Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость

• Название: Крепость
• Автор: Лотар-Гюнтер Буххайм
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997

---

То, что снаружи ничего не слышно, начинает и меня беспокоить. Если бы тяжеленные об-ломки начали уже растаскивать, то был бы слышен грохот и шум. Но, как ни напрягаю слух, снаружи стоит тишина.

В голову лезут воспоминания, как нас обучали в Дрезденской Академии искусств защите от воздушного налета. Как наяву вижу тяжелое, красное лицо какого-то бонзы, в полном военном наряде, а в ушах раздается его разносящийся в просторном актовом зале, зычный голос: «Пре-жде всего, мы обсудим с вами вопрос самозащиты. Задача самозащиты – это защитить себя са-мому. Отсюда и смысл названия – САМОЗАЩИТА!» его речь звучит в ушах как живая, и я слышу даже оттенки эха. Становится немного легче.

Экипажи бомбардировщиков! Мысли мои вновь устремляются к этим недосягаемым в глу-бине неба парням. Только этого мне сейчас и не хватает! Что за дерьмовая война для этих ре-бят. долететь с бомбами до Берлина, прорваться сквозь цепь зенитного огня, прицелиться и провести точное бомбометание под шквальным огнем зениток, затем выйти из под их огня, лечь на обратный курс и добраться до дома. А пока все это кончится, несколько раз попасть в силки и выбраться из них и попасть вновь….

На память вновь приходит воздушный налет на наше расположение в Нормандии: на шлюз. Что за безумные томми! Сколько же из них погибло уже во Франции?

А мысли, словно скакуны, уносят меня вдаль: к Симоне! Симона. Шпионка? Налет на Сен-Назер! Неужто Симона действительно имела к этому какое-то отношение? Обладала ли она ин-формацией, что томми со своим эсминцем Кэмпбеллтаун пойдут вверх по Луаре? Знала ли она об их дальнейших планах?

Старику чертовски повезло, что он тогда не взлетел на воздух. А теперь ему подложили оче-редную свинью, тем, что он находится в шаге от полномасштабной высадки союзников во Франции. Симона и Старик: совершенно отчетливо вижу вдруг тот букет нарциссов…. А то совершенно безумное вечернее приглашение, когда я вернулся …. Я-то думал, что все это стер-лось из моей памяти, как стираются следы мела со школьной доски мокрой тряпкой. Но тут? Приплыли! Вижу все события и лица так отчетливо, словно только вчера все пережил.

В глубине души я бы с удовольствие повторил свой последний день в Ла Боле. Кто знает, смог бы я простить Симону, если бы моя командировка была отложена. А так, не было разры-вающих сердце прощаний и рыданий, а лишь отъезд в бессильной злобе.

Как часто, будучи там, я намеревался свернуть свои манатки в Ла Боле и отчалить от Симо-ны – но тогда это выглядело бы так, словно я более всего беспокоюсь о собственной безопасно-сти, а Симону оставляю безо всякой защиты. Так поступить я не мог. Но ведь было что-то еще? Разве я не чувствовал любви Симоны? Разве не льстило моему чувству собственного достоин-ства то, что она дарила МНЕ свое внимание, а не предпочла меня какому-нибудь бравому мо-лодцу с Крестом на шее?

В голове проносятся сотни, нет, тысячи «мгновенных фото» Симоны.

Особенно одна, Во всех подробностях, стоит перед глазами: Симона в ярко-красной курточ-ке с капюшоном, словно Красная Шапочка. Озабоченное личико ее выглядывает из оторочен-ного белым мехом капюшона. А я точно знаю, как все будет развиваться дальше: она распрямит спину, вытащит ножки из туфелек, положит ногу на ногу, и слегка покачивая ножкой, одарит меня очаровательной улыбкой и тут придет конец моему самообладанию.

А вот, следующий кадр: Симона в Париже, в метро, кутается в легенькую шубейку, стыдливо теребит ее наглухо застегнутые пуговки, а под шубкой она совершенно голая – меня бросает в жар от этих воспоминаний. Другой кадр: моя рука нежно лежит на ее интимном местечке между бедер, а волосики там жесткие как грива, пальцы ощущают их сухой шелест, и затем они становятся очень мягкими от жаркой влаги ее киски.

