Дафна Дюморье - Птицы и другие истории (сборник)

• Название: Птицы и другие истории (сборник)
• Автор: Дафна Дюморье
• Жанр: Детектив
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-389-10916-2

Имя Дафны Дюморье (1907–1989) мир узнал в 1938 году, после выхода в свет романа «Ребекка», седьмой по счету книги молодой английской писательницы. Всего же за долгую творческую жизнь она выпустила полтора десятка романов, несколько сборников рассказов (новелл, повестей — в разное время Дюморье по-разному именовала произведения своей малой прозы), а также три пьесы, биографии и книгу о Корнуолле.

Сборник рассказов Дафны Дюморье, в 1977 году озаглавленный по знаменитой новелле «Птицы», впервые был опубликован в 1952 году под названием «Яблоня», а в 1953-м — «Поцелуй меня еще раз, незнакомец». Помимо шести рассказов, составляющих авторский сборник, в издание на русском языке включен никогда прежде не переводившийся рассказ «Счастливого Рождества» (1940).

Новеллы Дюморье — это не истории про сверхъестественное («живых призраков» вы там не встретите), но что может быть страшнее природы, когда она вдруг начинает вести себя противоестественно?

The Guardian

Если вы рассчитываете отдохнуть с книжкой в руках, расслабиться, а может, и подремать, то вам лучше выбрать что-нибудь другое…

The Observer (UK)

«Ребекка» и две новеллы, «Птицы» и «Не оглядывайся», — крупные вехи в развитии современного готического жанра.

The Independent

У Дафны Дюморье редкий дар видеть все наши потаенные страхи.

The Guardian

---

— Кто эта женщина? — спросил он. — Что ей от нас надо?

Виктор объяснил, что Анна его жена, что они пришли из долины и собираются подняться в горы. Они туристы, проводят здесь отпуск и хотели бы устроиться в деревне на ночлег. Виктор сказал, что старик его слушал, но глядел все время на Анну.

— Жена? — переспросил он. — Она не с Монте-Верита?

— Жена, жена, — подтвердил Виктор. — Мы из Англии, приехали походить по горам. Мы раньше здесь не бывали.

Старик повернулся к первому мужчине, и они стали о чем-то шептаться. Затем тот, что помоложе, вернулся в дом, откуда продолжали доноситься голоса. На порог вышла женщина, перепуганная еще больше мужчин: она глядела на Анну и буквально тряслась от страха. Почему-то вид Анны вызывал поголовный ужас.

— Она моя жена, — повторил Виктор. — Мы пришли из долины.

Наконец старик жестом дал понять, что согласен впустить их в дом.

— Я верю вам, — сказал он. — Так и быть, заходите. Если вы из долины, тогда ладно. Осторожность не помешает.

Виктор подозвал Анну. Она приблизилась и встала рядом с мужем. Хозяйка по-прежнему поглядывала на нее с опаской и пятилась назад, прикрывая детей.

В комнате, куда они вошли, почти не было мебели, но было чисто, и в очаге горел огонь.

Виктор сбросил с плеч рюкзак.

— У нас с собой провизия, — сказал он. — И спальные мешки. Мы не хотим вас затруднять. Но если вы позволите поесть у вас и переночевать на полу, мы будем вам очень благодарны.

Старик кивнул в знак согласия.

— Хорошо. Я вам верю, — повторил он и удалился со всем семейством.

По словам Виктора, они с Анной были озадачены тем, как встретили их в деревне. Они не могли понять, почему их приход вызвал такую панику и почему их впустили в дом только удостоверившись, что они муж и жена и пришли из долины. Они поели и расстелили на полу спальные мешки. Потом в комнату вернулся старик — он принес им сыру и молока. Женщина больше не показывалась, а молодой мужчина пришел вместе со стариком — скорее всего, из любопытства.

Виктор поблагодарил за гостеприимство, сказал, что они сейчас лягут спать, а рано утром, с рассветом, отправятся в горы.

— Подъем не очень сложный? — спросил он старика.

— Сама дорога не трудная, — отвечал тот. — Я бы послал кого-нибудь вас проводить, но ведь никто не пойдет.

Вид у старика был смущенный; он снова покосился на Анну:

— Твоя жена может побыть у нас в доме. Мы ее не обидим.

— Моя жена пойдет со мной. Она не захочет остаться.

На лице старика отразилась тревога:

— Твоей жене лучше не ходить на Монте-Верита. Это опасно.

— Чем же опасна Монте-Верита? — спросила Анна.

Старик взглянул на нее с растущим беспокойством:

— Для женщин и девушек это опасно.

— Но почему? Вы же говорили мужу, что подъем не тяжелый.

— Не в подъеме дело. Мой сын выведет вас на тропу. Все дело в этих… — И тут он произнес слово, которое Виктор с Анной не поняли: что-то вроде sacerdotesse или sacerdozio.

Виктор нагнулся к Анне:

— Звучит как будто знакомо. Жрец? Жрица? Жречество? Но откуда тут возьмутся жрецы? Что за несуразица?

Старик переводил с Анны на Виктора тревожный взгляд.

— Один ты можешь спокойно подняться и спуститься. Для тебя это не опасно. Опасно только для твоей жены. У них большая власть, у sacerdotesse. Мы в деревне все время боимся за наших девушек и за женщин.

Виктор не принял слова старика всерьез. Ему это напомнило страшилки из рассказов путешественников по Африке: как племя дикарей вылетает из джунглей и уволакивает в плен все окрестное женское население. Он попытался перевести все в шутку:

— Не пойму, что он плетет, — по-моему, сплошное суеверие. Впрочем, твоей валлийской натуре это может прийтись по вкусу.

