К Зелинский - Литература и человек будущего

• Название: Литература и человек будущего
• Автор: К Зелинский
• Жанр: Публицистика

---

Ваш тридцатый век обгонит стаи сердце раздиравших мелочей. Нынче недолюбленное наверстаем звездностью бесчисленных ночей. Воскреси хотя б за то, что я поэтом ждал тебя, откинул будничную чушь! Воскреси меня хотя б за это! Воскреси свое дожить хочу!

Недаром в поэме "Хорошо!" восклицал поэт: "Отечество славлю, которое есть, но трижды - которое будет". Можно заметить, что еще Лермонтов писал: "Россия вся в будущем..." - на это обращал особое внимание Добролюбов в статье "О степени участия народности в развитии русской литературы". В одной из стихотворных повестей "Будущий быт" Маяковский сделал попытку изобразить картину бытовых условий, в каких будет жить человек в XXX веке. Эта поэма, как говорил сам Маяковский, носит шуточный характер. Однако она небезынтересна для характеристики того направления, в каком развивались технические замыслы того времени. Картина "Будущего быта" отталкивается от сатирического изображения настоящего, то есть жизни в коммунальной квартире, где весь день звонки, где отмахиваешься от выселения какой-нибудь бумажкой из Кубу, где в ванне развешено белье и т. п. Наш сегодняшний быт, как его называет Маяковский, - это "наш сардиночный унылый быт". Завтра все будет по-другому - ни ребячьего писка, ни тесноты, ни развешенного стираного белья и т. п. И поэт дает несколько картинок такой будущей жизни. Вот: "Утро", "Полет", "На работу", "Труд", "Обед", "Занятия", "Игра", "Вечер" и т. п. На работу вежливо будит радиобудильник, бреет "электросамобритель" и т. п. Везде действуют кнопки. Нажимаешь кнопку - появляется ванная, другую - чайный стол, третью - самолет сложился сам собой и т. п. Все передвижение происходит по воздуху. Отсюда отсутствие всякой толчеи, которую ненавидел Маяковский. Люди влетают прямо в окна. Рабочий день четырехчасовой. Все равны. "И сапожники и молочницы" - все гении. Сметана делается из облаков. Если солнце зашло во время игры, то его можно догнать. Кафе тоже в воздухе, миллионы столиков.

Пей и прохлаждайся позвони только. Безалкогольное. От сапожника и до портного - никто не выносит и запаха спиртного. Больному рюмка норма, и то принимает под хлороформом.

Все эти сцены, повторяю, нужно рассматривать, по выражению автора, как написанное "ради шутки". В. Маяковский в этом стихотворении иронически изображает авиамилицию, смеется над современными пиджаками и брюками и пишет, что, "откровенно говоря, футбол - тоска. Занятие разве что - для лошадиной расы". Но есть в этом стихотворении и серьезное: оно в том, что "кнопочная цивилизация" только для того и будет создана, чтобы освободить человека от мелких повседневных забот. Техника-слуга человека. Любопытно, что у Маяковского - повторяю - вся будущая жизнь должна будет происходить в воздухе, над землей. Там больше простора. Нет скученности городского быта. Машины управляют искусственными тучами. Дождь по надобности будет без града и т. п. У Шолохова в первой книге "Поднятой целины" Давыдов, встречая казачьего мальчишку Федотку, который щеголяет в отцовском картузе, думает при этом, что Федотка лет через двадцать будет электроплугом наворачивать вот эту землю. "Ему-то уж, наверно, не придется так, как мне пришлось после смерти матери: и белье сестренкам стирать, и штопать, и обед готовить, и на завод бегать... Счастливые будут Федотки, факт!"- думал Давыдов, обводя глазами бескрайнюю, нежно зазеленевшую степь. На минуту он прислушался к певучим засвистам жаворонков, посмотрел, как вдали, согбенный над плугом, ходит плугатарь, а рядом с быками, спотыкаясь, идет по борозде погоныч, - и вздохнул полной грудью: "Машина будет все тяжелое работать за человека... Тогдашние люди позабудут, наверное, запах пота... Дожить бы, черт его подери!.. Хоть посмотреть бы!" О будущем человеке размышляет и К. Федин и Л. Леонов (в романе "Дорога на океан"). А. Фадеев в "Разгроме" устами Левинсона высказывает думы о моральном существе человека, об очищении человека от глубокой неправды перед самим собой, въевшейся в душу человека в классовом капиталистическом обществе. Вспомним внутренний монолог Пташки из "Последнего из удэге" или Кошевого и Лютикова из "Молодой гвардии". Алексей Толстой писал, что человек - цель наших усилий. Но нравственный пафос не может быть отделен от реальных исторических