправдывала. Непосредственная задача создания класса «преданных партии, подлинно советских специалистов» (говоря языком лозунгов того времени) была решена. Однако молодым руководителям не хватало ни опыта работы у станка, ни теоретических знаний, которые нельзя получить за два года учебы. Присутствие на заводе этих «вундеркиндов» плохо влияло на рабочих, втайне их презиравших.

Как только новые, с точки зрения партии — подлинно социалистические кадры пришли в промышленность, а тысячи других — заполнили аудитории Промакадемий, началась широкомасштабная чистка опытных специалистов. В первую очередь под ударом оказались те, кто по направлению правительства учился за границей и потом пришел на смену старым инженерам с дореволюционным образованием и иностранным специалистам. Теперь их считали запятнанными, зараженными буржуазным влиянием, безнадежно дискредитировавшими себя контактами с иностранцами. Фундамент, на котором строился технический прогресс в стране, начал быстро разрушаться.

Не заметить организованных правительством чисток было уже практически невозможно, ведь они захлестнули всю страну — и не только промышленность, но и другие сферы. К 1936 году репрессиям подверглись девять бывших членов Политбюро ЦК партии, возглавляемого Сталиным. Промышленность, министерства, армия лишились лучших из лучших — более половины умнейших людей страны. Главными жертвами чисток стали руководители низшего и среднего звена — те, кто осуществлял практическое управление страной. Заводские стенгазеты, радио и пресса постоянно напоминали о необходимости «избавить Советский Союз от специалистов, отравленных ядом буржуазной идеологии».

В заводской стенгазете я прочел следующее разъяснение грандиозной задачи чисток:

«Вычистим все чуждые элементы, и в первую очередь — получивших образование при царском режиме и примазавшихся к советской власти. Их место должна занять кристально чистая молодежь из рабоче-крестьянской среды, свободная от гнилой интеллигентщины».

Задача заключалась в том, чтобы сформировать человека нового типа, который должен посвятить социализму всю свою жизнь и все свои мысли. Единственный смысл существования для него — служение делу социализма, как того требуют партия и правительство. В результате многие талантливые, преданные родине молодые люди оказались вне системы: их не принимали в институты и не назначали на руководящие должности. Только из-за их социального происхождения к ним относились с подозрением и антипатией.

Одного рабочего-инструментальщика нашего цеха, талантливого молодого парня, жаждущего знаний, не приняли на вечернее отделение Технологического института потому только, что он был сыном православного священника. Не помогло ему и то, что он искренне верил в коммунизм. Десятерых русских инженеров, моих соседей по дому, уволили с работы и сослали. С точки зрения властей, они были безнадежно развращены буржуазной идеологией, поскольку несколько лет назад учились в Германии, куда их направили сами же власти. Репрессии тридцатых годов позднее дадут о себе знать, особенно в тяжелые годы Второй мировой войны. Среднее звено управления в промышленности, образовании и армии окажется особенно слабым именно из-за отсутствия опыта и таланта у новых кадров.

Чистки привели к деморализации и воцарению безразличия. Лозунги, призывавшие рабочих догнать и перегнать Соединенные Штаты за пятнадцать лет, сменились другими: «Товарищи, сокрушим врагов народа!»; «Будьте бдительны — враг повсюду!»

Люди исчезали ежедневно. Без суда и следствия их высылали в Сибирь, в тайгу за Полярный круг, и чаще всего никто больше о них не слышал. У нас в цеху работали 750 человек. Однажды утром на работу не вышли девять из них: три мастера, четыре инструментальщика, техник и начальник цеха — еврей, получивший диплом инженера-механика в Германии. Через два месяца его и главного инженера завода расстреляли.

