Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

• Название: Избранное. Из гулаговского архива
• Автор: Анна Баркова
• Издательство: Ивановский государственный университет
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5—230—02208—6

Жизнь и творчество А. А. Барковой (1901–1976) — одна из самых трагических страниц русской литературы XX века. Более двадцати лет писательница провела в советских концлагерях. Но именно там были созданы ее лучшие произведения. В книге публикуется значительная часть, литературного наследия Барковой, недавно обнаруженного в гулаговском архиве. В нее вошли помимо стихотворений неизвестные повести, рассказ, дневниковая проза. Это первое научное издание произведений писательницы.

---

Маршал огласил ряд фамилий, очень крупных, кое-какие имена отсутствовали. Некоторые носители этих отсутствовавших в списке имен сидели здесь, за столом. А где же другие? На племя берегут? А может быть, они конспиративно работают? Я вела протокол исторического заседания ЦК Объединенной ленинской рабочей партии. Это было название организации, насчитывающей, дай бог, сотню человек и долженствующей после переворота превратиться в массовую.

— Послезавтра ведите солдат с танками и пулеметами к зданию ЦК под предлогом репетиции первомайского парада… Сколько у вас полков?

— Привести можно полка два… Но это много, обратят внимание.

— Ничего, займите всю площадь и прилегающие улицы. Состав надежный?

— О да! Старые солдаты, злые за то, что их долго не демобилизуют, и молодежь… главным образом колхозная.

— Тем лучше. Окружите ЦК и МВД. А небольшую группу введите в здание ЦК в два часа дня. Там мы всех захватим. Телефонная линия и вообще связь будут парализованы. Займите госбанк, почту, телеграф, радиоцентр. В здании ЦК на заседании я прочту обращение к населению и к армии с подписями истинных ленинцев, членов ЦК Объединенной ленинской рабочей партии.

Он назвал шесть фамилий, и свою в том числе.

— В обращении будет сообщено о преступлениях старого руководства, о полном изменении внешней и внутренней политики. Декларируем обещания рабочим и колхозникам… Часть колхозов, явно убыточных, придется ликвидировать… — другим, конфиденциальным тоном, сказал маршал. — Сельское хозяйство задаст нам головоломную задачу… Ну, подробности обсудим потом.

— Возрождение индивидуального хозяйства? — почтительно спросил какой-то полковник.

— Возможно и это. Все возможно. Но пока — удар. Иначе все погибло: и Россия, и народ, и мы. Да! Хранить все в глубочайшем секрете. Население прежде времени ни о чем не должно знать. Иначе — паника. В сберкассы за деньгами ринутся, магазины опустошат. Патриотизм товарищей москвичей нам хорошо известен с прошлой войны.

Здесь я должна признаться, что после четырнадцати лет лагерей и восьми лет «подучетности» на меня стало накатывать. Спокойно выслушивать некоторые вещи я не могу, восстает все мое существо, и я взрываюсь. Пренебрежительное замечание маршала о патриотизме москвичей немедленно ввергло меня в состояние одержимости. Я послала к черту и время, и место, и присутствующих именитых спасителей отечества, и все свои собственные задерживающие центры и очень громко, и очень дерзко сказала:

— И товарищи москвичи, и товарищи псковичи, и товарищи вятичи должны бросаться в магазины и сберкассы. Опыт последнего сорокалетия нашей истории научил их этому. Всем известно, как снабжают население в критические моменты. Люди хотят спасти от голодной смерти себя и своих детей.

Офицеры повернулись ко мне все сразу, как будто кто-то нажал какие-то кнопочки в их деревянных фигурах. В их взглядах было недоумение, тупое непонимание, изумление: как она смеет… при маршале! Маршал с любопытством обозрел меня, а мой патрон Альфский, улыбаясь, прошептал маршалу несколько слов. Маршал снова весело осмотрел меня:

— А-а! Товарищ анархистка. Я о вас слышал. Я в обсуждение причин московского патриотизма не вдаюсь, а просто констатирую факт. Вы правы, мы знаем, как снабжают, или вернее, не снабжают население и в рискованные и не в рискованные моменты. Отчасти поэтому мы и надеемся на сочувствие населения к нашему замыслу.

— Если он удастся, — смеющимся голосом добавил Альфский.

— Он удастся. Удается все внезапное, созревавшее в тайне. О чем долго разглагольствуют, что пропагандируют, удается редко. Слишком много времени надо убить, чтобы доказать нечто людям, которые, в сущности, совсем не стремятся к борьбе и к жертвам и, естественно, берегут свою шкуру. Всегда и всюду, и всех нужно ставить перед свершившимся фактом.

