Ливиу Ребряну - Восстание

• Название: Восстание
• Автор: Ливиу Ребряну
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1976

Роман "Восстание" "представляет в своей совокупности трагическую эпопею румынского крестьянства при капитализме…"

В романе "Восстание" на борьбу за землю поднимается почти вся страна, выступая против своих угнетателей.

Иллюстрации П. Пинкисевича

---

— Нет, девка не врет, Тоадер! — укоризненно вмешался Матей Дулману. — Чего не признаешься, что убил, коли убил? Чего хочешь на других свалить, невинных людей оболгать, Тоадер?

— Коли уж пошли признаваться, то лучше ты, дядя Матей, сам признайся, что разбил шоферу голову, — хмуро огрызнулся Тоадер.

— Так я и не стану запираться, когда господа меня спросят, — бесстрашно заявил Матей.

Прокурор удовлетворенно слушал, поглядывая то на префекта, то на майора, словно призывая их убедиться, как умело ведет он следствие и как он вынудил мужиков развязать языки.

— Со многими злоумышленниками пришлось мне иметь дело, но более циничного и подлого я еще не встречал! — заметил он наконец, обращаясь к Балоляну.

Пытаясь сдержаться, майор Тэнэсеску яростно пощипывал усы. Ему казалось, что из-за нервного перенапряжения у него вот-вот лопнут вены, и, чтобы дать себе разрядку, он набросился с кулаками и хлыстом на Тоадера Стрымбу, избил его до крови, топтал ногами… Утомившись, приказал капралу продолжать избиение, но уже дубиной, да так, чтобы переломать преступнику все кости. Вопли Тоадера Стрымбу постепенно затихали, превращаясь в хриплые, слабеющие стоны.

— Сержант! — гаркнул наконец майор. — Забери и этого!.. К стенке его!.. Расстрелять!.. Быстро, быстро!..

Приказ майора привел Тоадера в себя, словно на него выплеснули ведро воды. Со стоном подполз он к ногам офицера:

— Смилуйтесь, господин майор… Детишки сиротами останутся… Смилуйтесь…

— Взять его, сержант! — снова крикнул Тэнэсеску, отступая, чтобы не дать крестьянину коснуться его сапог. — Пошевеливайся!.. Хватайте его!..

Как раз когда все замолчали в ожидании выстрелов, во двор примэрии вошел Титу Херделя. Григоре Юга был занят подготовкой похорон, и Титу не хотел ему мешать. Услышав залп, прогремевший в глубине сада, он тихо осведомился у Балоляну, что там происходит, а тот, чтобы доказать, как энергично он действует, непринужденно-равнодушно ответил:

— Ничего особенного… Расстреляли убийцу госпожи Юги…

Так как Матей Дулману признал свою вину, Греческу объявил, что арестует его и отправляет в распоряжение трибунала. Майор тут же запротестовал:

— Извините, господин прокурор! До суда хорошая порка — самое милое дело!.. Капрал, отсчитай и этому двадцать пять палок!

Пока Матей Дулману без единого стона переносил удары, Тэнэсеску пояснял штатским, что этих разбойников вразумляет только хорошая взбучка, а отсидка в тюрьме для них сущий отдых. Кроме того, при всех обстоятельствах, независимо от гражданского следствия, он как военачальник обязан применить самые строгие кары — ведь эти сиволапые мужики посмели выступить против армии… У Титу Хердели ответ так и вертелся на языке, но он промолчал, увидев, что Балоляну и Греческу, которым надлежало бы возразить, слушают, не прекословя, бахвальство офицера.

— Павел Тунсу!.. Кто здесь Павел Тунсу?.. Подойди сюда! — крикнул прокурор.

Павел поднялся с земли, дрожа от страха, что его тоже расстреляют. Не ожидая вопросов, он торопливо залепетал:

— Я-то никого не убивал… Никого… Я только машину порушил и подпалил ее за то, что они моего парнишку изувечили, но крови не проливал, у меня ребята малые…

Когда через некоторое время жестоко избитого Павла швырнули в канцелярию к остальным арестованным, он перекрестился и поблагодарил милосердного бога, который в доброте своей сжалился над его детьми.

Чтобы быстрее выявить преступников, главный прокурор решил вести дальше следствие по-другому и допросить в первую очередь самых уважаемых людей в деревне, с помощью которых можно будет легче уличить истинных подстрекателей и злоумышленников.

— Ты расскажи мне честно, дед, как произошли все эти преступления и кто виноват! — обратился он к Лупу Кирицою.

— Дак, барин, я-то не встревал, потому как я человек старый и не пристало мне…

— Ладно, ладно, я тебе верю, но ты расскажи, отчего и как вспыхнул этот бунт и кто его затеял! Ведь не началось же все само собой, не так ли, дед? — настаивал прокурор.

— А как раз так и было, барин! — подхватил старик. — Взвился вихрь большой, подхватил бедных людей и погнал их, как овец…

— Ты, дед, не мути воду, не морочь нам голову своими сказками, нет у нас для них времени! — вмешался майор Тэнэсеску, раздраженный болтливостью старика.

