Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость

• Название: Крепость
• Автор: Лотар-Гюнтер Буххайм
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997

---

- Наверное, ты тоже представлял себе это по-другому в Бресте, нет?

- А, ну ты и ляпнешь. У вас в роду все такие умные?

- Да ладно тебе, в Ла-Рошель тоже есть бордели, – доносится первый голос. – Особенно горячие бабы: испанки! Твоему буру предстоит потрудиться на славу!

- В Ла-Рошель – это уж как случай решит! Как карта ляжет, господа хорошие! – произносит третий голос. Болтающие подо мной у стола, мне кажется, два унтер-офицера-машиниста, веро-ятно, маат-электрик и унтер-офицер-дизелист. Третий, который с передней нижней шконки влез в разговор, должно быть ботсмаат. Тот, которого я принимаю за маата-электрика, говорит с легким берлинским акцентом.

На некоторое время воцаряется тишина. Никто в отсеке не осмеливается задать вопрос, уверен ли кто-нибудь, что мы вообще доползем до пункта нашего назначения в La Pallice. А я думаю: Так держать! Делать вид, что все в порядке, и согласно регламенту: Бог не выдаст – свинья не съест! Болтовня подо мной и не думает прекращаться:

- Была как-то разу меня одна куколка, так ей можно было смело иглу в жопу засунуть, а она все равно еле двигалась...

Теперь, даже с закрытыми глазами, могу различать их по голосам. Человек, который это говорит, сглатывает и продолжает трепаться удивительно певучим голосом:

- А она просто лежит, понимаешь, как бревно – и всё тут! А раз даже обоссалась через матрас. Парни, я просто очумел!

Свободный от вахты унтер-офицер-дизелист поднимается из-за стола, расправляя складки формы под ремнем, который он, для большего удобства, ослабил сидя, затягивает его снова, делает широкий взмах рукой и произносит с пафосом:

- После еды либо покури, либо бабу поеби.

- Остряк! – звучит устало.

Проходит некоторое время, прежде чем раздается его ответ:

- Поцелуй меня в задницу!