Глаза у обоих уже слипались от усталости. Виктор пододвинул расстеленные спальники поближе к огню, пожелал хозяину доброй ночи, и они с Анной наконец улеглись.

Он спал крепким, глубоким сном, как спится после целого дня в горах, и проснулся перед самым рассветом от петушиного крика.

Он повернулся на другой бок — посмотреть, проснулась ли Анна.

На полу лежал свернутый спальный мешок. Анны не было…

В доме все еще спали; тишину нарушало только петушиное кукареканье. Виктор поднялся, оделся, обулся и вышел за порог.

Веяло холодом; на мгновение все вокруг застыло, как бывает перед самым восходом. В небе гасли последние звезды. Долину, лежавшую далеко внизу, скрывали облака. И только здесь, на подступах к вершине, было ясно.

Поначалу дурных предчувствий Виктор не испытывал. Он знал, что Анна хорошо ориентируется в горах и на ногах держится так же уверенно, как он, — возможно, даже увереннее. Она не станет зря рисковать. Кстати, старик говорил, что подъем не тяжелый. Его, конечно, задело, что Анна ушла, не подождав его. Они ведь договорились ходить только вместе. Он не знал, как давно она ушла, намного ли его опередила. Надо было как можно скорее ее догнать.

Он вернулся в дом захватить запас еды на день — Анна ничего с собой не взяла. Решил, что рюкзаки они заберут на обратном пути, перед спуском в долину, и вероятнее всего еще раз переночуют в деревне.

Его шаги разбудили хозяина. Он сразу заметил пустой матрац и вопросительно взглянул на Виктора.

— Жена ушла раньше. Я собираюсь за ней.

Старик нахмурился, шагнул к открытой двери и долго глядел наверх, в сторону вершины.

— Зря ты ее отпустил, — произнес он. — Напрасно позволил уйти одной.

Он казался удрученным, качал головой и что-то бормотал себе под нос.

— Не беспокойтесь, — уговаривал его Виктор. — Я быстренько ее догоню, и мы постараемся вернуться до вечера.

Он ободряюще похлопал старика по плечу.

— Боюсь, уже поздно, — произнес тот. — Она уйдет к ним. А если попадет к ним, то не вернется. Они не отпустят.

Он снова употребил это слово — sacerdotesse. Он явно предчувствовал недоброе. Настроение старика передалось Виктору, и в нем тоже шевельнулся страх.

— Вы хотите сказать, что на Монте-Верита кто-то живет? И этот кто-то опасен? Моя жена может пострадать?

Старик заговорил — торопливо, сбивчиво; в потоке слов трудно было уловить смысл. Нет, сказал он, sacerdotesse не тронут ее, они никому не причиняют вреда. Но они сделают все, чтобы она стала как они, стала одной из них. Анна сама к ним придет, такая у них власть над людьми. Двадцать или тридцать лет назад, продолжал старик, к ним ушла его дочь. И больше он ее не видел. И другие молодые женщины из деревни и из долины ушли по зову этих самых sacerdotesse. Те, кого они призывают, уходят, их ничем нельзя удержать. Уходят навсегда. Так было с давних пор, со времен его отца, и отца его отца, и даже еще раньше.

Теперь уже никто не знает, когда sacerdotesse впервые появились на Монте-Верита. Ни один смертный их не видел. Они живут за неприступными стенами, и у них есть особая колдовская сила. Одни говорят, что это дар от Бога, другие считают, что от дьявола. Но что в этом смыслят они, деревенские жители? Ходят слухи, что sacerdotesse на Монте-Верита никогда не стареют, вечно остаются молодыми и прекрасными и что силу свою они берут от луны. Они поклоняются луне и солнцу.

Виктор мало что понял из этой полубредовой речи. Наверняка одни досужие россказни и суеверия.

Старик обреченно покачал головой и поглядел на тропу, ведущую на Монте-Верита.

— Я видел вчера ее глаза, — сказал он. — Я испугался. Такими глазами смотрят те, кто услыхал зов. Я уже видел такие глаза. У своей дочери, у других женщин.

Тем временем проснулись остальные домочадцы и друг за дружкой потянулись в комнату. Все как будто догадывались, что случилось. Сын старика, его жена и даже дети смотрели на Виктора с тревогой и с чем-то похожим на сострадание. Вся эта нервозная атмосфера вызывала у него не столько страх, сколько злость и раздражение. Машинально вспоминались черные кошки, ведьмы верхом на метле, весь ассортимент колдовской практики шестнадцатого века.

Туман внизу, в долине, медленно рассеивался, облака редели. Небо на востоке, за горной грядой, мягко светилось, возвещая восход солнца.

Старик махнул палкой и что-то сказал молодому.

— Мой сын выведет тебя на тропу. Пройдет с тобой часть пути. До конца не пойдет.

Когда они уходили, их провожали взглядами все жители деревни. Виктор чувствовал, что из-за неплотно прикрытых ставен и полуотворенных дверей за ним наблюдают десятки глаз. Вся деревушка была взбудоражена и как зачарованная следила за ним.

Его проводник не пытался с ним заговорить. Он шагал впереди, опустив плечи и глядя в землю. Виктор понимал: парень пошел с ним лишь по настоянию отца.

Тропу, неровную и каменистую, там и сям перекрывали осыпи. Она пролегала по старому пересохшему руслу и в сезон дождей наверняка становилась непроходимой. Сейчас, в разгар лета, подниматься по ней не составляло труда. Через час непрерывного подъема зона растительности, колючек и кустарников осталась позади, и небо прямо у них над головой проре́зал пик, расколотый надвое, как два пальца одной руки. Снизу, из долины, и даже из деревни эту раздвоенность заметить было нельзя — обе вершины сливались в одну.