Офицеры закивали, с обожанием глядя на маршала. Жесточайшие сомнения терзали меня. Эти видные офицеры, все в больших чинах, отдают ли они себе полный отчет в том, что должно свершиться? В каком состоянии их, видимо, не крупных размеров умы? Каковы их убеждения? Каковы их желания? Вера их налицо, во всяком случае. Они слепо веруют в этого двусмысленного диктатора. Человек он, возможно, выдающийся. Может быть, и гениальный. Но каков он будет в роли спасителя народа? И во имя чего вздумалось ему спасать народ? Ох, уж этот народ, которому без самозванца «не убойтиться». Я оглянулась и услышала классическую формулу:

— За истинный ленинизм! За подлинную демократию! За свободу! За народ! Долой бездарных авантюристов! Долой правительство деспотизма и позора!

Офицеры с деревянным восторгом зааплодировали. Альфский с будничным озабоченным лицом собирал какие-то документы, наверное, планы, политическую программу и прочес. Вскоре все разошлись. Мы с Альфским остались одни. Он исподлобья насмешливо взглянул на меня:

— Разочаровались?

— А вы верите в этих золотопогонных манекенов? Простите! Я слишком много претерпела от существующего режима и думаю, что имею право покритиковать и его противников. Неужели эти деревянные куклы способны что-то сделать? Они, по-моему, не вполне понимают, что к чему. Это же вояки в дурном смысле этого слова. Они могут только подчиняться высшим командирам и командовать безгласным солдатским стадом.

Альфский зорко взглянул на меня:

— Вы презираете людей больше, чем я. Как-то в нашем разговоре вы упрекнули меня в излишнем презрении к людям. В этом же уличали сегодня и маршала.

Он рассмеялся.

— Может быть. Человек очень противоречив. А ваши заговорщики очень уж несложны и прямолинейны. Грешным делом, они похожи на «версты полосаты»… И весь заговор ваш слишком бюрократичен, скучен. И в то же время, как все бюрократы, побеждающие мир за своим письменным столом, вы слишком самоуверенны. Почему вы так убеждены, что солдаты пойдут за этими Скалозубами и арестуют Фамусовых?

Альфский снова рассмеялся:

— Прекрасно сказано. Да, солдаты пойдут за Скалозубами и арестуют Фамусовых.

— Ни о чем не ведая, так себе, по одному только приказанию своих командиров арестуют руководителей партии и правительства?

— Не совсем так, — лукаво прищурясь, ответил Альфский, — солдатам будет прочтен лапидарный, но достаточно выразительный манифест… вы же слышали об этом вот сейчас.

— Манифест с обвинениями и обещаниями… Кстати, о каких важных документах, дипломатических и военных, идет речь? Вранье, наверно? «Параша», как говорили мы в лагерях.

— Почти. Но кое-что соответствует действительности. Вы знаете, что наш первый руководитель очень глуп и невежествен. Ну его немножко и спровоцировали с этими тайнами. Ему дали понять, что он может действовать единолично, что ему всецело доверяют, что он может орудовать государственными делами, как ему угодно, что он может кое-кого припугнуть за рубежом, кое-что приоткрыть. «Сосед Пахом», капризом случая поставленный к рулю, страшно обрадовался и разболтался в разговоре с двумя видными заграничными деятелями. Собственно, «документы» он никому не передал, но хорошо ознакомил с их содержанием правительства держав, интересы которых в этих документах сильно затронуты. Он форсил и угрожал. Ему и в голову не приходило, что он выдает и демаскирует ЦК и правительство.

— Ну, это, по-моему, не в первый раз!

— Конечно! Но до сих пор все ему сходило с рук. На этот раз сценарий разработали мы, сценарий очень детективный. Назрел, как говорится, огромный дипломатический и политический скандал. Угрожающие запросы и предостережения уже имеются. А послезавтра заседание ЦК и… — Альфский провел ребром ладони по горлу.

— Уж больно просто… Не могу поверить, что с такой легкостью вы уничтожите сорок лет трагедии.

— В эти сорок лет только и занимались тем, что и массы, и каждого отдельного человека дрессировали для безоговорочного рабства, — подчеркнул Альфский с язвительной улыбкой, — для безоговорочного выполнения того-то и того-то, для безоговорочного следования за тем-то и за тем-то… Теперь мы этим и воспользуемся.

Я невольно выговорила:

— Внутренне я в этом убеждена, но верить в это страшно. Наши газеты пугали нас каким-то американским изобретением. Ребенку будто бы можно вставить под кожу черепа розетку, электроводы будут проведены в мозг для того, чтобы управлять человеческим, извините за выражение, духом с помощью электросигналов. Самостоятельно мыслить при таком биоконтроле человек не сможет. Он будет с точностью и полным безразличием автомата выполнять то, что ему просигналят… У нас даже эта система биоконтроля не нужна. Он у нас выработан ЦК или же установлен… А сигналы в виде исторических решений, постановлений и директив мы получали в избыточном количестве, пожалуй… Теперь вы решили выбить из седла ЦК и его биоконтроль — прекрасно. Но почему вам должны доверять люди? Не воспользуетесь ли и вы в дальнейшем той же самой системой?