условий, от реальных противоречий, с какими связано рождение нового человека. Эта историческая реальность, эти противоречия - решающий фактор воспитания человека. Сюда входит и техника, и взаимоотношения человека с техникой. В аспекте наших представлений о будущем - это громадная область. Она подлежит специальному разбору не здесь, где я хочу говорить только о самом человеке. Но и здесь следует все же заметить, что научно-технические открытия - это не есть такая область, как думают иные, от которой можно просто отвлечься, сбросить со счетов, выключить из круга обсуждения о будущем человеке, подобно тому как мы выключаем лампочку в комнате, повернув выключатель. И наука и техника связаны с промышленностью, в своем развитии имеют свою логику и в известной части имеют необратимый характер. Если человек считает, что людям жилось счастливей, красивей, проще и спокойней, когда ездили на лошадях и обедали при свечах, - это не значит, что мы сегодня можем вернуться к такому порядку вещей. В развитии техники, повторяю, есть своя необратимость. Есть свои объективные противоречия во взаимоотношениях человека с техникой, независимые даже от социального строя. А ее стремительное, поистине "ракетное" развитие в последние десятилетия, по выражению Нильса Бора, бросает вызов далеко не совершенной во многих отношениях анатомической и нейрофизиологической организации человека. Однако, как справедливо замечает Нильс Бор (в статье "Атомы и человеческое познание", 1955), богатые обещания атомного века и устранение связанных с ним и новых опасностей может быть решено "только сотрудничеством всех народов, основанным на общем понимании необходимости содружества людей" (12). Особые задачи, которые встали перед человечеством, когда люди почувствовали, что машины являются не только их рабами, то есть "членами общества", соседями, с которыми нужно как-то считаться, - эти обстоятельства были сформулированы еще более ста лет тому назад Карлом Марксом, который писал, что человек не хочет быть "придатком машины". Энгельс писал, что "подобно тому как в прошлом столетии (то есть в XVIII столетии. - К.З.) крестьяне и рабочие в мануфактурах изменили весь свой образ жизни и стали совершенно другими людьми, когда оказались вовлеченными в крупную промышленность, точно так же общее ведение производства силами всего общества и вытекающее отсюда новое развитие производства будет нуждаться в совершенно новых людях и создаст их" (13). Это справедливая мысль. Продолжая ее, мы можем сказать, что подобный процесс развивался и в XIX веке, и тем более в последние десятилетия нашего века. Научно-техническая аппаратура наделена также своеобразной организующей силой. Она воздействует на людей. Она может раздражать или привлекать. Она также порождает, говоря словами Энгельса, совершенно других людей, которые вовлечены в громадную отрасль науки. Наука же, по свидетельству Программы КПСС, стала производительной силой общества. Нельзя бросить незаконченную плавку в мартене или домне, чтобы не заклинить их. Нельзя бросить на полдороге начатый лабораторный опыт. Логика научной и технической работы повелевает нами. Эта зависимость и поведения человека, и его морали, и уклада его жизни не только от социальных условий, но и от научно-технических изобретений, все это давно получило свое отражение в литературе. В рамках развития капиталистического строя об этом писал раньше, например, лорд Литтон в романе "Грядущая раса" (1870) или Самюэл Батлер в романе "Эреуон" (1872), которому ответил своим романом Уильям Моррис. Батлер писал о том, что "слуга незаметно превращается в хозяина; уже сейчас достигнута такая стадия, когда человек будет очень страдать, если он вдруг лишится услуг, оказываемых машинами". "Книга машины" Батлера так же, как и книга Беллани "Через сто лет" (более известная под именем "В 2000 году"), предлагает выход на путях государственного коммунизма и на базе национальной централизации, доведенной до предела. Именно эти идеи и вызывали особенные возражения Морриса. В наше время утопии, в которых описывается грядущее перенасыщение человеческой жизни машинами, за рубежом появляются в значительном числе. Особенно в США. Поэт прошлого века, которого цитировал Кропоткин в своей "Этике", писал:

Милый друг, не рвись усталою душой От земли, - порочной родины своей, Нет, трудись с землею и страдай с землею Общим тяжким горем братьев и людей...