Тот попытался что-то возразить, но майор тут же влепил ему две увесистые оплеухи. Лупу Кирицою посмотрел ему прямо в глаза и проговорил:

— Ну, господин майор, пусть бог тебя покарает за то, что позоришь мою старость!

— Что?.. Как ты смеешь?.. Осмеливаешься дерзить мне, старый разбойник?.. Капрал, пятьдесят палок!

Титу Херделя стоял, весь дрожа, рядом с префектом все то время, пока старик молча, как каменный, переносил боль от ударов.

После того как были избиты еще несколько человек, среди которых особенно досталось Луке Талабэ, чье поведение показалось прокурору вызывающим, после того как Филип Илиоаса и Марин Стан были уличены в грабеже и признались, что позарились на чужое добро, хотя они сами люди не бедные, настала очередь Игната Черчела. Накануне, когда винтовочные залпы прекратились, Игнат, стараясь подладиться к войскам, привязал к палке белое полотенце и выставил его в воротах, чтобы господа сразу его заметили. Майор действительно увидел полотенце и взбеленился: «Что это такое, бандит?» — «Мир, господин майор», — смиренно пояснил Игнат. «Мир, подлюга? А против кого же ты воевал, мерзавец? Против румынской армии?» — еще пуще взъярился майор и жестоко избил Черчела… Теперь он сразу его узнал:

— Это ты с белым флагом совался, негодяй?

— Да, господин майор. Грехи наши тяжкие, не знаем мы, как лучше сделать, чтобы промашки не вышло… — пробормотал, заикаясь, Игнат. — Видать, бог нас покарал глупостью за грехи наши…

Пока прокурор заканчивал допрос Игната Черчела, то и дело перебиваемый яростными вспышками Тэнэсеску, явился староста Ион Правилэ и доложил, что, согласно приказу, собрал и установил личность всех мертвецов. Всего оказалось сорок четыре трупа, ибо тело сорок пятого, священника Никодима, было убрано с улицы еще вчера вечером его дочерью Никулиной. Майор Тэнэсеску взорвался: как посмела ослушаться его приказа дочь этого разбойника попа? Староста оцепенел от страха, испугавшись, что его снова изобьют, да еще перед лицом всей деревни.

— Где эта бестия баба, которая осмелилась нарушить приказ? — заревел майор, выпучив глаза.

Никулина, смертельно бледная, выбралась из толпы, держа за руку ребенка. Не говоря ни слова, майор принялся полосовать ее хлыстом. Женщина визжала, увертывалась, стараясь укрыться от ударов, а ребенок в ужасе вопил:

— Мамочка!.. Мамочка!..

— Ой, ой, помогите! — рыдала Никулина, на лице которой удары хлыста оставляли все новые и новые полосы.

— Капрал! — крикнул наконец уставший майор. — Отсчитать ей пятьдесят палок!..

— Ой, спасите, люди добрые, спасите!..

Четверо солдат схватили вырывавшуюся женщину и, несмотря на ее истошные крики, бросили на землю лицом вниз. Антонел метнулся к судорожно извивающейся матери, захлебываясь от плача и в ужасе повторяя:

— Мамочка!.. Мамочка!..

Когда один из солдат принялся бить женщину, Титу Херделя, который в надежде, что его услышит префект Балоляну, то и дело шептал: «Это ужасно, ужасно», — не смог больше сдерживаться и, подойдя к Тэнэсеску, возмущенно заявил:

— Господин майор, хватит!.. Это невыносимо!.. Это…

Майор вскинулся, словно его ударили:

— Что вы сказали?.. Кто вы такой?.. Что вам здесь надо?.. Как вы смеете вмешиваться…

— Мое имя Титу Херделя, я…

— Ничего не хочу знать! — продолжал Тэнэсеску, сжимая кулаки. — Убирайтесь немедленно вон из примэрии, не то я вас арестую и отправлю под конвоем!.. Немедленно уходите!.. Сейчас же!..

Префект Балоляну окаменел. Энергичная расправа майора с крестьянами вполне его устраивала, так как давала возможность не принимать самому никаких мер и, следовательно, не брать на себя ответственность. Что бы там ни произошло впоследствии, он всегда сможет умыть руки. Но вот столкновение с бухарестским журналистом, да еще другом Григоре Юги, может вызвать более чем неприятные последствия. Немного собравшись с мыслями, он по-дружески вмешался, пытаясь по-французски вразумить Тэнэсеску, который, напротив, распалялся все больше:

— Я никому не позволю!.. Кем бы он ни был!.. Даже самому господу богу не позволю!..

Титу Херделя побелел как мел от негодования и волнения. Он сразу же понял, что его вмешательство, в сущности вполне гуманное, оказалось совершенно неуместным. И все-таки он не жалел, что вмешался. Не желая раздувать скандал и опасаясь, как бы его действительно не арестовали, он тут же повернулся к Тэнэсеску спиной. Префект, стремясь задобрить его, взял Титу под руку и удержал: