Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген

• Название: Привет, Афиноген
• Автор: Анатолий Афанасьев
• Издательство: "Современник"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

---

Викентий в ошеломлении, с внезапным пенистым страхом глядел в незнакомые грозные глаза отца, дрожь его передернула.

— Пускай, — прохрипел он, — может быть, ты прав. С мамой как–нибудь помягче, папа, единственно прошу.

— Да уж…

В дверь заглянул нетерпеливый лейтенант.

— Беседуете?

— Побеседовали. Спасибо!

Карнаухов резко пошел к выходу. Лейтенант пропустил его и тут же захлопнул за ним дверь, остался в комнате с его сыном, с его слабым хрупким мальчиком. В коридоре поджидал Карнаухова начальник милиции Голобородько.

— Ну как?

На лице капитана дружеская озабоченность.

— Он мелкая сошка. Кто–то посолиднее за ним есть. Подставили Викентия.

— Понятное дело. Как же ты, товарищ Карнаухов, так ушами хлопал, а? Отец! Где ж ты был, пока сынок преступные планы лелеял?

Карнаухов насупился.

— А как же ты, начальник Голобородько, до седых волос в капитанах ходишь? Почему тебе майора не дадут? Не знаешь? А я вот знаю. Много лишних слов говоришь, капитан. Необязательных вовсе слов. Хитрости в тебе невпроворот. Побереги свою хитрость для мальчишек. — Николай Егорович показал рукой туда, где остался его сын. Голобородько спустился с ним на первый этаж, проводил до дверей, с порожка окликнул:

— Слышь, Карнаухов! Образование у меня маленькое — четыре класса. Образование по нашим временам никакое. Поэтому майора не дают, понял? На пенсию буду уходить — дадут. Я надеюсь!

Карнаухов забыл авоську с банкой в комнате следователя, спохватился перед самым своим домом. Воспоминание о забытой банке оказалось последним черным штрихом в его настроении. Ощущение полной и абсолютной безысходности навалилось на него, подобно рвоте. Войдя в свой подъезд, он приблизился к стене и пободал ее, сминая и пачкая короткий ежик волос. На кухне Егорка с матерью гоняли чай.

— Квасу твоего заждались, — крикнула Катерина. — Чай стали пить, не дождавшись.

Егор вышел встретить отца.

— Ты чего, папа?

Николай Егорович, с трудом нагнувшись, расшнуровывал ботинки:

— Ничего, — сказал он, — сердце побаливает. Пойду прилягу, пожалуй.

Не взглянув на сына, отпихнув ногой суетящегося Балкана, он тяжело протопал коридором в спальню, не зажигая свет и не раздеваясь, повалился на кровать.

Через некоторое время вошла Катя.

— Не включай свет, — услышала она голос мужа, резкий и властный, такой, которого побаивалась в молодости, но давно забыла. — Ступай, я скоро приду чай пить. Отдохну немного, не мешай.

Катя послушно притворила дверь.

Он лежал в темноте с открытыми глазами. Стыд, приглушаемый резью в груди, терзал его. Стыд за свое поведение в милиции, за разговор с Викентием, который только по его недосмотру попал в беду. Сейчас он не представлял, как соберется с силами и выйдет из спальни, как завтра окажется в институте, что будет говорить жене и Егору. Во всем организме происходило что–то неладное: он будто вырвался из–под контроля и начал функционировать самостоятельно. При вздохе в носу пощелкивал какой–то посторонний клапан, которого прежде там никогда не было. Карнаухов попытался избавиться от этого нового металлического звука в ноздре, но не сумел определить, каким образом и откуда он возникает. Левая рука, положенная им на грудь, вдруг раза два непроизвольно подскочила и пальцы на ней конвульсивно сжались. В ушах стоял ровный тугой гул, словно там заработала на полную мощность трансформаторная подстанция. Карнаухов с детским беспомощным любопытством со стороны подсматривал за этими явлениями, они несколько отвлекли его от мыслей о сыне.

Зашуршала дверь, и со света в комнату втиснулся Егор.

— Папа, тебе не очень плохо, ты в состоянии выслушать меня?

— Да, сынок.

— Может быть, ты огорчишься — я собираюсь скоро уехать.

— Куда уехать?

— На стройку. В комитете комсомола нам обещали путевки. Может быть, на Байкал махнем.

Карнаухов не поинтересовался, кому это «нам».

— А как же институт? Экзамены скоро.

— Папа, я знал, что ты это спросишь. Вообще, если ты захочешь, я останусь. Правда! Если я тебе нужен… Но самому мне надо уехать. Не хочу объяснять почему — поверь так. Надо!

— Все–таки я бы предпочел объяснения.

