Александр Шубин - Левая политика. Предварительные итоги.

• Название: Левая политика. Предварительные итоги.
• Автор: Александр Шубин
• Жанр: Политика

«Левая политика» — независимое непартийное издание. Материалы журнала посвящены взаимодействию левых и социальных движений, реформе образования, опыту профсоюзов и левых партий в разных странах мира, исследованию глобализации. Издание является площадкой для теоретических дискуссий о путях левой идеологии в современном мире. Авторы принадлежат к разным левым течениям. Также в журнале публикуются рецензии на новинки философских, социологических и политологических работ, выходящих в России и в мире. Журнал стремится перенять опыт как «New Left Review начала 1970-х годов, так и русских толстых журналов XIX века, сыгравших немалую практическую роль в освободительном движении.

---

Кстати сказать, оценка К.А. Крыловым «западнофильского» течения в современной российской философии напомнила строки давних литературных эпиграмм А.А. Бестужева-Марлинского:

… Чужой хандры, чужого смеха

Всеповторяющее эхо!

…И рады, что нашли возможность,

На разум века не смотря,

Свою распухлую ничтожность

прикрыть цветами словаря!

Художественная типизация — философский дух поэзии!

Чем же в целом привлекает крыловская нелицеприятная классификация, воплотившаяся в немалой степени и в рассматриваемом издании? Не только тем, что К.А. Крылов прямо и недвусмысленно, как тот андерсеновский мальчик, сказал, что «король-то голый». Но, главное, тем, что он, как и следует честно мыслящему аналитику, в отличие от «идеологов» (в том смысле, в каком «идеологизм» понимали авторы «Немецкой идеологии»), остро, ребром поставил тот нужный вопрос, который в жизненно-определяющем аспекте сегодня в России есть, говоря словами молодого Маркса, «девиз времени, его в высшей степени практический клич, выражающий его собственное душевное состояние»[41]. Вопрос, который обходят, как кот горячую кашу, другие, идеологически философствующие в своих «башнях из слоновой кости», а именно: «Можно ли философствовать после российской приватизации девяностых годов?» (По аналогии с фразой Теодора Адорно: «После Освенцима нельзя писать стихов».) А вся соль здесь в том, что по своей практическо-нравственной сути приватизация, по определению Крылова — «как центр, сердце «реформ» — была не просто «воровством» или «ограблением народа»… Нет, приватизация была именно изнасилованием. Нас — как целое, как народ — поимели. И все это чувствуют, «знают нутром». «Чего уж там» (с. 427). Скажете, не философский язык? Но суть-то схвачена!

Да, в принципе, это верно сказано. Вот только насчёт того, что «все это чувствуют», — желаемое явно выдаётся за действительное. Увы. Если б «чувствовали», было бы великое чувство стыда. А как блестяще писал опять-таки Маркс, «стыд — это уже своего рода революция… Стыд — это своего рода гнев, только обращённый вовнутрь. И если бы целая нация действительно испытала чувство стыда, она была бы подобна льву, который весь сжимается, готовясь к прыжку». Но куда там! Лейтмотив в России ныне — ничего не стыдно, смиренное терпение нижних и самодовольное чмоканье и хрюканье тех, кто у корыта. А философы, разумеется, «хочут свою образованность показать и всё время говорят о непонятном»: о «дежавю», о «граф-анализе», о «неовизантизме», о «философии как ressentiment-e», об «аттрактив-анализе» и т. д. и т. п. (это я пометил заглавия ещё некоторых текстов книги в добавление к вышеуказанным). В общем, «каждому — своё» — известная мудрость расколотого мира, которому в его вроде бы «стабильные» моменты и философия нужна соответствующая. Не та, что является «животворящим духом всемирно-исторических процессов», а такая, что выступает «лишь грелкой для отдельных умов» и неким частным «счастьем для своего времени; так ночная бабочка, после захода общего для всех солнца, ищет света ламп, которые люди зажигают каждый для себя». И тогда получается лишь «карнавал философии», для которой «существенно теперь то, что она надевает на себя характерные маски»[42]. Как давно сказано и как верно понято, что когда речь идёт вообще о «всей философии в старом смысле слова»[43], здравствующей и поныне, о «чистой, совершенно философской философии»[44], неспособной быть «духовным оружием» освобождения Труда от власти Капитала, тогда и получается, по знаменитой формуле авторов «Немецкой идеологии», что «философия и изучение действительного мира относятся друг к другу, как онанизм и половая любовь»[45]. Метафора многозначительная, практикой, в том числе и современной, подтверждённая и обжалованию не подлежит, ибо относится к любой философии, способной в лучшем случае интерпретировать, истолковывать мир, но не способной дать истинный лозунг борьбы, служить руководством для действия революционных сил, борющихся за то, чтобы человеческому обществу подняться выше, избавиться от эксплуатации труда, создавая мир, в котором свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. И не надо обижаться.