Этот поэт с его призывами давно оставлен позади авторами современных романов о будущем. Начиная с Герберта Уэллса за последние полвека место действия большинства научно-фантастических романов перенесено на космические корабли, планеты и далекие небесные тела. Это объясняется не только тем, что на земле уже не осталось необследованных островов или неизвестных укромных уголков, как некогда в горах Африки или Южной Америки и т. п. Это объясняется возможностью вовлечь в действие (как у Жюля Верна и Уэллса) новейшие технические изобретения, построить на них сюжет и поставить перед ними лицом к лицу человека. Но, конечно, привлечение современных научно-технических изобретений к участию в разрешении проблем будущего приобрело особенное значение в последние два-три десятилетия, в годы войны и особенно в послевоенные годы. Это связано с развитием новой науки об управлении - кибернетики и с созданием самоуправляющихся автоматических систем. Соблазн обращения к этой теме связан также и с совершенно новым углом зрения, под которым мы можем взглянуть на самого человека. Вот откуда десятки и буквально сотни произведений о будущем человеке, написанных на Западе с позиции кибернетики. Эта проблема и в самом деле по-новому осветила многие явления и дала возможность с какой-то единой точки взглянуть на математику, физику, биологию, физиологию, языковедение и другие дисциплины, казалось бы совершенно друг с другом не связанные. Академик А. Колмогоров, который в октябре 1956 года на совещании в Академии наук СССР по автоматике отрицательно высказался о кибернетике, через год изменил свою позицию. А не так давно в докладе на открытом семинаре в МГУ (для работников механико-математического факультета) заявил, что он принадлежит к тем крайне отчаянным кибернетикам, которые не видят принципиальных ограничений в кибернетическом подходе к проблемам жизни и полагают, что можно анализировать жизнь во всей ее полноте, в том числе и человеческое сознание со всеми ее сложностями, методами кибернетики. Иначе сказать, А. Колмогоров пришел к выводу о теоретической возможности построить самовоспроизводящиеся и самонастраивающиеся машины, которые могут радоваться и грустить и ставить перед собой задачи, которые ставит перед собой человек. Другими словами, можно построить машину, заменяющую человека. Еще ранее инженер И. Полетаев в своей книге "Сигнал" (1958) писал, что теоретически нет никаких препятствий к установлению функционального родства между человеком и машиной и что признанию такого родства нам мешает психологическая рутина. Так людям долго было трудно признать свое принципиальное родство с обезьяной, которая является близкой человеку ступенью живого мира. Я, разумеется, не смею с необходимой компетентностью судить об этом предмете, не являясь специалистом-математиком. И хотя в одной из своих статей ("Мысли о нашем веке" - "Новое время", 1961, № 45) я позволил себе высказать сомнение в возможности создания "человека-протеза", это сомнение относилось только к одной области: я считал и считаю, что как бы далеко ни зашли исследования науки в параллелизме управляющего и исполнительного механизмов и в обработке информации организмом и машиной, - все это, однако, не снимает сегодня долга и ответственности человека перед народом, перед людьми. А это главное. В самом деле, совершенно прав А. Колмогоров, который писал, что реальное продвижение в направлении понимания механизма высшей нервной деятельности, включая и высшие проявления человеческого творчества, естественно, не может ничего убавить в ценности и красоте творческих достижений человека. Во всяком случае, кибернетика чрезвычайно много внесла в развитие современной науки. Она заставила нас по-своему взглянуть на человека и на всю его деятельность. Разумеется, кибернетика нисколько не подменила собой диалектического материализма и мало что прибавила к пониманию закономерностей в развитии человеческого общества в духе исторического материализма. Но кибернетика позволила нам взглянуть на человеческий