— Хорошо. Попытаюсь, папа. В жизни нормального человека наступает момент, когда он должен остановиться и осознать себя, а не лететь сломя голову, куда его толкают, пусть даже люди, желающие ему добра. Инерция — закон физики. Для человека он не годится. Я хочу остановиться и подумать. Я понимаю, что это звучит тривиально, но других объяснений у меня нет.

В бесконечной тошнотворной усталости, которая накатывала на него со всех сторон, как океан накатывает на деревянную лодку, Карнаухов различил узенький просвет. Радуясь, что еще остался этот просвет, он возразил.

— Для того чтобы остановиться, необязательно уезжать. Езда — как раз новое движение.

— Да, верно. Но обязательно надо остаться одному. Дома это невозможно. Я не верю, что истина рождается в спорах. В словах и суете она ломает себе крылья и покрывается грязью сомнений. Истину ищут в полном одиночестве, папа. Я хочу осознать этот мир без подсказки.

— Подсказчики найдутся где угодно.

— Ты же понимаешь, что я имею в виду. Я имею в виду близких людей, которым не могу не верить.

Карнаухов перестал улавливать смысл разговора.

— Хорошо, Егор. Я подумаю о том, что ты сказал. Дай мне, пожалуйста, время. Немного времени. Видимо, и мне полезно, как ты говоришь, остановиться.

Егор неслышно покинул комнату. «Время, — подумал Николай Егорович. — Его запас иссякает. Как легкомысленно я его растратил. На что? Нет, было на что, конечно, было. И однако, какая короткая оказалась жизнь. Подходит срок прощаться, а я не имею права уйти. Бессовестно было бы сейчас уйти.

Надо продержаться. Сын сказал, что наступает момент, когда необходимо остановиться. Останавливался ли я когда–нибудь? Нет, не помню. Где там! Другие останавливали — это да. Бывало. А по собственной воле — где там. Вот она и мелькнула, жизнь, как вспышка. Напрасно, выходит, не останавливался… Но еще ведь не поздно, не может так быть, чтобы поздно. Я все поправлю, только отдохну немного. Только полежу часик–другой, а потом встану…»

6

— Почему меня не перевязывают? — спросил Афиноген у хохотушки Люды, палатной медсестры.

— Как же, перевяжут они, — ответил за Люду Кисунов, сосед. — Они на нашем брате бинты экономят, а также лекарства. Я сколько просил: достаньте мне коргармон, заплачу даже из своих. Нет, пичкают разной дрянью.

Люда возмутилась:

— Не стыдно вам, Вагран Осипович. Какие есть лекарства, такие врач и прописывает.

— Мне не какие есть нужно, а какие организм требует. Вы меня на ноги обязаны поставить. Какие есть. Меня это не касается.

Вагран Осипович Кисунов восстанавливал силы после тяжелейшего приступа полиартрита, который прихватил его как раз в первый день отпуска, когда он уже забронировал себе билет на поезд Москва–Сочи. Вагран Осипович был от природы настороженным и подозрительным субъектом; естественно, что болезнь, так неудачно выбравшая момент для атаки, не прибавила ему гормонов оптимизма. Медсестры отделения дали ему кличку «ревизор», каковую подхватили и больные. Кличка эта так к нему приклеилась, что странно было, как он обходился без нее раньше. Внешность Кисунова — худой, с узкими плечами и вытянутым желчным лицом мужчина, — как нельзя более соответствовала его характеру. Вагран Осипович видел все вокруг исключительно в негативном освещении, повсюду предполагал злоупотребления, недобросовестность и корыстные побуждения. Встав на ноги и получив возможность самостоятельно передвигаться, он первым делом отправился в лабораторию, где потребовал показать ему, как производятся анализы крови и мочи. Из лаборатории его попросили, после чего он состряпал жалобу на лаборантку, обвинив ее в хамстве и медицинском невежестве. В тот же день он поскандалил с зав. столовой, подловив ее на недобросовестном кипячении посуды. За три недели пребывания в отделении Вагран Осипович написал общим счетом семь жалоб и сделал двенадцать устных официальных заявлений. Последняя касалась Афиногена. Забежавшему в полдень навестить своего больного Горемыкину Вагран Осипович язвительно заметил:

— Иван Петрович, а ведь я вынужден буду обратиться к вашему начальству.

— По какому поводу, если не секрет?

— По поводу того, что вы размещаете послеоперационных больных, в частности товарища Данилова, в терапевтическом отделении.

— Вы правы, это нарушение. Понимаете, хирургия переполнена плановыми больными. Дьявол побери, не от хорошей жизни мы его к вам пихнули. Да он, к счастью, не тяжелый. Верно, Гена?

— Меня это не касается. — Вагран Осипович малость смягчился, ублаженный быстрым согласием врача. — Однако, как сердечнику, мне не показаны нервные раздражители. А могу я быть безмятежен если рядом страдает человек с окровавленным животом..