Поясняя своё понимание 11-го тезиса Маркса о Фейербахе, А.Ю. Ашкеров, открывающий раздел «Философские беседы», выразился так: «Иногда нужно просто дать хук в челюсть, нежели два часа объяснять, почему его нужно дать. В некоторых случаях это вполне может быть философским жестом. И, знаете, Маркс — образцовая фигура, чья философия может рассматриваться в качестве такого хука в челюсть. Хотя на том же самом примере мы в полной мере можем оценить, что философы не обладают монополией на реформирование мира и прогнозирование его развития» (с. 34). «Хук в челюсть» в ответ на «изнасилование» — даже в виде попытки — вполне легитимная и даже минимально необходимая реакция по всем канонам права. Но что-то, увы, не заметил я даже намёка на подобную постановку вопроса почти во всём мной прочитанном и здесь осмысливаемом опусе. А жаль. Но если верно, что вообще философия есть современная ей эпоха, постигнутая в мышлении, то отсюда следует тот тривиальный вывод, что ни эпоху нельзя вполне понять вне анализа отразившей её философии, ни, соответственно, философию и олицетворяющих и воплощающих её философов нельзя должным образом оценить вне осмысления духа и сущности времени, порождающего сей философский «продукт». Ведь и «философы не вырастают как грибы из земли, они — продукт своего времени, своего народа, самые тонкие, драгоценные и невидимые соки которого концентрируются в философских идеях»[46]. Как говорится, по плодам их познаёте их, и какое время — такие и песни. Вот вам и ещё одна грань полезности подобного рода информационно-просветительских изданий, когда они доведены до необходимой завершённости, в полной мере охватывающей всю освещаемую сферу духовной жизни. Отсюда и естественное пожелание: продолжая начатый обзор современной российской философии, представить читателю и те направления философской мысли, которые оказались вовсе не затронутыми в данном томе, а в особенности ортодоксальных марксистов, в том числе ильенковцев, лифшицианцев и т. д. Ибо надо честно признать, что с классическим марксизмом вообще и его философской составляющей в частности произошёл в России скверный анекдот, почти в духе губермановского «гарика»:

Мне Маркса жаль: его наследство

свалилось в русскую купель:

здесь цель оправдывала средства,

и средства обосрали цель.

В самом деле, десятилетиями впихивали во все студенческие головы «три части марксизма» с философией во главе, а в результате и марксистов оказалось на деле «чуть-чуть и маленько», да и на философию вообще, несмотря на нынешнее изобилие учебников и трактатов, в большинстве своём «смотрят как на профессора магии, заклинания которого звучат торжественно, потому что никто их не понимает».

Так что полагать, подобно Нилогову, что «интерес к философии в настоящее время необычайно высок», значит чрезмерно оптимистично обобщать частные наблюдения. К тому же вся соль проблемы, как всегда, не в отношении к философии вообще: таковой фактически и нет в реальности, как нет, скажем, «человека вообще». В этом смысле прав Фёдор Гиренок, подчёркивая: «Философия — это, конечно, имена. Нет имён, нет философии. Поэтому нам нужны имена… Марксизм без Маркса, фрейдизм без Фрейда, христианство без Христа — это как кофе без кофеина. Пустой знак, симулякр» (с. 392, 393). В этом родство философии с искусством, и потому не удивляет тезис Василия Кузнецова: «Философия — поэзия мысли, воспевающая поэтику бытия» (с. 441). А поскольку не бывает-де плохой поэзии, ибо «это уже просто НЕ поэзия», то так отрадно верить философствующему субъекту, вроде Олега Матвейчева, что «в конечном счёте, с большим опозданием, отсрочкой, миром всё же правят философы» (с. 142). Но в таком контексте обнаруживается явная неувязка с так называемой русской философией, за которую справедливо и страстно ратует Нилогов, выступая против тех «эрузитов» (неологизм Ф.И. Гиренка, образованный от соединения слов «эрудит» и «паразит»), которые «отказывают русскому народу в праве на философию», ибо, мол, «русские ещё не доросли и вряд ли когда-нибудь дорастут до постановки собственно философских вопросов» (с. 9). Проблема и в самом деле серьёзнейшая. Утверждают ведь иные, что «русская философия за полной банальностью вообще неинтересна», что о ней можно говорить лишь как о «некотором элементе российской истории, надо сказать, весьма тщедушном и дрянном» (Дмитрий Галковский, с. 51, 52). Да и сводить эту проблему всего лишь к вопросу об интернациональности национального языка, как пытается Нилогов, значит, на мой взгляд, вновь игнорировать истину, сформулированную более 160 лет назад: «Философам достаточно было бы свести свой язык к обыкновенному языку, от которого он абстрагирован, чтобы узнать в нём извращённый язык действительного мира и понять, что ни мысли, ни язык не образуют сами по себе особого царства, что они — только проявления действительной жизни»[47]. И совершенно не случайно поэтому, к примеру, выдающийся русский мыслитель XX век А.Ф. Лосев, подытоживая основные особенности русской философии, именно эту, действительностью обусловленную, мировоззренческо-методологическую суть дела, выявляет в её характерных тенденциях: «в учении о бытии — материализм, в учении о человеке — социализм, в учении о цели жизни — подвижничество и героизм ради будущих благ, в учении о познании — единство теории с практикой и практика (в широком смысле) как критерий истины»[48]. Вот при таком, конгениальном с марксизмом, подходе и не будет, говоря словами Нилогова, «никаких серьёзных оснований относиться к философии как к этимологософствованию (жонглирование смыслами посредством этимологий философских терминов), получившему своё вульгарное распространение после работ М. Хайдеггера» (с. 9). И нельзя не заметить, что этим грехом «этимологософствования» страдает и ряд текстов в рассмотренном издании, которое в целом, как уже сказано, заслуживает самого внимательного и одобрительного отношения.