Анатолий Степанов - В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

• Название: В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года
• Автор: Анатолий Степанов
• Издательство: Вече
• Жанр: Детектив
• Год: 2015

В книгу известного писателя и киносценариста, признанного мастера детективного жанра Анатолия Яковлевича Степанова вошли две повести, объединенные одним главным героем ― бывшим фронтовым офицером, сотрудником московской милиции Александром Смирновым.

В повести В ПОСЛЕДНЮЮ ОЧЕРЕДЬ Смирнов получает задание расчистить железнодорожную станцию от спекулянтов и бандюг. Ему удается выйти на след налетчиков, готовивших очередное ограбление…

Одноименный фильм был снят режиссером Андреем Ладыниным в 1981 году, в главных ролях: Василий Мищенко, Сергей Сазонтьев, Геннадий Корольков.

---

В данной ситуации фигура номер один ― вор. Параметры этой фигуры: в меру интеллигентен, умен, предельно осторожен, не подвержен воровскому азарту. Судя по работе, квалификация высокая. Фигура номер два ― наводчик. Из ближайшего окружения Палагина, потому что коллекционеры крайне неохотно пускают к себе домой малознакомых людей.

Ход второй. Кто-то весьма состоятельный мечтает владеть палагинской коллекцией. Подходы через третьих лиц с предложением продать ее терпят неудачу...

― Почему через третьих лиц, почему не впрямую? ― перебил его Смирнов.

― После предложения продать вряд ли разумно идти на ограбление. Сразу же ― первый подозреваемый. Продолжаю, Сей гражданин за весьма порядочную сумму ― такой квалифицированный слесарь-домушник, как наш, за мелочевку на серьезное дело не пойдет ― нанимает скокаря и точно объясняет ему, что и где брать. В этом случае фигура номер один ― наниматель. Фигура номер два ― технический исполнитель, вор. Параметры и той, и другой фигуры ― весьма и весьма размыты.

― Ты и вправду молодец, Рома, ― серьезно похвалил Казаряна Смирнов. Твои соображения считаю хорошей основой для оперативной разработки. Конечно, хотелось бы, чтобы прошел первый вариант. Очень хотелось бы...

― Они, по сути, равноценны, Саня, ― встрял вальяжный от похвалы Казарян.

― Не скажи, не скажи. В первом варианте вор ― почти наверняка москвич, и москвич, хорошо нам известный. Мы его можем просчитать. Наводчика ― тоже. Просеем всех знакомцев Палагина через мелкое сито, и он у нас в решете останется. Второй же вариант ― полная неизвестность. Кто этот наниматель? Фанатик-коллекционер? Лауреат? Человек, желающий выгодно вложить капитал в непреходящие ценности? Иностранец, мечтающий сделать состояние?

― Ну уж прямо ― иностранец! ― возразил Ларионов. ― Они у нас тихие.

― А Кастаки?

― Кастаки не в счет.

― Все в счет, Сережа. Какой он наниматель, ― не будем загадывать. Но, во всяком случае, ловкий и хитрый. Будет ли такой нанимать московского домушника, чей почерк и связи, в принципе, нам, МУРу, известны? Не думаю. Скорее всего ― сделка с залетным гастролером, который, провернув операцию, растворяется в воздухе. И перед нами ― пустота. Исчезнувший неизвестно куда гастролер и наниматель, не имеющий никаких контактов с преступным миром.

― Да, картиночку ты нарисовал. ― Казаряновской вальяжности заметно поубавилось. ― Двенадцатый стул, исчезнувший в недрах Казанского вокзала. Только Остапу Бендеру было веселей: одиннадцать ― за, один ― против. А у нас ― два стула, пятьдесят на пятьдесят.

― Срочно разрабатываем первый вариант, ― решил Смирнов. ― За Сережей ― картотека по домушникам, за Романом ― окружение Палагина.

― А за тобой? ― не утерпел Роман.

― За мной ― общее руководство. Помогать тому, кому делать нечего. Кстати, Роман, наш клиент с Красноармейской где содержится? В Матросской тишине?

― У нас пока. Потрясти этого Угланова имеет смысл, это идея, Саня! Ему скучно, на допросы не водят, и без допросов доказано, что грабанул нашего знаменитого мастера слова он, и только он; думать о том, сколько дадут, надоело. Так что для него беседа с симпатичным оперативником на отвлеченные темы ― необходимая и желанная развлекуха.

― Кто у нас симпатичный оперативник? ― Смирнов оглядел своих бойцов.

― Симпатичные все. Но самый симпатичный ― я, ― признался Казарян.

― Тогда потряси его, Рома. На отработку первого варианта вам два дня. Приступайте.

В пустынном до таинственности коридоре Центрального Комитета комсомола четко звучали твердые каблуки. У двери с черной табличкой, на которой золотом было написано имя хозяина кабинета, стук шагов прекратился.

Владлен Греков вошел в приемную комсомольского вождя. Ему тренированно улыбнулась секретарша:

― Вас ждут.

― Наслышан, наслышан, ― поднялся ему навстречу владелец кабинета, невольно покосившись на телефонный аппарат с гербом. ― Проходи, садись, будем разговаривать.

― За меня уже, наверное, сказали. ― Владлен застенчиво сел на край кресла, сжал коленями нервно сложенные вместе ладони. ― Просто я готов и очень хочу работать.

― Люблю вас, военную косточку, за ясность и определенность. Такие, как ты, очень нужны в комсомольской работе. Ты даже представить себе не можешь, как страдает дело от несерьезности, мальчишеской расхлябанности, крайней засоренности голов основной массы руководителей первичных организаций и даже функционеров центральных органов. Четкости в исполнении заданий, дисциплинированности, отсутствия каких бы то ни было колебаний в проведении генеральной линии, ― именно тех качеств, которыми так славна армия, ― недостает нам, комсомольцам. Ну, так решаем: в отдел военно-физкультурной подготовки, инструктором.

― Николай Алексеевич, вы должны понять меня...

― Почему вдруг на "вы"?! ― грозно удивился сорокопятилетний заматерелый хозяин кабинета. ― Мы с тобой ― комсомольцы, соратники по Союзу молодежи. Так что ты это чинопочитание брось. Вот в этом мы хотим отличаться от армии. Так что ты говорил?

― Я на юрфак МГУ, на вечернее, документы сдал. Хочу продолжить образование, хочу со временем стать на боевые рубежи охраны социалистической законности Родины. А военно-физкультурные дела весьма далеки от будущей моей работы.

― Резонно, резонно, ― владелец кабинета широко зашагал. ― Что ж, тогда ― общий отдел. Тебе там отыщут работенку по профилю. Завтра можешь ознакомиться, я там скажу кому надо. Ну, как там поживает Сергей Фролович? Давно-давно не виделись. Все бушует, неугомонная душа?

― Разве он может быть равнодушным или просто спокойным? Такой уж человек! Вы сами знаете, Николай Александрович.

― Ты знаешь, ты! ― поправил Николай Александрович, и послушный Владлен еле слышно пробормотал:

― Ты же знаешь...

Ларионов любовно раскладывал пасьянс из одиннадцати фотопортретов. Сначала с ряд выложил всю наличность, потом с сожалением четыре убрал совсем. Еще четыре перевел во второй ряд. Подумал, подумал ― и решился: вторая четверка последовала за первой. Трое избранных смотрели на него. А он ― на них.

Вошел Казарян, глянул через ларионовское плечо на фотографии, восхитился:

― Ух вы, мои красавцы! ― И сел за свой чистый, без единой бумажки стол.

― А знаешь, Рома, зря мы домушниками не интересуемся. Конечно, девяносто процентов из ста ― примитивные барахольщики, и правильно, что ими район занимается, но попадаются, я тебе скажу, любопытнейшие экземпляры. Любопытнейшие. ― Ларионов, будто в три листика играя, поменял фотографии местами. ― Как твои дела?

― Как сажа бела. Под нашу резьбу с величайшим скрипом лишь Миша Мосин, посредник-комиссионер среди любителей антиквариата, нумизматов, коллекционеров картин, с которых он имеет большую горбушку белого хлеба с хорошим куском вологодского, если не парижского сливочного масла. Напрашивается вопрос: зачем ему уголовщина?

― Напрашивается ответ: чтобы кусок масла стал еще больше.

― Будем на это надеяться. У тебя что?

― Вот эти трое.

― Что ж, надо исповедаться. ― Казарян вылез из-за своего стола, направился к ларионовскому. Взял фотографии, без любопытства посмотрел и вернул их на свое место, небрежно бросил на стол. Отошел к окну. ― Надо, конечно, надо. Но граждане эти, судя по обложкам, пареньки серьезные. Пойдут ли они на такое дело во время нынешней заварухи, когда ― они не дураки, они про это знают ― мы рыбачим частым неводом? Вот вопрос.

― Не каркай заранее, Рома. Давай действовать по порядку.

― Я не против, Сережа. ― Казарян тянул время, не решаясь сказать важное. Но все же решился. ― Ты знаешь, почему Серафим Угланов, по кличке Ходок, пошел брать писательскую квартиру непохмеленым? Конечно знаешь: у него не было ни копья. А почему у него не было ни копья, ты не знаешь, наверняка. А я знаю. У меня с Серафимом душевный разговор был, и он мне сказал, что накануне скока он вполусмерть укатался в карты. Все спустил, до копейки.

― Зачем ты мне все это рассказываешь? ― настороженно спросил Ларионов. Он уже догадался, о чем хочет поведать ему Казарян, но не хотел, чтобы это было правдой.

― Для сведения, Сережа. Раздевал Серафима известный катала Вадик Клок. И не его одного. Среди пострадавших ― кукольник-фармазон Коммерция и залетный ростовский домушник, не пожелавший никому представиться. Обращались к нему просто: Ростовский.

― У кого играли? ― быстро спросил Ларионов.

― У Гарика Шведова, известного тебе ипподромного жучка, приятеля Клока.

― Что ж они, не знали, что на каталу нарвались?

― Поймать его, дурачки хотели. Боюсь, Сережа, что Санины опасения оправдаются, и нам достанется второй вариант. ― Ничего не знал Казарян (официально) об отношениях Ларионова с Клоком, он и не предполагал ничего, сообщил только сведения о некоторых представителях преступного мира.