организм в его внутренних и внешних связях более трезво. Мы увидели более трезво его достоинства и слабости, которые мы меньше замечали под влиянием самоуверенности и самопереоценки, внушенных великими достижениями науки последних лет. В частности, я думаю, что нам предстоит более основательно взглянуть на регуляторный механизм не только в области физического равновесия (вестибулярный аппарат, поверяемый невесомостью), но и в области психологии поведения. Когда один из современных авторов научно-фантастических произведений (В. Немцов) в порядке некоторого открытия заявляет, что в будущем совесть станет властвовать над всеми поступками и что главное в человеке будущего - отвращение к сделкам со своей совестью, то этот автор упускает из виду, что совесть, как и другой регуляторный механизм, будет видоизменяться в зависимости, от потребности общества. Главное, что я хочу подчеркнуть, говоря о человеке будущего, это грядущее изменение его психологии и даже физиологии. Сейчас большинство писателей, обращаясь к человеку будущего, рассматривает человека как некую неизменную константу, как готовую данность. Н. Винер не без остроумия однажды заметил, что в понятии прогресса есть элемент усталости. Мы переносим в будущее или свое желание отдохнуть, или, наоборот, развить до предела то героическое напряжение во всех смыслах, которого требует от нас сегодняшний день. Но жизнь в обществе и характер воздействия общества на человека тоже будут видоизменяться. Вряд ли можно предсказать: увеличится или уменьшится темп жизни? Теоретически, с одной стороны, он должен уменьшиться, поскольку автоматика должна заменить людской труд. А с другой стороны, темп должен увеличиться, поскольку увеличится объем информации, перерабатываемой человеком, и в связи с развитием средств связи и умножением самого населения. Несомненно, языковая проблема станет очень острой. В некоторых произведениях о будущем (как, например, у И. Ефремова или у Ю. Долгушина, "Генератор чудес") ставятся вопросы о возникновении "третьей сигнальной системы", когда люди будут общаться без слов, непосредственно воспринимая мысли и эмоции других людей. Это одна из излюбленных идей Джона Бернала, который писал по этому поводу (14), что, хотя эта мысль может показаться абсурдной, сам он сжился с возможностью имитировать деятельность мозга при помощи электрических цепей. Джон Бернал не без основания пишет о том, что мир будущего и человек будущего, проецируемый в века, может оказаться совершенно непохожим на нынешнего. И то, что мы сегодня воспринимаем со знаком минус и считаем безнравственным, в будущем, по мнению Бернала, может расцениваться как раз наоборот. Я уже указывал, что А. Колмогоров подобный упрек в недостатке воображения адресовал научно-фантастическим писателям нашей современности, не умеющим оторваться от современных представлений. В воспоминаниях А. Магарама о Ленине (15) рассказывается о том, что Владимир Ильич еще раньше высказывал эти мысли, причем в гораздо более решительной форме. В. И. Ленин говорил, что физиология разумных существ зависит от силы тяготения и, возможно, на других планетах существуют разумные существа, которые воспринимают внешний мир другими чувствами, которые значительно отличаются от наших чувств. При этом В. И. Ленин ссылался на то, что в глубинах океанов живут разные породы рыб, имеющие свои осязательные органы, и их глаза сами освещают путь впереди. Превращение нынешнего населения земли в человеческий океан, - а население земли увеличивается в геометрической прогрессии (удваивается каждые пятьдесят лет), - несомненно, породит и новую форму взаимоотношений человека и миллиардных масс людей. И. Ефремов в "Туманности Андромеды" в осторожной форме говорит о том, что главной задачей преобразования людей в будущем будет отучение от эгоизма (что можно понять как отучение от индивидуалистического самочувствия), а с другой стороны, медицинское воздействие на человека, очевидно, с помощью новейших электронных и биологических средств, в целях