Анатолий Афанасьев - Посторонняя

• Название: Посторонняя
• Автор: Анатолий Афанасьев
• Издательство: Вече
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7141-0201-0

---

— Чего не заходишь, милый человек? — обратился старик к Певунову дребезжащим голосом.

— Я из санатория, — объяснил Певунов. — Попить бы водички хотелось. Жарко очень.

— Летом у нас всегда жарко, — заметил старик философски. — А зимой бывает и холодно. Заходь в дом, гостем будешь, — он отстранился и сделал широкий приглашающий жест.

С чувством странной неловкости и опаски Певунов поднялся на крыльцо и втиснулся в дверь. Он очутился в маленькой прихожей, заваленной тряпьем, пыльной и душной. В углу — гора бутылок.

— Сымай обувку! — велел старик.

Певунов послушно снял кеды, подтолкнул их к чьим–то разношенным валенкам и бутсам и продвинулся в горницу, светлую комнату с дощатым, блекло сияющим полом. Часть комнаты была отгорожена занавеской, из–за которой торчала спинка железной двуспальной кровати.

— Садись, садись, — пригласил старик. — Сичас распоряжение отдам. — Крикнул кому–то в сени: — Эй, Маняша, двигай сюда!

Певунов опустился на диван, жалобно под ним скрипнувший и провисший почти до пола. Ступни его через тонкие носки жадно впитывали свежую прохладу этого дивана. Но это его мало беспокоило. На зов хозяина из сеней явилась простоволосая, в легком ситцевом платье женщина. Взглянув на нее, Певунов испытал нечто вроде шока. Перед ним стояла лет на двадцать постаревшая Нина Донцова. Ее это были глаза, ее улыбка, ее поза ожидания с чуть распяленными от бедер руками. Увы, подумал он, начинается бред от солнечного перегрева.

— Вы, наверное, мать Нины? — спросил он неуверенно.

— Что вы, гражданин! — весело ответила женщина. — Я Пашкина мамаша. Ничья больше. Все другие остались в городе.

Когда она заговорила, сходство с Ниной не исчезло, но как–то затушевалось ее звонким голосом.

— А как вас зовут?

— Маняша… Мария Петровна.

— Принеси–ка нам чего–нибудь попить, Маняша, — распорядился старик. — Гость из санатория, вишь, утомился с дороги, на солнышке напекло. А ты нам чего холодненького и подай.

Маняша полыхнула по комнате платьем, обдала Певунова смеющимся взглядом, убежала.

— Ишь, девка! — похвалился старик. — Пятый десяток разменяла, а все козочкой шастает. Напоминала она тебе кого, служивый?

— Да, батя. Знакомую одну из Москвы… Очень похожи, просто не верится. Я даже испугался.

Тут они представились друг другу. Старик назвался дядей Володей. За стенкой Маняша гремела склянками. Певуновым все глубже овладевало безразличие к тому, что осталось за порогом этой избы. Мысль о том, что в санатории может подняться переполох, мелькала в его голове серой тенью. Куда ему отсюда идти, коли здесь так тихо и прохладно, и Нина Донцова готовит питье. Вдобавок у него не было уверенности, что это не сон. Как–то все слишком неправдоподобно: нелепое скитание под палящим солнцем, приход сюда, перед тем разговор с мальчишкой–змееловом, который теперь загадочно исчез, зазывно торчащая спинка кровати, коричневые стены с наклеенными на них фотографиями и переводными картинками, старик Володя в очках… Впрочем, могло оказаться и так, что именно теперь он проснулся, а прежде видел долгий сон. Видится же ему, что на этом обшарпанном диване он сиживал не раз, а бывало, и полеживал на нем, задрав ноги на мохнатый валик. Что сон, что явь. Сколько раз мы возвращаемся домой, не подозревая, что вернулись, и глупо норовя уйти?

— Говоришь, в Москве проживает знакомая? Считай, обознался. Маняша отродясь в Москве не бывала. Я бывал, дак и то не по доброй воле, а когда супостат туда задвинул. За оборону Москвы медаль имею, после тебе покажу. Ты ведь, я вижу, не шибко торопишься?

— Да вроде нет.

— Куда спешить? Для нас с тобой уж спешка миновала.

— Разве миновала? — удивился Певунов, попадая под власть непомерного простодушия старика, обладающего каким–то тайным знанием.

— А сам–то рази не чуешь? — Старик ухмыльнулся и заговорщицки подмигнул из–под очков. — У каждого свой предел обозначен. У одного — омут, у другого — санаторий. Добрел до предела, разом угомонись и жди…

Маняша впорхнула в горницу, чудом уместив на деревянном подносе множество мисок и плошек. Стол мгновенно был уставлен снедью. Появились на нем малосоленые огурчики, квашеная капуста, пронизанная кровинками моркови, блюдо с нарезанной ветчиной и чугун с дымящейся картошкой, а поверх всего взгромоздился на стол не меньше, чем пятилитровый кувшин, откуда поплыл в ноздри аромат сладко–подопревших ягод. Не заметил Певунов, как переместился к столу, как потекла диковинная, блаженная трапеза, сдобренная неспешным разговором, и лишь немного погодя обнаружил себя окончательно разомлевшим с кружкой прогоркло–кислого, духмяного питья в руке.

