Урсула Ле Гуин - Безбрежней и медлительней империй…

• Название: Безбрежней и медлительней империй…
• Автор: Урсула Ле Гуин
• Издательство: Аргус
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 1994
• ISBN: 5-85549-033-5

Так уж повелось, что экипажи Сверхдальнего Поиска состояли из сумасшедших. У здорового человека не было шанса остаться психически нормальным, находясь в изоляции в течении долгих лет и десятилетий. Этот экипаж «Гама» отличался одной особенностью — впервые в составе экспедиции был универсальный эмпат, Осден. Смогут ли его способности помочь экспедиции на зелёной планете 4470, где не было обнаружено даже бактерий, только сплошная флора?

---

— Как смог тамошний страх оказаться и здесь? — спросила она; в необъятной тишине ее голос прозвучал безжизненно и неестественно.

— Он не только деревья; и травы тоже…

— Но мы в двенадцати тысячах километров от места, где были сегодняшним утром, мы перебрались на другую сторону планеты.

— Все это — одно целое, — сказал Осден. — Единственная мысль зеленого массива. А много ли времени нужно мысли, чтобы перебраться с одной стороны вашего мозга на другую?

— Он не мыслит. Это не мышление, — наставительно сказал Харфекс- Просто сеть процессов. Ветви, растения-эпифиты, корни с этими узловыми соединениями между индивидуумами — все они, должно быть, способны передавать электрохимические импульсы. Так что, строго говоря, здесь нет индивидуальных растений. Даже пыльца является частью этого соединения, некоей переносимой ветром чувствительностью, связывающей разделенные морями территории. Это невероятно! В таком случае вся биосфера планеты является единой коммуникационной сетью, чувствительной, неразумной, вечнозеленой, изолированной…

— Изолированной! — воскликнул Осден. — Вот именно! Вот откуда страх. Не потому, что мы подвижны или вредоносны. Просто потому, что мы есть. Мы другие. А других здесь никогда не бывало.

— Вы правы, — почти прошептал Мэннон. — У "этого" нет ровни. Нет врагов. Нет отношений с чем бы то ни было, кроме себя самого. Одно, само по себе — навсегда.

— Тогда какую же функцию выполняет собираемая им информация в выживании рода?

— Никакой. Возможно, никакой, — сказал Осден. — Зачем вам вдаваться в телеологию[19], Харфекс? Разве вы не хайнианин? Разве мера сложности не есть мера вечного счастья?

Харфекс не ввязался в дискуссию. Он выглядел больным.

— Нам следует оставить этот мир, — мрачно произнес он.

— Теперь вы знаете, почему мне всегда хотелось уйти, сбежать от вас, — с какой-то болезненной открытостью сказал Осден. — Страх, испытываемый другим, — не шутка, верно?.. И ладно бы речь шла о животном разуме. До зверей я достучаться могу. Уживался с кобрами и тиграми — превосходство в разуме дает определенные преимущества. Мне следовало бы работать в зоопарке, а не в человеческом коллективе… Если бы я мог пробиться к этой проклятой безмозглой картофелине! Если бы "это" так не подавляло… Знаете, я ведь и сейчас улавливаю что-то помимо cтpaxa. А до того как "это" испугалось, была у него… была безмятежность. Я не мог постичь ее сущность в то время, не сознавал, как она глубока. Познавать день от начала до конца и ночь на всем ее протяжении. Все ветры и затишья заодно. Зимние звезды и летние звезды — одновременно. Иметь корни и не иметь врагов. Быть цельным. Понимаете, о чем я? Без посягательств. Без других. Быть всем, что есть…

"Он не мог раньше выговориться", — подумала Томико.

— Осден, против "этого" вы беззащитны, — сказала она. — У вас уже произошли личностные изменения. У вас нет иммунитета от "этого". Возможно, не все из нас сойдут с ума, если мы не улетим отсюда, но вы сойдете.

Он замешкался, потом поднял взгляд на Томико; впервые он посмотрел ей прямо в глаза — долгим, спокойным взглядом, ясным, как вода.

— А что мне дало когда-нибудь здравомыслие? — спросил он насмешливо. — Впрочем, ваша правда, Хаито. В том, что вы говорите, что-то есть.

— Мы должны уйти, — бормотал Харфекс.

— Если я сдамся "этому", смогу ли я включиться в связь? — размышлял вслух Осден.

— Как я полагаю, — быстро и нервно заговорил Мэннон, — говоря "сдамся", вы хотите сказать, что прекратите отсылать обратно эмпатическую информацию, принимаемую вами от растения-бытия; прекратите отвергать страх и будете поглощать его. Что вас либо сразу же убьет, либо вернет к тотальному психическому уходу в себя, аутизму.

— Почему? — сказал Осден. — "Это" посылает отвержение. А в отвержении и есть мое спасение. "Это" не разумно. А я разумен.

— Масштабы разные. Может ли тягаться единственный человеческий мозг с тем, что так огромно?

— Единственный человеческий мозг может постичь то, что не уступает по масштабу звездам и галактикам, — сказала Томико, — и толковать это постижение как Любовь.

Мэннон переводил взгляд с Осдена на Томико, Харфекс молчал.

— В лесу, должно быть, удобней, — сказал Осден. — Кто из вас перебросит меня?

— Когда?

— Сейчас же. Пока все вы не обессилели и не обезумели.