выравнивания его характера на предмет исправления психики в эру "Разобщенного Мира". Но не произойдет ли при таких операциях выплескивание ребенка вместе с водой из ванны? Если, как пишет И. Ефремов, "у ярких, сильных индивидуальностей нередко силен и эгоизм и его труднее победить. Но такая победа-необходимость, пожалуй, важнейшая в современном обществе". Конечно, с современной точки зрения, это есть покушение на индивидуальность, установка на унификацию. Но, несомненно, прав Дж. Бернал, который писал, что мир будущего станет в значительной степени миром, сделанным человеком не только в материальной, но и в интеллектуальной области. По мнению английского ученого, этот созидательный аспект означает, что наука по своей природе приблизится к искусству и станет тем, чем была в некоторой степени математика, а именно - полем деятельности человека, в котором новые композиции непрерывно создаются, а не просто открываются благодаря изучению природы. Все же я думаю, нам сегодня не так просто представить себе соотношение отдельно взятой личности с обществом, умножающимся в геометрической прогрессии. Если сегодня мы примем округлую цифру населения земли в 2,5-3 миллиарда, то через сто лет оно будет равняться 10-12 миллиардам, а через двести - уже около 48 миллиардов, а еще через сто лет оно подойдет к цифре почти 180-190 миллиардов людей и т. д. Этот факт не может не найти отражения в нервно-психической организации человека. Почему? Потому что он вызовет, как я уже говорил, громадное увеличение информации. Это также будет связано с изменением всех форм общественного быта, питания, связи, широкого введения радиоэлектронной аппаратуры, которая в будущем даст возможность людям, оставаясь на месте, видеть, слышать и узнавать любого человека в любой точке земного шара и любую картину жизни во всех концах земли. Кроме того, сам человек получит возможность "по прихоти своей скитаться здесь и там, дивясь божественным природы красотам" (Пушкин). Уже сегодня достижения химии позволяют снять все опасения Мальтуса, которые когда-то высмеивал еще В. И. Ленин. Питание, очевидно, не будет добываться только средствами земледелия. Сегодня около 10 процентов всей поверхности земли обрабатывается для добывания пищи, причем только 6,5 процента этой площади обрабатывается интенсивным образом, по всем правилам науки, с применением машин. Две трети земли занято океанами, морями и реками, а 90 процентов суши представляют из себя пространства гор или пустынь, а также пространства, покрытые лесами, кустарниками или представляющие собой пастбища с грубой растительностью (16). Но для понимания занятий и внутреннего мира будущего человека гораздо важнее не представление о том, что будущее поле его деятельности по обработке земли еще достаточно велико. Важнее, повторяю, другой аспект-соотнесенность человеческой единицы и миллиардов других подобных единиц. Совершенно очевидно, что даже и при отсутствии государства, партии, фабрик, разных учреждений, этих наиболее сильных организующих факторов, должно будет чрезвычайно возрасти значение общественной дисциплины как нравственного регулятора. В. И. Ленин писал в 1918 году: "Надо научиться соединять вместе бурный, бьющий весенним половодьем, выходящий из всех берегов, митинговый демократизм трудящихся масс с железной дисциплиной во время труда, с беспрекословным повиновением, - воле одного лица, советского руководителя, во время труда" (17). Мне думается, что в этих словах В. И. Ленина обозначается некое предвосхищение духовной структуры освобожденного коммунизмом человека. Разумеется, в будущем перед обществом будут стоять совершенно иные задачи, чем в тот год, когда закладывались основы нового человечества. Но и в будущем, очевидно, будет вырабатываться сочетание, с одной стороны, бурной, бьющей через край творческой энергии, изобретательности нового человека, в котором "силушка по жилушкам переливается". А с другой стороны - органической дисциплины, вводящей эту бьющую через край энергию в русло поступательного