Анатолий Домбровский - Чаша цикуты. Сократ

• Название: Чаша цикуты. Сократ
• Автор: Анатолий Домбровский
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0412-3

Новый роман известного писателя Анатолия Домбровского посвящён древнегреческому философу Сократу (469— 399 гг. до н. э.), чья жизнь заслуживает такого же внимания, как и его философия.

---

   — Такова будет твоя речь на Пниксе? — усмехнулась Аспазия.

   — Да, — ответил Перикл.

   — Жаль. Десятого трофея не будет. И не потому, что не будет войны. Война будет, но ты в ней не победишь. В этой войне победит тот, кто нападёт первым.

   — Ты не дельфийская Пифия, чтобы предсказывать будущее, — опасаясь назревающей ссоры, ласково возразил Перикл.

   — Да, не Пифия, — согласилась Аспазия. — Но именно поэтому моё предсказание верно: оно опирается на здравый расчёт, а не на болтовню одурманенной ядовитыми испарениями бабы.

   — Тебя не зря обвиняли в непочтении к богам, — добродушно заметил Перикл.

   — Будто ты испытываешь к ним почтение! — парировала Аспазия. — Я хорошо помню, какие беседы о богах ты вёл с Анаксагором.

   — Теперь я думаю иначе, — сказал Перикл.

   — Разве?

   — Да. Я думаю, что никого не следует разубеждать в существовании богов: боязнь богов ограничивает своеволие. А это важно для любого государства.

   — Стало быть, следует внушать людям веру в богов ради пользы государства?

   — Да. А польза государства есть польза всех граждан. Боги приносят пользу — вот и всё, что следует нам о них думать.

   — Не много же мыслей возбуждают они в тебе, Перикл, — засмеялась Аспазия. — Но что боги думают о тебе?

   — Я построил Парфенон, храм в Элевсине, Пропилеи Акрополя, Одеон[32], Гефестион[33] и поставил сотню статуй богам. Вот о чём они думают, глядя на меня, Аспазия. А что думаешь ты?

   — Глядя на тебя, я думаю об афинянах, Перикл, о том, как они неблагодарны по отношению к тебе, как коротка их память, как неистребима их зависть. Гомер придумал богов, а ты и Фидий воплотили их в мрамор, бронзу, золото и слоновую кость. Ты сделал их зримыми и прекрасными своей волей и руками Фидия. Ты открыл глаза афинянам и подвинул их души к совершенству. Это главное благо афинян, а они пекутся о чём угодно, только не об этом. Но что же будет с Фидием? Я боюсь за него, Перикл. И за тебя. Пусть бы Фидий принял яд до суда, если не хочет бежать, если он тебе друг. Он уже так стар, что впереди у него и жизни-то нет.

   — Замолчи, — потребовал Перикл. — Я тоже стар. В твоих словах так много жестокости, что они могут испепелить твою красоту. Опасайся этого, Аспазия. Ведь тебе-то ещё долго жить...

   — Да? — Аспазия подняла на мужа глаза. — Тот, кто отнимает у нас жизнь, коварен и недоступен. Смерть — невидимка. И, может быть, она уже стоит за спиной...

   — Что за мрачные мысли, Аспазия? — удивился Перикл: жизнерадостность Аспазии всегда была тем драгоценным источником, к которому не раз припадал Перикл в минуты отчаяния и неудач. И вот она вдруг заговорила о близкой смерти. Кажется, впервые. Конечно, арест Фидия — большая беда. Но бывали и худшие времена. Например, когда под арестом была сама Аспазия...

   — Жизнь — пустая вещь. Для большинства, — продолжала Аспазия. — Все наши усилия оканчиваются могилой. У жизни нет достойного наших трудов и стараний результата. Мы напрягаем все силы, чтобы поднять ничто. Остаётся лишь одна ценность — сама жизнь. И за неё надо драться, никого не жалея. Больше ничего нет. И это — отвратительно. Поэтому лучше не жить или уплатить своей жизнью за жизнь другого, кому жизнь приятна. Я, кажется, запуталась в моих рассуждениях? — вздохнув, спросила Аспазия.

   — Нет, почему же? Ты последовательна. Но я хотел спросить... Ты сказала, что жизнь — пустая для большинства. А для меньшинства?

   — А для меньшинства — трагедия. Кто с жизнью теряет малое, потому что ничего не делал и жил, как облако в небесах, тому всё пустое. А кто совершал подвиги и сгорал ради великих дел, тому жизнь — трагедия. Ибо никакого вознаграждения за подвиги и горение. Отвратительно! И если бы боги существовали, я возненавидела бы их и разрушила бы все их святилища и статуи.

   — Ладно, — сказал Перикл. — Всё же мне пора идти. Гонец из Булевтерия принёс дурную весть: прибыло новое посольство из Спарты с требованием очистить Афины от осквернения, причинённого некогда моими предками храму Афины. Моя покойная мать Агариста состояла в родстве с Алкмеонидом Мегаклом, афинским эфором, принявшим решение об убийстве Килона[34] и его сообщников, нашедших убежище в храме Афины. Алкмеониды изгонялись из Афин ради очищения города трижды: Солоном[35], Писистратом и Клеоменом. Словом, я принадлежу к Алкмеонидам... И знаешь, пусть бы меня изгнали — я так устал, Аспазия.

