Николай Вельяминов - Воспоминания о Дмитрии Сергеевиче Сипягине

• Название: Воспоминания о Дмитрии Сергеевиче Сипягине
• Автор: Николай Вельяминов
• Жанр: Критика

«Не помню, в котором году, но, вероятно, это было в 1894, в первых числах июля меня очень просили приехать в Ильинское, под Москвой, к больному адъютанту Вел‹икого› Князя Сергея Александровича, З. Ф. Джунковскому, с которым мы до того одновременно служили в Преображенском полку. Болезнь была несерьезная, Джунковский лежал, и врачи не умели ему помочь – так думал он и его окружающие, но в сущности это было не так, излишне беспокоились его друзья…»

---

Однако у Принца и его помощников дело не ладилось. Тогда Александр Петрович вызвал меня и просил составить ему таблицу, в которой была бы ясно изображена организация врачебно-санитарного управления в отдельных государствах Европы. Не скрою, что, исполняя желание Принца, я схитрил – составил таблицу и при ней представил пояснительную записку за своей подписью. Записку эту Принц, к моему удивлению, в оригинале передал Государю. Через несколько времени Горемыкин рассказал той же нашей общей приятельнице, жалуясь на Принца, что Государю передали чью-то записку, которую Государь, заклеив подпись, передал для прочтения ему, Горемыкину. Последний отзывался об этой записке, как о чем-то очень наивном, но не скрывал свою досаду, что не знает и не может догадаться, кто ее автор. Беспокоило Горемыкина, по-видимому, то, что, кроме Принца, еще кто-то влиял на Государя, а кто был этот «кто-то», ему было неизвестно. Между тем эта записка, написанная очень просто, произвела на Государя известное впечатление, и Горемыкину нужно было во что бы то ни стало контрпарировать ее влияние, а он не знал, чье это было влияние и насколько оно опасно.

Еще через несколько времени ко мне, как будто случайно, зашел д‹окто›р Б. М. Шапиров, медицинский инспектор корпуса пограничной стражи, человек очень близкий в доме Витте, и между прочим заговорил о большом интересе, по словам Витте, который Государь проявляет за последнее время к вопросу об улучшении санитарного состояния России. Государь дал С. Ю. Витте, рассказывал Шапиров, для прочтения записку о необходимости реорганизации врачебного управления в Империи. Государь, видимо, придает этой записке большое значение, но Сергей Юльевич находит, что записка написана слабо – пожалуй, для Государя, но не для министров; она очень утопична; С. Ю. не придает всему этому делу серьезного значения. Конечно, тут влияет на Государя Принц Ольденбургский, но эта записка написана кем-то другим; к сожалению, подпись автора заклеена. «Не знаете ли вы, кто ее писал? Не вы?» – спросил меня неожиданно Шапиров, видимо ожидая, что я буду затронут мнением Витте и сгоряча стану защищать свое произведение и этим себя выдам. Я, улыбаясь, сказал, что об этой записке не имею понятия. «Ну, зачем вы скрываете? – сказал Шапиров, – С. Ю. сразу догадался, что писали записку вы». Я отрицал. Шапиров ехидничал. По-видимому, по моему тону он все же понял, что автор записки действительно я сам. Тогда он повел подход с другой стороны и переменил тон. «В сущности, – продолжал он, – С. Ю. ведь согласен, что санитарное состояние России ужасное, он не прочь помочь и готов изыскать средства, но, конечно, не такие, какие требует Принц; так С. Ю. сказал и Государю. На организацию Главного Управления С. Ю. пошел бы и даст средства, но министерство народного здравия он считает неуместным, несвоевременным и вообще нецелесообразным. Против министерства он будет возражать, но на доброе дело, чтобы быть приятным Государю, средства найдутся. Государь, видимо, очень заинтересован этой запиской и приказал С. Ю. по прочтении непременно вернуть ее Ему. Я думаю, что это дело можно наладить, – кончил Шапиров, – но вам нужно поговорить с С. Ю.». Миссия Шапирова была мне, конечно, вполне ясна. С. Ю. по обычаю был готов идти на компромисс, но стремился отделаться по возможности небольшой подачкой, ему, видимо, казалось, что выгоднее пойти на соглашение со мной, чем торговаться с Принцем или в один прекрасный день получить неожиданно Высочайшее Повеление. Кроме того, С. Ю. нужно было знать, как велика у меня поддержка.

Не знаю, правильно ли передал мне Шапиров взгляд на дело Витте, но я нашел очень показательной точку зрения министра финансов на такой государственной важности вопрос, как санитарное благоустройство страны; я доказывал в своей записке всеми признанную истину о бесспорно большом влиянии состояния здоровья населения на экономические стороны жизни государства, а министр финансов был согласен помочь «доброму делу» и угодить Государю, как будто оздоровление страны можно было рассматривать как филантропическую затею Принца, Государя или кого-нибудь другого. Мне показалась такая точка зрения настолько несерьезной, что я замолчал и решил дело бросить.