развития всего человечества. Это ограничение? Да, ограничение, но совсем иного типа, не идущее извне от государства или иной организующей силы. Это превращение содержания в форму, как в художественном произведении: чем жарче волнение, тем строже форма, о чем писал Пушкин. Очевидно, тот вид новой дисциплины (который предвидел В. И. Ленин), укрепляясь в рядах поколений, превратится в безусловный рефлекс нашей нейрофизиологии (говоря в терминах И. Павлова). А безусловные рефлексы, которые тоже являются ограничением свободы, мы не воспринимаем как нашу несвободу. Мы их воспринимаем как нашу природу. Таковой мне представляется диалектика психологии и самосознания будущего человека. Но, повторяю, это один из наиболее трудных аспектов наших представлений о будущем человеке. Нельзя не отметить в этой связи, что даже те писатели, которые стремятся заглянуть в очень далекое будущее, за тысячелетия (как И. Ефремов), да и другие писатели практически обходят эту сторону психологии будущего человека. В некоторых же буржуазных "утопиях-предостережениях" сегодняшнего дня перед нами вырастает не столько действительное желание творчески разобраться в путях развития будущего человека, сколько желание будущим коммунизмом напугать современного буржуа, напугать перспективой обуздания якобы поселившегося в нем и якобы украшающего его ницшеанского "сверхчеловека". Другая же линия подобных "утопий-предостережений" рисует картину превращения людей в червей, дрейфующих вместе с течением человеческой реки. Конечно, можно пожалеть, что значительная часть научно-фантастических произведений современных авторов (не только за рубежом, но и некоторых советских авторов) тяготеет в основном к сюжетам или приключенческого характера, или к морально-алгебраическим задачам, связанным с новой техникой. При этом остается в тени, на мой взгляд, важнейший аспект (для понимания психологии будущего человека) - быстрое нарастание информации и затем детерминирующих и организующих сил расширяющегося монолитного общества. Но все же я, повторяю, не счел бы возможным бросать какой-либо упрек авторам произведений, далеко забегающим в будущее. Консерватизм нашей физиологии, наших восприятии слишком велик, чтобы с ним не считаться. Характерно, что в романе польского писателя С. Лема "Магелланово облако" (в чем-то перекликающемся с романом "Туманность Андромеды", действие в нем происходит в XXXII веке) автор счел необходимым в видеопластической форме изобразить на космическом корабле тот самый пейзаж, к которому люди привыкли на земле. Н. Чернышевский в своей статье "Русский человек на Rendez-vous" когда-то писал, что наиболее серьезное, нравственное испытание русский человек держит в отношениях с женщиной. Как он поведет себя с ней, таков и человек. Хороший человек или негодяй. В Индии и Африке таким испытанием была встреча с дикими зверями. Сегодня многие научно-фантастические произведения представляют собой своеобразное рандеву с машиной. Как поведет себя человек с машинами, таков и человек. Например, в рассказе Г. Альтова "Полигон Звездной реки" герой рассказа пожертвовал накопленною энергией для полета в космос, чтобы спасти группу людей, оказавшихся засыпанными в глубокой шахте. А вот другой рассказ американского писателя Тома Годвина "Неумолимое уравнение". На космический корабль, звездолет КЭП, которому было поручено доставить сыворотку для шести человек партии исследователей на небольшом небесном теле Вудене, потихоньку забралась девушка, чтобы повидать там своего брата. Но счетные машины определили курс, массу корабля, пилота и груза, необходимое количество горючего. Счетные машины не имели в виду дополнительного пассажира. Перед пилотом Бартоном встал вопрос: или шагнуть девушке через герметическую дверь в звездное небытие, или оставить умирать шесть человек. Одна и шесть. Как поступить? Вот оно: рандеву со счетно-решающей машиной. Автор предисловия к сборнику американских научно-фантастических новелл А. Казанцев называет пилота холодным и жестоким, считая, что