Маргарита Хемлин - Про Иону (сборник)

• Название: Про Иону (сборник)
• Автор: Маргарита Хемлин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077586-6

Прозу Маргариты Хемлин, автора романов «Дознаватель», «Клоцвог» и «Крайний», называют приключениями в недрах советской эпохи. Она мастер головокружительных сюжетных пересечений и мистификаций, вплетенных в предельно точную историческую канву. Место действия ее рассказов, повестей и романов – Украина, Россия, Израиль. Время – ХХ век.

В книгу вошли циклы повестей «Живая очередь» и рассказов «Прощание еврейки» (шорт-лист премии «БОЛЬШАЯ КНИГА»), а также роман «Клоцвог» (шорт-лист премии «РУССКИЙ БУКЕР»).

---

Мама также рассказала, что несколько раз наведывался Мирослав. Долго гулял с Мишенькой. После встреч Миша расстраивался и убегал с утра на улицу, носился с мальчишками. Кушал хорошо.

Когда вечером вернулись все домашние, я не узнала Мишеньку. Загорелый, как эфиоп. Глаза огромные, худой до костей.

Я бросилась его обнимать и целовать, но он меня отстранил рукой и посмотрел на бабушку. Может, чтобы она его защитила.

Миша вспомнил в Остре все еврейские слова и нахватался новых.

Я сделала маме замечание:

– Что ты ему вкладываешь ненужную информацию! Вкладываешь и вкладываешь. И вспоминаете вы все, наверное, про еврейское назначение Остра.

Мама ответила с вызовом:

– Было еврейское. А мы про было и говорим. Специально я не вкладываю ничего. Тут такое место. Куда ни ткни – еврейское и еврейское.

– И где еще такое место, где Мишенька все это теперь применит? Его ж затравят. Лучше бы в кружок по шашкам ходил.

– У нас по шашкам нет. Только по шахматам. Он с Фимой в Чапаева режется. А если серьезно захочет – сам с собой шашки переставляет.

Перед моим отъездом устроили торжественный обед. За столом собрались Гиля, мама, Мишенька, Блюма и Фима.

Фима посидел минутку и ушел в свою каморку – клеить коробочки.

Мы беседовали на разные темы. Вдруг Гиля, который выпил рюмочку, провозгласил следующий тост: еврейский лехаим.[1]

И проиллюстрировал этот тост рассказом:

– Я в свою бытность партизаном на Великой Отечественной войне явился участником такого происшествия. Никогда не рассказывал во всеуслышание, а сейчас хочу. Мишенька знает. Он в курсе. Да, Мишка? – и подмигнул. – Зимой 1943 года под городом Ровно мы взрывали мост на одной из боевых операций. Одного из наших хлопцев ранило. И еще как. Оторвало руки-ноги, глаз тоже не стало. Семен его звали, как сейчас помню и никогда не забуду. Я лично в тот момент был с ним рядом. Меня только слегка прибило. Он находился в себе. Я его спросил, может, по-товарищески, застрелить его, безрукого, безногого, слепого. Я ж от чистого сердца думал, что ему дальше не жизнь. Но он сказал, что не надо. Мы с товарищами несли его до лагеря на кожухе, и кожух весь стал мокрый от крови Семена. Мы отправили нашего боевого товарища на Большую землю. Его дальнейшую судьбу не знаю. Часто размышляю: почему он не принял смерть от родного друга, а предпочел на тот момент жизнь в таком разрозненном состоянии? Больше всего меня мучает: вдруг Сема не поверил мне, что у него нет ни рук, ни ног, ни глаз.

Выпили.

Я смотрела не на Гилю, а на Мишеньку. Мальчик светился внутренним светом. И мне стало не по себе. Даже не как матери, а как человеку. Вот какими байками или подобными напихивали здесь Мишеньку. Как будто так и надо для детского сознания.

Да. Эти минуты стоили мне горестных морщин и нескольких лет жизни.

Но у человека в психике находится не так много места.

И я всецело оказалась поглощена Мариком. Он долгие годы ждал встречи с такой женщиной, как я. И я впервые по-настоящему полюбила.

Я тщательно обставляла и обустраивала новую трехкомнатную квартиру в доме на улице Большая Якиманка, 24. Прямо в сиреневом палисаднике. Квартира очень маленькая по площади. Но три комнаты есть три комнаты.

Марик помогал во всем. Ведь я ничего не знала в Москве. Мне пришлось учиться говорить по-другому. С другими интонациями. Несмотря на то что я всегда следила за своим русским языком, влияние украинского и слегка усвоенного на слух с раннего детства идиша сказывалось каждую секунду и не раз служило поводом для шутливых замечаний.

Так получилось, что официальное знакомство Марика с моими родными не состоялось. Но он в первую очередь представил меня своим московским близким. Я им пришлась по душе.

Марик – сирота в результате войны. В Москве оказался на попечении третьестепенной тети и дяди – Гальпериных. Их трое сыновей погибли разными судьбами на фронте. Последним ушел из жизни муж тетки, которого арестовали в 49-м году в связи с сионистским вопросом. Он работал на Втором часовом заводе, причем с 1924 года. На завод он перешел из кустарей, когда организовали предприятие. Он как-то на собрании сказал в положительном смысле, что часы всюду идут одинаково. То есть все народы мира смотрят на часы и видят одно и то же. Что они видят? Правильно, коммунизм. И добавил еврейскую поговорку: «Дом горит, а часы идут». Ни к селу ни к городу.

Ему это припомнили, когда пришло его время. Взяли. Решили, что он имел в виду какие-то еврейские часы, которые якобы мечтал изобрести, чтобы евреям правильно показывали. А остальным советским людям – нет. И таким образом путем заговора якобы планировалось прийти к победе.

Марик тогда тоже работал на заводе, учеником, у дяди. Просто-таки преступная шайка. Но Марика почему-то не тронули.

Их знаменитый родственник, Бейнфест Натан Яковлевич, который в юности знал самого Григория Котовского, так как во время Гражданской проживал под Белой Церковью, военный юрист по роду деятельности, пробился на прием к генеральному прокурору Руденко и заявил:

– Вы на Нюрнбергском процессе в поверженном логове врага смотрели прямо в глаза проклятым фашистским главарям и их наймитам всех мастей. Посмотрите в глаза преступно арестованному моему родственнику Гальперину Исааку Шмульевичу, 1890 года рождения. Вы сразу отличите, что он ни в чем не виноват. Тем более в годы войны с Гитлером Гальперин вместе с лучшими мастерами завода трудился в городе Чистополе – на благо Родины и военной промышленности, за что имеет орден. Иначе бы пошел лично на фронт. Но Родина сказала – не иди. И он не пошел. А дети все пошли и полегли героями. И вот мой партбилет и все мои боевые награды тому порукой.

Марик особенно останавливался на Чистополе, потому что он своей рукой писал под диктовку тети записку для памяти Бейнфесту. Писал Марик, а не тетя, потому что тетя плакала и ничего не видела на бумаге. Марик написал «Чистополь» без мягкого знака на конце. Бейнфест прочитал и устроил скандал, что Марик вредит в таком ответственном деле, как жизнь человека.

Марик сильно плакал, а тетя его не утешала. Надо отметить, что Марику тогда был 21 год.

И что же. Гальперина с оправданием выпустили в 1956-м, и не персонально, а под общую гребенку.

Тетя от страха и горя умерла еще в 51-м. Причем она сильно страдала от ежесекундного напряжения: ждала прихода уполномоченных лиц из жилконторы.

После смерти Гальперина жилплощадь полностью перешла к Марику. Ясно, что по справедливости одну комнату требовалось отдать кому-то на подселение. Одному в двух комнатах делать нечего. Но некто из влиятельных родственников отстоял жилплощадь путем блата.

У Марика оставались многочисленные родные разной степени близости – троюродные, сводные и пр. Поддерживались постоянные отношения. На праздники собирались у кого-нибудь по очереди. Торопили с переездом Мишеньки, чтобы вся семья оказалась в сборе.

Мы с Мариком рассудили, что срывать Мишеньку посреди учебного года не стоит. Отложили его переезд до лета. Тем более что я ждала ребенка.

Родилась девочка. Эллочка.

Но дело не в этом.

И вот в июне 1961 года Миша стал с нами в один строй:

Я, Эллочка, Марик, Мишенька. Эллочке два месяца, Мишеньке – почти двенадцать.

За Мишенькой в Остер ездил Марик. Доставил в хорошем состоянии.

Между ними завязалась дружба. Хоть и без лишних слов. Мишенька Марика не называл «папа», он избегал наименования как такового. В крайнем случае звал на «вы» и по имени. Я же была настолько поглощена Эллочкой, что для налаживания связей между Мариком и Мишей времени никак не обнаруживалось.

Миша учился в школе неподалеку. Он находился на хорошем счету. Возобновил занятия шашками – во Дворце пионеров на Полянке.

Конечно, его дразнили в школе и во дворе по поводу его украинско-русско-еврейской речи. Но Миша умел превращать это в веселое развлечение и нарочно сильней коверкал слова. Таким образом он быстро превратился в любимца товарищей.

Алименты Мирослав присылал добросовестно. Я не поднимала вопрос перед Мариком об усыновлении Миши. Не видела смысла.

Но однажды он сказал:

– Что ты думаешь на тему, если я усыновлю Мишку? Ты Файман, Эллочка Файман, я Файман, а Мишка – Шуляк. Глупо. Не по-семейному. Давай закруглим вопрос. Согласна?

Я отшутилась, что два отца не бывает и ни к чему заводиться с бумажками. Но внутренне я рассудила так: Мирослав для Миши сделал только хорошее. Пусть отчество у него будет Мирославович. И пусть Миша в паспорте запишется украинцем. Потому что неизвестно как повернется жизнь.

А Марику я сказала:

– Лучше послушай мою мысль. Фамилия – пшик. Ерунда. Не хочется дергать Мишеньку.

– Тогда надо отказаться от алиментов со стороны Шуляка. Наверное, правильно сделать так. Миша теперь на полном основании живет с нами. Значит, я его должен обеспечивать наравне с Эллочкой. Мы – одна семья. Мирослав Антонович – другая. Согласна?