— Нина, а скажите, что же это мы пьем?

— Не Нина я, не Нина, — лукавила женщина. — А пусть хоть и Нина, не важно. Вы пейте, не сомневайтесь, вреда не будет. Домашняя настоечка без градусов, а душе в радость.

Под действием безградусной настоечки Певунова все пуще манила к себе откровенно–вызывающая, золотистая усмешка Маняши.

— Идти все же надо! — спохватился он в какой–то момент. — В санатории беспокоятся. Еще и погоню организуют.

— Куда пойдешь, служивый? — Старик Володя замаячил перед глазами озорной бороденкой. — Не ты первый из санатория сбегаешь. Идти тебе некуда. Стемнеет скоро. Долго ли запетлять в незнакомых местах.

— Что ж в самом деле, я и жить у вас буду? — без охоты возразил Певунов. — Чудное дело.

— А что, и поживи, — согласился старик, как о давно решенном. — Мужские руки в доме не лишние. Вон забор с зимы каши просит, крышу с сарая того и гляди ветром сдует.

— Хорошо бы, Павел сбегал в санаторий, предупредил, что я не пропал без вести.

Маняша чуть нахмурилась, но старик сказал:

— А чего бы и нет. Он малец шустрый, беги, Пашка, дорогу знаешь?

Павла тут же вымело из избы.

Певунов ничему не удивлялся, его лишь смущало некоторое затишье за столом и то, что взгляды старика и Маняши были устремлены на него как бы с соболезнованием.

— Что–нибудь не так? — спросил он. — Что такое?

Не дождавшись ответа, тут же забыл о своем беспокойстве, потянулся к кувшину. Маняша мягко перехватила его руку и сама наполнила его кружку.

— Эх, хоть поухаживать за мужиками в кои–то веки!

— А муж ваш в городе остался?

— Нет у ней мужа, — ответил за Маняшу старик Володя. — Безмужняя она. Нынче это водится. Нарожать детей и в одиночку взращивать.

Певунов сочувственно улыбнулся Маняше.

— У ней и никогда не было мужа, — продолжал объяснять старик. — А который был — его и считать нечего. Пьяница лютый, а не муж. Семью пропил, совесть пропил, нацелился было и мой хутор пропить — да руки коротки. Напустил на него дьявол хворобу, теперь не иначе тоже по санаториям мается.

Певунов улавливал, дело не в пьянице муже и вообще не в словах. Что–то в сегодняшнем дне происходило такое, не имеющее отношения к их разговору и сидению за столом, но напрямую касающееся его дальнейшей жизни. Ему оставалось только надеяться на благополучный исход. Он пригляделся к женщине и увидел, что теперь она больше похожа на Ларису, а не на Нину.

— Теперь–то я вас узнал! — Он погрозил ей пальцем и, дурачась, поклонился. — Вы — Лариса!

— Пусть Лариса, — отозвалась женщина с внезапной скукой. — Лишь бы не черт в юбке.

Старик горестно заметил:

— Путаешь ты все на свете, служивый. От крутого солнца такие явления. Ложись, подремли малость…

Певунов опамятовался на диване. Под головой подушка, жесткая, как ботинок, ноги покрыты шерстяным платком. Стол прибран. Старик Володя сидел у окна боком к Певунову, смолил цигарку, дым выпускал в открытую форточку. Певунов ворочался и ел. Выпитое зелье еще слегка кружило голову. Старик обернулся к нему.

— Ну как?

— Все в порядке… А инструмент где?

— В сарае, где же еще? Пошли помаленьку?

Время близилось к вечеру, солнце наполовину завалилось за горизонт.

В сарае инструментов накопилось полным–полно: топоры без топорищ, заржавевшие лопаты, покореженные пилы, без половины зубьев грабли и прочее такое. Все навалено в беспорядке на верстаке и на полу. Отсюда, изнутри, сквозь многочисленные щели в стенах отлично просматривалась окрестность.

— Я и говорю, мужских рук не хватает, — оправдался старик, поймав осуждающий взгляд Певунова.

Они наложили в карман гвоздей, отобрали какие получше молотки, зубила, прихватили несколько подходящих досок. С забором провозились до самой темноты: конопатили дыры, поставили шесть новых опор. В один из перекуров Певунов спросил:

— Скажи, дядя Володя, зачем вообще этот забор нужен? Он ведь ничего не загораживает. И калитки нету. Да и к чему калитка действительно, если забор можно обойти с любой стороны.

Старик протирал стекла очков листом лопуха.

— Забор для порядка нужен. Чтобы вид был соответственный. Как же это без забора? Ну ты, парень, чудной. Хутор без забора как проходной двор.