автор рассказа должен был снабдить ракету автоматической аппаратурой спуска и заставить своего героя самому выброситься в ничто. Но я думаю, что автор ставил себе не эту задачу. Он хотел показать, что люди могли познать законы, но не в человеческой власти было их переделать. Длина окружности равна 2пR, и с этим ничего не поделаешь. Закон тяготения представляет собой неумолимое уравнение, и он не делает различия между падающим листом и двойными звездами. На Западе написано много романов, где авторы по-иному развивают свой сюжет. Роман об атомной войне (например, "Последние и первые люди" Алафа Стебельдога), или романы о войне двух Галактик (как роман Эдварда Смита), или роман П. Клийтора "Эра роботов", где изображается, как самоуправляющиеся автоматы, кибернетические машины взяли верх над людьми. Можно, наконец, представить и другие перспективы. Французский писатель Г. Бардэ в своей книге "Завтра - 2000 год" зовет людей вернуться к утопии Ямбулоса, пока нас не пожрали машины, или утопии Геката из Абдера, который описывает гиперболийцев, питавшихся только растениями. Эти люди, насытившись тысячелетней жизнью, с венками на головах бросались в море. Своеобразная устрашенность электронными мозгами или автоматами, соизмеримыми с человеком в пределах его эмоции, логики и возможностей, боязнь этих теоретических, уже доказанных как возможные, созданий человека - составляет не только характерную черту современной американской научно-фантастической литературы. Эти мотивы звучат и у прогрессивных писателей разных стран. И в этом тайном страхе скрыт гораздо более глубокий смысл, нежели это может показаться на первый взгляд. Здесь говорит органическое отвращение человека к господству механического начала, нежелание принять "неумолимое уравнение", как бесстыдное признание своего рабства у законов природы. Человек так устроен (его физиология, психология), что ему противно адресовать свои чувства, а тем более обнимать хотя бы самый искусно сделанный, полностью имитирующий человека макет - пластмассовый или иной - женщины или мужчины. В рассказе итальянского писателя Джованни Арпино "Любовь Изотты Пфафф" говорится о том, как фирма "Дженерал электрик" поставила одному итальянскому фабриканту готового платья такой автомат, который спонтанно (а ведь это привилегия человека) начинает пришивать для некоей Изотты аппликации - признания в любви. "Влюбленный" робот приводит в бешенство Плачидо и его жену. Они наблюдали, как крюк робота все нежнее и нежнее гладил швейную машину "Изотту Пфафф". Это сатирический рассказ. Но вот у польского писателя С. Лема этот мотив человеческой неприязни к имитирующим наши действия роботам-автоматам разработан в нескольких довольно глубоких по своему содержанию психологических этюдах в книге новелл "Вторжение с Альдебарана". С. Лем это точно подметил. Например, у него транспортная фирма "Трансгалактик", занимающаяся перевозкой пассажиров на другие планеты, не только гарантирует пассажирам всяческие удобства и безаварийность, но и гарантирует: "никаких автоматов - интимность, тактичность, искренняя человеческая благожелательность - весь обслуживающий персонал живой". Живой! - вот в чем суть. В новелле "Молот" дана такая ситуация: пилот звездного корабля летит в соседстве со своим электронным сменщиком-автопилотом. Этот последний обладает (хотя и заключен в железный ящик) всеми человеческими свойствами. Он контролирует и корректирует действия человека-пилота. Более того: он начинает заговаривать с ним женским голосом, якобы записанным им во время его программирования научной сотрудницей на земле. Но это обман. Обман робота, машины. Это механическое, электронное создание с зелеными глазами в конце концов рождает в душе человека такой ужас, такое отвращение, что он молотком разбивает автомат, хотя это и сопряжено с гибелью его и звездного корабля. Особенно интересен рассказ "Друг", в котором польский писатель выдвигает гипотезу о возможности создания электронной машины, которая может объять и подменить собой все