Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

• Название: Избранное. Из гулаговского архива
• Автор: Анна Баркова
• Издательство: Ивановский государственный университет
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5—230—02208—6

Жизнь и творчество А. А. Барковой (1901–1976) — одна из самых трагических страниц русской литературы XX века. Более двадцати лет писательница провела в советских концлагерях. Но именно там были созданы ее лучшие произведения. В книге публикуется значительная часть, литературного наследия Барковой, недавно обнаруженного в гулаговском архиве. В нее вошли помимо стихотворений неизвестные повести, рассказ, дневниковая проза. Это первое научное издание произведений писательницы.

---

1938, Караганда

Предсмертные слова

— Какой актер великий умирает! —
Воскликнул перед гибелью Нерон.
Палач и шут, он умирал играя.
Он проиграл и жизнь свою, и трон.
   Но ведь Нерон — безумный император,
   Цинический комедиант и лжец.
   Что думали другие в миг расплаты,
   С отчаянием предчувствуя конец?
Вот Август, несравненный и единый,
Неповторимый баловень побед.
Не омрачили смерти властелина
Беспамятство постыдное и бред.
   Ему жрецы курили фимиамы,
Он был судьей, вождем и мудрецом,
И статуи его сияли в храмах
Божественно безжалостным лицом.
Он не актер, спасавшийся под гримом
От безобразных пятен и морщин.
О чем же в смертный час поведал Риму
Могущественный Рима властелин?
   Он вымолвил три слова. О, как часто
   Их повторяли разные уста.
   Слова простые, как «прощай» и «здравствуй»,
   Но страшным смысл таила простота.
— Commedia finita est[17], — три слова
Промолвил Цезарь в свой предсмертным час.
Мы к мудрости цинической готовы,
Ни перед чем мы не опустим глаз.
   Конец триумфам, жреческим служеньям,
   Пирам и власти, и всему — конец.
   Комедия — победы, поражения,
   И кровь, и императорская власть.
Актером был и Август величавый,
А век его зовется золотым.
Но, сомневаться не имея права,
Склонился ниц осиротевший Рим.
   Предсмертных слов правдивое значенье —
   Ведь в этот миг душа обнажена —
   Нас одаряет горьким поученьем.
   Цена познанья — страшная цена.

1938

Тиберий

В прошедшие века закрыты двери.
Мы все живем, в грядущее спеша.
Но мне твоя, загадочный Тиберий,
Непостижимо родственна душа.
   Ты был в любви не римлянин, а рыцарь,
   Но отняли навек твою любовь.
   Ты стал людей угрюмо сторониться,
   Все жаждали твою увидеть кровь.
Надменный Август дал тебе наследье,
В душе тебя с бессилием кляня.
И ожидали злобные соседи
Империи погибельного дня.
   — Отец отечества! — воскликнул гнусный,
   И льстивый, и предательский сенат,
   Но ты сказал с насмешливостью грустной,
   Предчувствием трагическим объят:
— Сенаторы, я римскому народу
Хочу слугою быть. И так на век.
Но кто познал коварную природу?
Меняется нежданно человек.
   И титул ваш мне не прибавит славы,
   А вас века презреньем заклеймят.
   Прошли года, и для тебя забавой
   Чужая стала жизнь, и меч, и яд.
Любовь погибла. Ужасам разврата
Ты предался с неистовством немым.
Тогда тебя отверженным, проклятым
Именовать стал потихоньку Рим.
   Душили умиравшего подушкой
   Сенаторы, испытывая страх.
   Те самые, что жалкою игрушкой
   Когда-то были в царственных руках.
Меня постигли жалкие утраты,
Я знаю цену и добру, и злу.
Чудовищный и странный император,
Прими через века мою хвалу.