С 1934 по 1936 год из нашего цеха бесследно исчезли более двадцати человек — инженеры, рабочие-инструментальщики, мастера, даже члены партии. Слухов больше не было, говорить стало слишком опасно. Все жили в постоянном страхе, каждую ночь ожидая услышать громкий стук в дверь, возвещающий о приходе тайной полиции (НКВД, как она тогда называлась). Ни один человек не чувствовал себя в безопасности. Я был так же беззащитен, как и любой другой советский гражданин. Надеяться на то, что меня пощадят, как члена Моссовета, не приходилось.

Иностранцы автоматически попадали под подозрение. С приходом к власти Гитлера и Муссолини для немецких и итальянских рабочих с моего завода все было кончено. Советский Союз считал фашистские страны своими ненавистными врагами, Гитлера — сатаной, а Муссолини — его подручным. Почти каждый день газеты сообщали о жестокостях фашистов. В Москве хорошо знали об откровенных нападках Гитлера на большевизм.

В конце тридцатых годов к нам на завод прибыла группа австрийских рабочих. Их называли шушбундевцами, по имени Шушнига, бывшего канцлера Австрии, выступившего в 1938 году против аншлюса. Нацисты арестовали канцлера и заключили его в тюрьму. Такая же судьба ждала и тысячи его сторонников в Австрии, но некоторым из них удалось бежать и найти пристанище в Советском Союзе.

Австрийцам предоставили работу на нашем заводе и поселили — по четыре человека в комнате — в одном из домов для иностранцев. Но через несколько недель они затеяли драку: кровь лилась ручьями, было много пострадавших, большинство из них попали в заводскую больницу. Заводская администрация и НКВД провели совместное расследование, показавшее, что в группу австрийских рабочих втерлись нацистские шпионы. Через несколько дней всех австрийцев уволили с завода. Куда их отправили — за границу или на другой завод, в ссылку или в могилу — неизвестно.

После этого инцидента начались аресты всех немецких специалистов без разбору, в том числе и коммунистов. Жены нескольких из арестованных пришли ко мне за помощью. Они попросили меня разузнать что-нибудь о судьбе близких. Я тогда еще был членом Моссовета, и они наивно полагали, что это может что-то значить. На самом же деле я ничем не мог им помочь. Я подозревал, что их мужей уже нет в живых, но как им об этом сказать? Когда женщины ушли, я разрыдался. Через две недели они тоже исчезли.

В 1937 году был арестован и отдан под суд тот, кто в 1934 году начал кампанию чисток, — глава НКВД Ягода. Его обвинили во вредительстве, ослаблении бдительности и, как ни странно, в организации покушения на Кирова 1 декабря 1934 года, послужившего сигналом для первой волны репрессий. Обвинения в том, что по его приказу были расстреляны тысячи безвинных мужчин и женщин, Ягоде не предъявили.

Суд над Ягодой и другими «врагами народа» проходил в Колонном зале Дома Союзов и очень широко освещался. Я заметил, что рабочие, которые внимательно следили за обстоятельствами судебного процесса, с каждым днем все больше мрачнели: их явно одолевали дурные предчувствия. Я ощущал, что и без того низкий моральный дух на заводе падает. Идеализм старых большевиков и воспитанной ими молодежи поддерживался успешным свержением царского режима и ленинскими обещаниями равноправного общества. Однако надежды на будущее пошатнулись во время чисток и рухнули во время московских процессов. После того как на место Ягоды пришел вчера еще никому неизвестный, низкорослый, тщедушный человечек по фамилии Ежов, репрессии только усилились.

Ягоду и других подсудимых признали виновными и приговорили к расстрелу. На следующий день после вынесения приговора весь завод погрузился в уныние. За сорок четыре года жизни в Советском Союзе я понял, что русские не только способны бесконечно предаваться тяжелым думам, но и наделены сверхъестественной способностью предчувствовать опасность. Так было и в тот памятный день. Все работали кое-как: некоторые стояли у станков, словно зомби, другие расхаживали из стороны в сторону, сгорбившись и засунув руки глубоко в карманы. Зрелище, надо сказать, гораздо более грустное, чем советские похороны. Не слышалось даже обычной болтовни о еде или погоде. Только станки гудели.