Александр Александров - Пушкин. Частная жизнь. 1811—1820

• Название: Пушкин. Частная жизнь. 1811—1820
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0322-1

В этой книге все, поэзия в том числе, рассматривается через призму частной жизни Пушкина и всей нашей истории; при этом автор отвергает заскорузлые схемы официального пушкиноведения и в то же время максимально придерживается исторических реалий. Касаться только духовных проблем бытия — всегда было в традициях русской литературы, а плоть, такая же первичная составляющая человеческой природы, только подразумевалась.

В этой книге очень много плотского — никогда прежде не был столь подробно описан сильнейший эротизм Пушкина, мощнейший двигатель его поэтического дарования. У частной жизни свой язык, своя лексика (ее обычно считают нецензурной); автор не побоялся ввести ее в литературное повествование.

А. Л. Александров — известный сценарист, театральный драматург и кинорежиссер. За фильм «Сто дней после детства» он удостоен Государственной премии СССР.

---

— Если… — Мадам Смит встала и замешкалась.

— Ну же!

— Может, на минуту. А повод?

— Брось, меньше об этом думай, я пришлю его, и все тут. А ты уж найдешь, о чем с ним поговорить…

Мадам Смит недоуменно передернула плечами и все же вышла в соседнюю залу, неплотно притворив за собой дверь.

— Зови, голубчик, лицейских, — сказала София Велио лакею.

Лакей вышел, на сей раз оставив дверь открытой, и через мгновение появились лицейские, ожидавшие приглашения в прихожей. Миша Яковлев, шедший впереди, как всегда кого-то изображал.

— Я так рада вам, господа. На той неделе мы почти не принимали, maman до сих пор немного больна. Надеюсь, мое общество вам не наскучит.

— Сударыня, какие прекрасные розы! — сказал князь Горчаков, заметив букет свежих чайных роз.

— Это государь прислал maman из своей оранжереи, узнав о ее болезни, — потупившись, сказала София Велио. — А вы, Пушкин, большой шалун! И не вздумайте отрицать, в Царском Селе все становится известным тотчас.

— Если бы вы еще нам сказали, от кого вы узнали про это происшествие, — усмехнулся Пушкин.

— Дерзите, милый! — игриво отшутилась София.

— Такие уж мы — шалуны! — развел руками Пушкин. — Кроме того, княжна должна быть мне благодарна, она теперь, как никогда, в центре внимания.

— Александр удостоил ее своей эпиграммы, — сообщил Горчаков. — Позволь, я прочитаю Софии? — спросил он Пушкина.

— Читай, — небрежно бросил Пушкин.

— Погодите, князь, — попросила София. — Александр, — взяла она под руку Пушкина, — у меня к вам просьба. Вы простите нас, я сейчас вернусь… — сказала она остальным.

Она провела Пушкина в соседнюю с гостиной комнату, где укрывалась мадам Смит.

… И оставила, ничего не объяснив, его один на один с молодой вдовой, на сей раз плотно притворив дверь комнаты и на прощание выразительно посмотрев ему в глаза.

Они долго смотрели друг на друга, ничего не говоря. Черное шло к ней, а эти белые батистовые плерезы, сколько в них было грусти и томления. Он усмехнулся.

Наконец она спросила:

— Это вы мне писали?

Он кивнул.

— Да как вы посмели? И еще смеетесь? — спросила она, и голос ее предательски дрогнул.

Пушкин сделал шаг к ней.

— Ой! — сказала она.

Когда София Велио вернулась в гостиную, Яковлев уже сидел за роялем и наигрывал романс, пробуя голос.

— Где обещанная эпиграмма? — поинтересовалась она, как бы между прочим, у князя Горчакова.

— Эпиграмма французская, — уточнил князь и добавил:

— Воля ваша — слушайте:

On peut très bien, mademoiselle,
Vous prendre pour maguerelle,
Ou pour une vieille guenon,
Mais pour une garce, — oh, mon Dieu, non.

София Велио рассмеялась.

— Вот и я говорю, что Волконская похожа на старую мартышку. Я сочувствую Александру…

Смех Софии доносился в комнату, где возле окна, запутавшись в портьере, задыхаясь от страсти, целовались Саша Пушкин и мадам Смит. Он прижимал ее к стене, и она все более и более чувствовала, что не может далее сопротивляться его неистовому напору.

— Подождите, подождите, — шептала она. — Мне что-то там давит… В ногу…

— А! — вспомнил он. — Это часы в кармане.

Он подвинул ногу в сторону и снова принялся за мадам Смит, опытно, по-молодецки, управляясь с ее платьем.

— А что за часы? — спросила она, задыхаясь.

— Государыня подарила…

— Государыня? Вам?

Затрещала, падая, тяжелая портьера. Повалились на пол и они.

В гостиной услышали шум из соседней комнаты. София села за рояль рядом с Яковлевым.

— Играйте! — приказала она.

И они заиграли польский в четыре руки.

Князь Горчаков, улыбнувшись, покачал головой.

София посмотрела на князя и тоже ему улыбнулась. Барон переглянулся и с Софией и с князем. Все всё поняли.

Но никто ничего не сказал.

В это время в гостиную снова вошел слуга и объявил:

— Его величество государь император Александр Павлович!

Лицейские повскакивали со своих мест. Музыка оборвалась. София растерялась, не зная, как себя вести в этой ситуации. Она смотрела то на лицейских, то на закрытую дверь соседней комнаты, то на проходную комнату, откуда уже слышались приближающиеся шаги императора.

Пушкин и мадам Смит уже поднялись с пола, но Пушкин никак не мог застегнуть панталоны.

— Ну же! — волновалась мадам Смит. — Это — государь! Боже! Если он войдет?!

— Черт! Панталоны новые, а нитки гнилые! Черт бы побрал Энгельгардта!

— Боже, при чем здесь дядюшка?

— Панталоны новые сшил, а на нитках сэкономил, — пояснил Пушкин.

Придерживая панталоны на поясе рукой, Пушкин присел и стал шарить по полу возле окна. Наконец он нашел, что искал, и показал мадам Смит. Это был вырванный с мясом крючок, на котором они держались.

— О нет! Дядюшка не виноват! — обрадовалась мадам Смит. — Вы сами так сильно тянули, — обрадовалась француженка, разглядывая крючок. И вдруг, схватившись за голову, ужаснулась: — Вы же не можете идти в гостиную? Что же теперь делать?

— Я в окно, — прошептал Пушкин. — Одно лишь слово. Вы меня любите? Когда еще?

— Это уже много слов! Боже, я не знаю! — Она посмотрела на его панталоны, там, где он держал руку. — Нужна булавка! Как вы пойдете?

— Пустяки! Скажите когда?

— Все так неожиданно! Я ничего не почувствовала…

— Скажите! Я не переживу долгой разлуки. Давай у тебя. Я знаю, где твоя комната… Могу пробраться хоть ночью…

— Нет! Нет! Я не могу. Только не дома. Егор Антонович…

— А где?

— Не знаю… И не пишите мне больше, письмо могут перехватить… Милый! — На нее вдруг нахлынули чувства, и она бросилась к нему в объятья.

Пушкин тоже обнял ее, отпустив пояс, который придерживал, и панталоны при долгом поцелуе упали на пол. Злополучные часы грохнули об пол.

Последний лицеист покидал гостиную, когда раздался этот характерный стук. Император насторожился и посмотрел вопросительно на Софию, та пожала плечами. Мало ли что роняют слуги. Тогда, приблизившись к ней, император обнял ее.

— Нельзя, ваше величество! — прошептала девушка и показала глазами на соседнюю комнату.

— Там все-таки кто-то есть?

София многозначительно кивнула.

— Вы кого-то прячете от меня? — улыбнулся государь.

— Там лицеист Пушкин пишет в альбом моей приятельнице.

— В альбом? — переспросил глуховатый государь, наклоняясь к Софии.

— Ну да, кажется… В альбом… В такой… В кожаном переплете… — нарочито погромче сказала София. — Она в трауре, — прошептала София. — По мужу.

Когда государь, открыв дверь, вошел в комнату, там у окна, едва прикрытого, стояла насмерть перепуганная мадам Смит и прижимала к груди альбом в кожаном переплете. Тяжелая портьера лежала на полу.

— Ну как, написал? — улыбнулся государь, сделав вид, что ничего не замечает.

Онемевшая мадам Смит в ответ только кивнула.

— А она мила, — сказал он Софии и снова обратился к мадам Смит: — Ну же, очнись, дитя! Горе не вечно. — И вдруг удивился: — А где сам поэт? — Дамы молчали. — Понимаю, — сказал государь, — он опасается встречи со мной после этой истории с княжной Волконской. Пусть не опасается.

Сам поэт тем временем висел на руках, спускаясь с балкона. Панталоны неудержимо спускались раньше его. Он спрыгнул и упал, оказавшись подхваченным своими товарищами.

— Пушкин, вот это страсть! — закричал Яковлев. — Штаны лопнули!

— Тише! — зашипел Пушкин. — Государь услышит!

— Хуже будет, если увидит! — улыбнулся Горчаков. — При дворе не положено появляться без штанов.

— У тебя булавка найдется? — никак не отреагировал на остроту Пушкин.

Он полез в карман и достал часы.

— Черт! — вздохнул он. — Так и знал — разбил!

Он посмотрел на приятелей, которые в свою очередь насмешливо смотрели на него. Он тоже улыбнулся.

— Пошли, что ли? Обед скоро…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ,

в которой Карамзины делают Пушкину выговор за письмо, а Карамзин требует сатисфакции у поэта. — Разговоры о монархии. — «Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкой». — Осень 1816 года

Карамзин с супругой вошли в гостиную вместе. Вид их был строгий. Пушкин, почуяв неладное, поспешно встал им навстречу.

— Милостивый государь, позвольте с вами объясниться, — сказал Карамзин. Он протянул Пушкину лист бумаги, в котором тот сразу же признал свое письмо. — Вы ли писали это письмо?

Пушкин растерянно посмотрел на историка, потом на его жену и сразу отвел взгляд.