Через матрас обоссалась! Кажется, это происходит с бабами довольно часто. Интересно. Одна моя знакомая из прошлой жизни в Академии тоже один раз умудрилась так сделать. Воспоминания об этом заставляют меня внутренне рассмеяться: Позволила сначала напоить себя шампанским на мальчишнике в Академии, а затем завалилась поперек матраса набитого сухими морскими водорослями, обоссала его и сделала огромную лужу на деревянном полу! Помню, я был сильно удивлен тем, что мочевой пузырь может столько вместить в себя. На последней фотографии, которую прислала мне моя матрасная ссыкуха, она стоит в форме «Дойче Бундес Мэдхен» как горничная, с пятью маленькими собачками – четыре в корзине, а пятая прижата к девичьей груди. Душевное фото! Черт его знает, где сейчас эта малышка... Направляюсь в кают-компанию. В централе опять слышу команду «Дизель стоп!». Пробираюсь через передний люк: Акустик поворачивает ко мне лицо, одновременно управляя ручкой настройки, прослушивая горизонт и водное пространство. Его взор, судя по лицу, обращен внутрь – абсолютно отсутствующий взгляд. Человек, судя по виду, не видит меня, хотя стою в коридоре непосредственно перед ним. Он глядит сквозь меня, как будто меня нет. Я ни в коем случае не должен ему мешать. Здесь тоже изменения: Акустик даже при работающем дизеле сидит в своей выгородке: Как только дизель останавливается, он должен в то же мгновение вслушиваться в окружающий лодку фон. Поэтому не может свалить ни на миг и сидит, согнувшись над своим прибором. Когда он слышит что-то, то может отреагировать практически немедленно, но определить рас-стояние до источника звука может, к сожалению, только приблизительно. Это основывается на разнице во времени за которое звук попадает на принимающие мембраны нашей шумопеленгаторной станции расположенные впереди на одной высоте с балластной цистерной, в виде пяти дугообразных форм. Такие же установки, наверное, имеет и противник. Мы можем услышать одиночное судно на расстоянии до двадцати километров. Радиорубка тоже занята. Радист смотрит на меня большими глазами, как на нечто сверхъестественное. Он второй, кто несет эту вахту. У него изможденное лицо ребенка, глубоко запавшие щеки и голубые, почти фиолетовые тени под глазами. Обычно радист не имеет работы в находящейся на глубине лодке. Он может позволить себе скучать на глубине около двадцати метров, точнее да подъема лодки на глубину до десяти метров: До высоты антенны, потому что короткие и средние волны не могут проникнуть в воду. Поэтому связь пропадает, как только лодка уйдет под воду. Однако использование шноркеля изменило эту ситуацию: Так как головка шноркеля несет в себе и небольшую антенну, то теперь мы можем даже в неглубоко притопленном состоянии – как например, во время хода под РДП – принимать сигналы на коротких и средних радиоволнах. Армейская радиостанция «Кале» вещает на коротких волнах. Мы могли бы принимать ее передачи через антенну на головке РДП! Это было бы что-то: плыть под водой и при этом слушать, как умники на острове запугивают нас своими сообщениями. А может, кроме того, для нас было бы важно узнать, сообщают ли господа трепачи о нас, как о затонувшей подлодке или нет. Уверен, что им прекрасно известны и номер нашей лодки и имя командира. Но, к сожалению, он-то как раз и не заинтересован в получении таких сообщений... Присаживаюсь в кают-компании на стул. Как будто следуя уже давно забытой обязанности, воскрешаю в памяти, словно фотографии, картины Симоны: Симона как танцовщица, в переливающемся радугой сатиновом платьице с нетерпением крутит своей маленькой попкой... Симона с едва уловимой улыбкой на лице... Тело Симоны крупным Планом... Живот с ямкой пупка... Тонкий пушок на ее животике, вьющиеся жесткие волосики на лобке... Меня привлекают ее сдвинутые вместе бедра: гладкая кожа, выразительные, выдающиеся вперед губки, темно-коричневые курчавость окружающих их волос... Смыкаю веки и позволяю Симоне сесть на меня верхом. Это была ее любимая поза – своими упругими бедрами она могла аккуратно давить и отпускать меня: этому она научилась на манеже, обучаясь верховой езде. Вдруг меня пронзает, словно шпагой, резкая мысль: Что за цирк! Что нас еще соединяет, так это возможное удобство наших встреч. Ведь это было также и практично: Всегда... Но не хочу так думать: Симона могла, в конце концов, быть и нежной, и исполненной раскаяния и обворожительной. Хорошая Симона, плохая Симона: Подтверждение ее легкомыслия, ее теперешнее положение: Арестована! – В Fresnes! И я должен ее разыскать, а потому бреду сейчас в La Pallice – сплошное безумство! Симона была бы поражена, если бы увидела меня здесь... Но хватит об этом! Направляю мысли на море раскинувшиеся над нами, и представляю себе, как оно сейчас там, наверху, выглядит: Море успокоилось, ни одного пенистого гребня, только головка нашего РДП тянет за собой белый пенистый след. Надеюсь, что парни в кормовом дизельном отсеке внимательно следят за тем, чтобы наш дизель не слишком чадил. В центральном посту узнаю, что мы идем курсом 265 градусов. Хотелось бы знать, как далеко командир хочет по-прежнему уклониться на Запад. Но об этом я его спросить не могу. У меня нечто вроде спазма: Как нам следует поступить? В определенный момент мы все равно будем вынуждены пристать к берегу, к нашему порту назначения – а между тем Томми, вероятно, своего рода встречающий комитет для нас уже создали. Время и расстояние – здесь, на борту, оба эти понятия относительны. Это топтание на месте кажется вечностью одного единственного ходового дня! Один час, 3600 секунд – и еще раз умножить на двадцать четыре, день довольно длинный... примерно такой же, как тянущаяся рези-новая жилка. А морская миля? Что за бесконечное расстояние, тем более, когда идешь на трех, максимум семи узлах до La Pallice! Морская миля равна одному узлу. «Le noeud» – французское слово для узла. «Knots» говорят Томми... Еще что? – спрашиваю себя. Конечно же! Например: Как у французов называются чайки? Я фактически не знаю, как по-французски называется чайка. «Seagull» – по-английски, но по-французски? Неудачник чертов! Больше не могу надеяться на свои мозги. Жареные телячьи мозги! – Должно быть, прошло много лет с тех пор, как я ел телячьи мозги в сливочном масле. Моя саксонская бабушка нажаривала то и дело полную сковороду, только для себя, и лишь я, «золотой внучок», получал иногда кусочек. Кессельская кровяная колбаса, но только от мясника Флорера, и телячьи мозги в масле, это было то еще наслаждение! Где моя бабушка сейчас прозябает, знает лишь небо. Свежая кровяная колбаса и телячьи мозги, скорее всего, ушли в прошлое – причем навсегда. О, всемогущие дородные домохозяйки! Что это были за годные для постановки в театре сцены, когда они, со своими кожаными сумками в Доме рабочих в Ян-Форштадте, рассчитывались на кассе за покупки: Тут уж народного гнева с лихвой доставалось одетой в шерсть, раскрашенной капиталистке... Стереть, выкинуть из головы эти картины! Если бы это было просто сделать! Кадры былого в моей голове продолжают крутиться снова и снова, сами по себе, а затем запускается кино. Прекратить! Отключить! Этот фильм не имеет ничего общего с сегодняшней жизнью. Вы-тряхнуть из головы эти воспоминания. Жалюзи закрыть, провалиться в черную ночь – если бы только мне это удалось! Вчера – было ли это вчера? – мне такое уже удалось. Но сейчас? Сейчас возникают все новые и новые картины: прощание в Бункере! Как лодка начинает двигаться, и как разлетаются швартовы. Как Старик принимает стойку смирно, и как он приветствует нас: не нацистским приветствием, но приложив руку к фуражке – Гробовая тишина, даже не слышно наших двигателей. Как мне пришлось крепко сжать челюсти, с тем, чтобы не сдохнуть от удушья в горле. И затем быстро вскинуть к фуражке плавник в ответ. Четверть минуты так держал руку, думаю, не больше. Никакого «Хайль!». Ничего. Только этот немой салют... В центральном посту внезапно возникает голубой, зловонный дым. Дым исходит из кормового отсека по люку. Дизель! Теперь вместе с дымом выходят призрачные фигуры. Вижу, как они хватают ртом воздух.