— Я, — сказала Томико.

— Никто, — сказал Харфекс.

— Я не смогу, — сказал Мэннон. — Слишком… напуган. Могу разбить джет.

— Возьмите с собой Эскуану. Если мне удастся добиться своего, он послужит медиумом.

— Координатор, вы одобряете план Сенсора? — строго по уставу спросил Харфекс.

— Да.

— Я не одобряю. И, несмотря на это, полечу с вами.

— На мой взгляд, Харфекс, у нас нет другого выхода, — сказала Томико, взглянув на лицо Осдена: уродливая белая маска преобразилась, она горела страстным, словно любовным, нетерпением.

Оллеру и Дженни Чонь, засевшие за карты, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей о постели, о множащемся страхе, заверещали, будто испуганные дети:

— Это существо в лесу, оно ведь возьмет и…

— Темноты перепугались? — издевательски ухмыльнулся Осден.

— Да посмотрите на Эскуану, на Порлока, на Аснанифойла даже…

— Вам "это" не сможет причинить вреда. "Это" — просто импульс, минующий синапсы[20], ветер, минующий ветви. Дурной сон, и всё.

Они взлетели в гелиджете; в кормовом отсеке прежним глубоким сном спал, свернувшись калачиком, Эскуана. Томико вела корабль, Харфекс и Осден молча вглядывались вперед, в темную линию леса, отделенную неуловимо-мрачными милями залитой звездным светом равнины.

Они приблизились к черной линии, пересекли ее; теперь под ними лежала тьма.

Томико нашла место для посадки и стала снижаться, заставляя себя преодолеть неистовое желание набрать высоту, уйти, сбежать. Здесь, в лесу, огромная жизнеспособность растения-мира ощущалась гораздо сильнее, и паника его обрушивалась необъятными черными волнами. Впереди виднелось тусклое пятно, голая вершина холмика, едва возвышавшегося над обступившими его черными очертаниями — не-деревьев; укорененных; частей единого целого. Она посадила гелиджет в прогалину, посадила скверно. Ладони скользили по рукояткам будто намыленные.

Теперь их обступил чернеющий во мраке лес.

Томико съежилась от страха и закрыла глаза. Эскуана стонал во сне. Харфекс, часто и громко дыша, сидел, будто оцепенев; он не пошевелился и когда Осден потянулся мимо него к дверце и открыл ее.

Осден поднялся, замер, ссутулившись, в проеме: спина и забинтованная голова едва виднелись в тусклом свете приборной панели.

Томико затрясло. Она не могла поднять глаз. "Нет, нет, нет, нет, нет, нет, — твердила она шепотом. — Нет, нет, нет".

Неожиданным мягким движением Осден качнулся из проема вниз, в темноту. Его не стало.

"Я иду!" — сказал мощный голос, не звуками.

Томико вскрикнула. Харфекс зашелся в кашле, он, казалось, хотел встать, но так и не смог.

Томико сжалась в комок, целиком сконцентрировалась в незрячем глазе своего чрева, средоточии ее существа; вне был страх — ничего, кроме страха.

И страх исчез.

Она подняла голову, медленно расцепила пальцы. Села, выпрямилась. Темная ночь, звезды сияют над лесом, и ничего больше.

— Осден, — позвала она, но голос ее не слушался. Позвала снова, громче; так квакает лягушка-бык в брачный период. Ответа не было.

До нее стало доходить, что с Харфексом что-то неладно. Попыталась нащупать в темноте его голову — тот сполз с сиденья, как вдруг в мертвой тишине в кормовом отсеке гелиджета раздался голос. "Получилось", — сказал он.

Это был голос Эскуаны. Томико включила внутреннее освещение, посмотрела — Инженер спал, свернувшись калачиком, полуприкрыв рот ладонью.

Рот открылся и заговорил. "Все хорошо", — сказал он.

— Осден…

— Все хорошо, — сказал мягкий голос устами Эскуаны.

— Где вы? Молчание.

— Вернитесь. Ветер крепчал.

— Я останусь здесь, — сказал мягкий голос.

— Вам нельзя оставаться… Молчание

— Вы окажетесь один, Осден!

— Слушайте, — голос стал более слабым, невнятным, он словно терялся в шуме ветра. — Слушайте. Я желаю вам добра.

Она окликнула его, но ответа не было. Эскуана спокойно лежал. Харфекс лежал еще спокойнее.

— Осден! — крикнула она, высунувшись из проема в темное, сотрясаемое ветром молчание леса-бытия. — Я вернусь. Я должна доставить Харфекса на базу. Я вернусь, Осден!

Молчание и ветер в листьях.

Они завершили предписанную инспекцию Мира 4470, восемь из них; на это потребовался еще сорок один день. Первое время Аснанифойл и кто-нибудь из женщин ежедневно отправлялись в лес, разыскивая Осдена в окрестностях лысого холмика, хотя Томико в глубине души не была уверена, на какой именно холм они сели той ночью, попав в самое сердце взвихренного ужаса. Они оставили для Осдена груды запасов, еды на пятьдесят лет, одежду, палатки, инструмент. Продолжать поиски они не стали: не существует способа найти единственного человека, скрытого в бесконечном лабиринте темных коридоров, оплетенных лианами и устланных корнями, — если тот хочет скрыться. Они могли пройти мимо на расстоянии вытянутой руки и так его и не увидеть.