человечество. Вот где царит ужас человека перед своим созданием: "Я мог все, все-какая чудовищность! Я обращался мыслью к космосу, вступал в него, рассматривал планы преобразования планет или же распространения особей, подобных мне, - все это перемежалось приступами бешенства, когда сознание собственной бессмысленности, тщетности всех начинаний приводило меня на грань взрыва, когда я чувствовал себя горой динамита, вопиющей об искре, о возврате через взрыв в ничто". Этот тонкий психологический этюд, заставляющий вспомнить лучшие вещи Конан Дойла, Уэллса или "Крысолова" А. Грина, было бы неправильно приравнивать к угрюмым фантазиям некоторых современных американских "фантастов". У одного из них я познакомился с идеей о том, что человечество якобы является специфической формой звездообразования. А именно человеческое общество (пленка на земле) в процессе своего исторического развития открывает термоядерное оружие и в борьбе друг с другом взрывает земной охладевший шар, снова превращает его в звезду. Нет, у С. Лема другое, совсем другое. У него пафос Прометея, который не хочет признать богом неумолимую Природу-Машину. Будущее, которое люди социалистических государств во главе с СССР как бы держат в своих руках, ощупывают его, мнут, как глину, придавая ему заданные формы и параметры, словно скульптор, приступивший к воплощению своих замыслов, - естественно, рождает у нас всех особое чувство близких возможностей. Мечты входят в программы и становятся предметом практического планирования. Разумеется, такая атмосфера благоприятствует развитию научно-фантастического жанра. Однако мне бы хотелось подчеркнуть в заключение важность первой части этой формулировки, - важность научного подхода. Как-то мне пришлось слушать передававшуюся по московскому телевидению одну из программ о будущем человеке (они передаются довольно часто). К сожалению, этот разговор больше походил на новогоднюю елку, где каждый придумывал наилучшие подарки для будущего человека: он будет самым умным, самым благородным, он будет горячо любить и т. п. Признавалось даже право на ревность. Но главные детерминирующие факторы (автоматика, население, характер коммунистической цивилизации, возрастание объема информации и т. п.) - все это осталось за пределами интересов мечтателей. А между тем вопрос стоит не о праве на ревность, но о содержании самого понятия гуманизм. Где границы человека и человеческого? На этот вопрос попытался ответить французский писатель Веркор (пожалуй, скорее запутать его) своим философски двусмысленным романом "Люди или животные?". Во всяком случае, Веркор (и в этом его заслуга) обнажил саму проблему, хотя и повернул ее биологически в прошлое. В нашем изменяющемся мире поставлена практическая задача построения нового человека. В каком смысле? В каких границах и в каком направлении? Какие социальные и научно-технические факторы ввиду коренных изменений в грядущем условий труда видоизменят самого человека? Мы можем представить себе любые картины и растительного рая, и технического рая. И ада озверения после атомной войны, и ада машинизации людей. Но в конце концов дело не в художественных фантазиях. Человек будущего будет формироваться теми силами, которые заложены сегодня, которые действуют. Они названы в Программе. Человек будет изменяться. Но все же я думаю, что, освобождаясь от грязи и скверны прошлого, собственнической эры, эры разобщенности, человек не идет к тысячелетнему, пусть и заслуженному отдыху после тысячелетних страданий. К. Федин назвал свой отклик на Программу КПСС "К миру гармонии" (18). К. Федин пишет, что нас ждет мир гармонии и поэзии. В известной мере это так. Но мне представляется, что человек будущего будет не только поэтом, но и философом и героем. 2пR-есть всегда формула окружности. Законы природы остаются законами природы. Человек никогда не примирится с их властью. Он всегда будет ощущать диспропорцию своего сознания и бытия. Вот почему он будет не гиперболийцем с венком на голове, но вечным Фаустом с оружием числа.