Вскоре после этого разговора я по какому-то случаю представлялся Государю и спросил Его: «Читали ли Вы, Ваше Величество, мою записку?» – «Да, конечно (любимое выражение Государя), и я очень сочувствую точке зрения Александра Петровича и вашей. Записка ваша лежит у меня на столе, но я пока не нахожу времени двинуть дело вперед. Нужны средства, а мы пока ими не располагаем. Даст Бог – найдем».

Позже, в 1898 г., когда все это дело еще оставалось без движения, а я был назначен медицинским инспектором министерства двора, Государь сказал мне: «Пока покажите, что можно сделать организацией санитарии в дворцовых городах (Царское Село, Гатчина и Петергоф), это будет испытание в маленьком масштабе».

III

Возвращаюсь к Сипягину. По обычаю, обойдя залы и посмотрев Царский выход, я пошел курить и болтать с знакомыми, но таковых не встретил и сидел в курительной один, прямо против входной двери.

Вошел Сипягин. На этот раз я его узнал – он был в парадном егермейстерском мундире, был более представителен, и ему все встречавшиеся глубоко кланялись. Я тоже встал и поклонился. Увидев меня, он подошел, пожал руку и, закурив папиросу, сел рядом со мной.

«Я очень рад, что встретил вас, мне нужно с вами переговорить по важному делу, – начал Д. С.[7] – Вы знаете, что по должности министра вн‹утренних› д‹ел› я отвечаю за врачебно-санитарное дело в России, которое, как вы тоже знаете, насколько я помню наш разговор в Ильинском, очень плохо поставлено. Человек я верующий и верю в будущую жизнь. С тех пор, что я министр, я плохо сплю под давлением ответственности, на меня возложенной, но всего более меня гнетут врачебно-санитарные вопросы. Смертность в России громадная, и по ночам мне все кажется, что во всякой лишней смерти русского человека виновен я и что за все эти смерти с меня будет взыскано на том свете. Совесть мучает меня. Вместе с тем, я совершенно в этих смертях не повинен, ибо ничего не понимаю в медицинском деле, за которое отвечаю. Мне нужна помощь в этом отношении компетентных людей. Каждый день мне приходится решать специально врачебные вопросы, в решении которых я не компетентен, и это меня гнетет. Вот, напр‹имер›, Одесская городская больница – там необходимо что-то сделать, это просто клоака, но я слышу разнородные мнения и предложения, а сам никакого мнения не имею и иметь не могу. Наша теперешняя организация санитарного дела в России также беспомощна, как и я. Необходимо поставить это дело так, чтобы снять с меня ответственность. Все это я говорил Государю[8], и Он посоветовал мне обратиться к вам. При этом Государь передал мне чью-то записку, думаю, что вашу. Записка эта по мысли справедлива, но это литературное произведение, с которым мы, чиновники, ничего сделать не можем, а мне нужна записка, проектирующая новую организацию управления врачебной частью в Империи и мотивирующая негодность организации теперешней. Скажите мне ваше мнение по этому вопросу. Самое трудное в этом деле – это установить взаимоотношения между правительством и органами самоуправления, между департаментами хозяйственным и медицинским…»

Говорили мы все время бала, до ужина. Я изложил Сипягину все свои мысли по этому вопросу. Д. С. спорил мало и больше слушал меня. Беседу со мной он вел совершенно по-товарищески, не как всесильный сановник, а как равный с равным. Я между прочим признался, что записка, им упомянутая, написана мною. Сипягин, выразил сожаление, что записку эту он прочитал очень бегло, так как Государь дал ее ему только на короткое время. В результате Д. С. попросил меня завтра же прислать ему копию этой записки и заготовить другую, на основании которой он мог бы начать проводить новую организацию законодательным путем.

Своей простотой, любезностью и товарищеским отношением, если можно так выразиться, Сипягин купил меня, кажется, я до того никогда не говорил с министром по делу так долго (часа два), просто и откровенно.

Между прочим, Д. С. сказал мне, что хорошо знает, как этим вопросом интересуется Принц Ольденбургский. «Знаете, ведь он милейший и добрейший человек, но при его горячности и порывистости дела с ним не сделаешь. Жду ваши две записки – одну поданную Государю и другую новую и обстоятельную, – не для монарха, а для министров». (Странно, повторение слов Витте, – подумал я, – вероятно, уже сговорились.) На этом мы расстались.

Я отлично понял, что Д. С. лично был не так заинтересован делом, как он старался показать; несомненно, он с первых же шагов желал угодить Государю и в этом отношении сразу пошел по пути, противоположному тому, по которому шел Горемыкин. Может быть, он считал излишним создавать себе противника в Принце, который, пользуясь своим положением, не очень стеснялся в критике деятельности министров, а это могло иногда сделаться и неприятным, – недаром французы говорят: «Méditez, méditez, il en restera toujours quelque chose»[9].