   — Да, мой дорогой. Но надо всегда помнить: если душа покинет тело на взлёте, она унесётся ввысь, а если в падении — в Тартар.

   — Какая чепуха, Аспазия. Ты ведь знаешь, что это пустая выдумка поэтов.

   — Да, конечно, — согласилась Аспазия. — И всё же. Погибнуть победителем или побеждённым не одно и то же. Слава и позор — разные надгробия. Ты расскажешь мне потом о Килоне, убитом в храме Афины.

   — Непременно, — пообещал Перикл. — Когда вернусь.

Рассказ этот мог быть коротким, но Перикл торопился: он хотел услышать своими ушами, с каким требованием прибыло в Афины очередное посольство Архидама, под каким предлогом оно требует очищения Афин от скверны и какое им дело до Афин — позаботились бы о чистоте Спарты. «Вот! — обрадовался Перикл. — Надо выставить Лакедемону встречное требование. Какое же?» Разумеется, это должно быть также требование об очищении от осквернения, причём требование такого рода, чтобы оно касалось, если не самого царя Архидама, то кого-нибудь из его близких родственников или сподвижников. У кого бы спросить? У Софокла, у Геродота[36] или у Сократа? Все они мудрецы и, конечно же, знают о чём-нибудь таком, чем провинились перед эллинскими богами спартанцы.

Пока он одевался — дождь и ветер не унимались — и думал о том, за кем послать слугу, эфеб[37] из личной охраны сообщил, что пришёл Сократ и просит немедленно принять его.

   — Конечно же, зови! — обрадовался Перикл. — Сами боги посылают мне его в столь ранний час.

Сократ был мокр и бос, что, впрочем, не удивило Перикла, удивило то, что он был мрачнее тучи и прятал глаза.

   — Простудишься и умрёшь, — сказал ему Перикл. — Впрочем, говорят, что при Потидее ты всю ночь простоял в карауле босым на снегу[38]. Неужели у тебя нет обуви и шерстяного гиматия?

   — Всё это у меня есть, — ответил Сократ, взглянул на Перикла из-под бровей. — Но я берегу одежду и обувь на тот случай, когда меня призовут к себе боги или наши грозные судьи. К тому же закалка избавляет нас от случайных болезней.

   — Ладно, речь не об этом, Сократ, — прервал его Перикл. — Коль ты пришёл ко мне, значит, я тебе зачем-то понадобился. Говори зачем. К тому же и ты мне нужен. Не будем терять времени. Итак?

   — Итак, убит Фидий. Отравлен. Говорят, что это сделал ты, посетив его в тюрьме минувшей ночью. Отравил из боязни, что он выдаст на суде твои преступные тайны.

Этот холод между лопатками Перикл ощущал всякий раз, когда его настигала непредвиденная опасность, — как предчувствие предательского удара в спину. Он поёжился, закрыл глаза, тряхнул головой, словно избавляясь от дурного видения. Спросил, помолчав:

   — Кто сказал?

   — Встретил на Агоре жреца храма Гефеста, — ответил Сократ. — Жена послала меня за маслом.

   — Разве на Агоре торгуют в такую рань маслом?

   — Есть один торговец...

   — Жрец так и сказал? Ты повторил его слова?

   — Да, — опустил голову Сократ. — Фидий мёртв. Я был у Пникса, спрашивал у тюремной охраны. Тюремщики подтвердили: Фидий мёртв. Уже послали за Паненом, братом Фидия, чтобы тот взял его тело.

   — Они тоже говорят, что Фидия отравил я?

   — Да, они говорят. Они узнали тебя прошлой ночью.

   — Аспазия! — позвал Перикл, обратясь в сторону двери, ведшей в гинекей, женскую половину дома. — Ты слышишь, Аспазия?

Вошла служанка Аспазии. Перикл велел ей позвать жену. Пока ждали Аспазию, Перикл молча ходил но комнате, плотно сжав губы и шумно вдыхая через нос.

   — Что случилось? — кивнув головой Сократу, спросила вошедшая Аспазия.

Перикл повторил то, что рассказал Сократ.

Аспазия побледнела и прижала руки к груди.

   — Что скажешь? — спросил жену Перикл.

   — А то и скажу, — ответила Аспазия, — что тебе не следовало навещать Фидия в тюрьме. Софокл, Сократ и Эвангел должны признаться, что навещали прошлой ночью Фидия, но при этом твёрдо заявить, что тебя с ними не было.

   — Это не изменит сути дела. Враги скажут, что Софокл, Сократ и Эвангел отравили Фидия по моему приказу. Разве не так?

   — Так, — сказала Сократ. — Никакие увёртки нам не помогут, Аспазия. Нужно лишь утверждать, что не мы отравили Фидия. И стоять на этом до конца. Ноты была права: не следовало нам навещать Фидия. Не мы убили его. Но нашим посещением тюрьмы воспользовались враги. Если бы мы не навестили Фидия, он был бы жив. Но это не наша вина, а вина недомыслия. Ты была права, Аспазия.