1938

«Я когда-то в век Савонаролы…»

Я когда-то в век Савонаролы
Жгла картины на святых кострах,
Низводила грешных пап с престола,
Возбуждала ненависть и страх.
   А потом в убогой темной келье
   С дьяволом боролась по ночам.
   Бичевалась целые недели,
   Кровь лилась по чреслам и плечам.
Библии суровые страницы
Не могли тоски моей заклясть,
Под моей жестокой власяницей
Бушевала пагубная страсть.
   На лицо прислужницы прелестной
   Я взирала, грех в душе тая,
   Зло во всем: в привычном, в неизвестном.
   Зло в самой основе бытия.
А наутро, бедной, темной рясой
Прикрывая стройный, гордый стан,
Грубую веревку подпоясав,
Стиснув обожженные уста,
   Шла я в храм молиться до экстаза
   До истомы дивной и больной.
   Но сомненья истязали разум.
   И смеялся дьявол надо мной.
Вместо лика светоносной Девы
Возникал в глазах Венерин лик.
И слова языческих напевов
Повторял бесстыдный мой язык.
   Торжествуют демоны повсюду,
   Не настал еще последний срок.
   Папский суд, продажный, как Иуда,
   Наконец, на казнь меня обрек.
Я в тот миг познала облегченье,
Искупила внутренний позор.
В том же темном, бедном облаченье
Я взошла спокойно на костер.

1938

Византийский дипломат

Я теперь неведомый вития.
У меня тревожный темный взгляд.
В духоте порочной Византии
Я жила века тому назад.

Я была коварным дипломатом,
Игроком, игравшим в мир и в меч.
И любили слушать азиаты
Важную замедленную речь.

Расстелю ее ковром цветистым
Перед взором хитрых дикарей.
Подкуплю сияньем аметистов
Полководцев вражьих и царей.

Пусть народы сломленные стонут
Под моей жестокою пятой,
Пусть цари в истомной неге тонут
В мире, пораженном слепотой.

С помощью монахов и евнухов
Гинекей выискивает миг,
Чтоб меня безжалостно и глухо
Задушить в сетях своих интриг.

Я отверг искания царицы,
И она лелеет в сердце месть.
Не смягчают яростной тигрицы
Ни дары, ни вкрадчивая лесть.

И она твердит, что я коварен,
В вере слаб и сердцем нечестив,
Что по-женски я неблагодарен,
И по-женски грешен и красив.

Может быть, она ревнивым взором
Угадала страстный мой каприз.
Да. Люблю я юношу-танцора,
Пламенного, словно Дионис.

Мне мила угасшая Эллада,
Мне постыл монашеский разврат.
Я любил бы там Алкивиада,
Был бы не придворный, а Сократ.

1938

«Если б жизнь повернуть на обратное…»

Если б жизнь повернуть на обратное,
Если б сызнова все начинать!
Где ты, «время мое невозвратное»?
Золотая и гордая стать!
Ну, а что бы я все-таки делала,
Если б новенькой стала, иной?
Стала б я на все руки умелая,
С очень гибкой душой и спиной.
Непременно пролезла бы в прессу я,
Хоть бы с заднего — черт с ним! — крыльца,
Замечательной поэтессою,
Патриоткою без конца.
…Наторевши в священном писании,
Я разила бы ересь кругом,
Завела бы себе автосани я
И коттеджного облика дом.
Молодежь бы встречала ощерясь я
И вгоняя цитатами в дрожь,
Потому что кощунственной ересью
Зачастую живет молодежь.
И за это большими медалями
На меня бы просыпалась высь
И, быть может, мне премию дали бы:
— Окаянная, на! Подавись!
Наконец, благодарная родина
Труп мой хладный забила бы в гроб,
В пышный гроб цвета красной смородины.
Все достигнуто. Кончено, стоп!
И внимала бы публика видная
Очень скорбным надгробным словам
(Наконец-то подохла, ехидная,
И дорогу очистила нам!):
Мы украсим, друзья, монументами
Этот славный и творческий путь…
И потом истуканом мне цементным
Придавили бы мертвую грудь.
И вот это, до одури пошлое,
Мы значительной жизнью зовем.
Ах, и вчуже становится тошно мне
В арестантском бушлате моем.
Хорошо, что другое мне выпало:
Нищета и война, и острог,
Что меня и снегами засыпало,
И сбивало метелями с ног.
И что грозных смятений созвездия
Ослепляют весь мир и меня,
И что я доживу до возмездия,
До великого судного дня.

1953