Еще кадр: капризная Симона, которая, кажется, репетирует новую сценическую роль и преподносит себя то, как недоступное, роскошное существо, то, как необузданную дикарку. Симона – грациозно кривящая ротик и как брыкливая козочка, вскидывающая голову, откиды-вая, таким образом, с лица ниспадающую на него непослушную прядь волос. А вот Симона, беспомощно смотрящая на меня огромными глазищами искушенного в любви ребенка…. В своем умилении этими картинками, совершенно забываю о том, насколько плохи наши дела здесь, в этом «гробу», а вокруг меня кипит несдержанная, необузданная речь. Опять: «Я хотел бы вести себя лучше, поверь мне.» Хоть бы они все заткнулись! Хочется рассмеяться в лицо всем этим крикунам и прямо назвать их трусливыми зайцами. Да, наверное, я и сам та-кой.

Здесь, в этом подвале, у меня из головы, будто кто-то выковыривает загнанные внутрь мыс-ли. Заставляет меня думать и вспоминать. Указующий перст свыше! Навряд ли указующий, но заставляющий раскаяться.

Симона арестована в Бресте! Что же это все-таки значит? Ошибка в информации Масленка? Умышленное заблуждение? В Бресте – но этого никак не может быть! Меня захлестывает шквал мыслей и чувств.

Симона – тогда я не был в состоянии четко определить, что для нее значила моя обидчи-вость: я чертовски желал избавиться от нее, и тут же цеплялся за нее, как за спасательный круг.

Был ли я ослеплен страстью? Был ли чересчур доверчив?

А та проклятая история с биноклем? Я чувствовал себя в то время так, словно на глазах у ме-ня были шоры. Но и тогда я отказывался видеть в Симоне этакую сороку-воровку, а уж тем бо-лее заговорщицу или, упаси Бог, шпионку. Уже в то время я знал, как зарился отец Симоны на наш новый морской бинокль, чья светосила линз, благодаря их новому покрытию, необычно усиливалась. Симона мне сама об этом рассказала! А потом бинокль исчез, и Симона все время отвлекала меня от мыслей о нем, и мне пришлось подниматься на борт без бинокля.

Что же, Бога ради, произошло в Бресте? В чем оказалась замешена Симона? Если она имела какую-то связь со сбитыми пилотами или заброшенными агентами, то она пропала – никто не сможет помочь ей!

Если бы я только знал, на что могу рассчитывать – или мог? Охранные грамоты от партизан маки;, которые она мне подсунула «на всякий случай», а затем черные гробы: кто и как смог бы сориентироваться в этом?

И вдруг во мне будто пружина страха распрямилась: что, если вся эта история, подобно бро-шенному в воду камню, распространила во все стороны круги – последствия? В конце концов, из-за Симоны мы все можем пойти ко дну.

Но в чем же я себя упрекаю? Я всегда был начеку, никогда не позволял сорваться с моих губ ничему рискованному. Более того, довольно часто, чтобы избежать возможной огласки, я был глух и нем. И на улице, и в штабных кабинетах с картами на стенах, и при чтении приказов командования. И это притом, что я буквально помешан на подглядывании и подслушивании.

Вздрагиваю от трижды повторенных приглушенных звуков. С ума там посходили, что ли?

Стучать в прогнувшуюся дверь не имеет никакого смысла, господа. Звуки звучат глухо, ни-чего не передают, т.к. с другой стороны лежит груда развалин. А часть их, перемолотая в мусор, плотно закрывает наш выход.

Здесь пока еще можно существовать. Если бы не возможные проблемы с воздухом! К сожа-лению никто здесь не производит такого продукта, как кислород. И ПВО не подумали о созда-нии его запасов на такой вот случай.

Симона. Опять Симона! Какую роль во всей этой истории мог играть Старик? Никаких мыслей по этому поводу. А почему Старик не смог защитить Симону? Не хотел? Я всегда считал его рассудительным и надежным. Но в самом ли деле он таков? И именно в ЭТОЙ ситуации?

Симона и Старик. Наверное, крутили там разные шуры-муры. Скорее всего, заводилой была Симона. И кое-что на это указывало, но я старался этого не замечать. Не замечать!

Без воды становится тяжело. Как долго еще будет поступать воздух? Едва ли сутки продер-жимся. Удушье? Да нет, пока не чувствуется. Очевидно, воздух поступает сюда еще откуда-то. Хотелось бы, чтобы здесь было больше воздухозаборных отверстий в двери переборки.

В то время как осматриваю припорошенных пылью людей, мысль о Симоне свербит мозг: по своей сути она осталась для меня загадкой. Чувствую себя словно состоящим из двух половинок: одна моя половина сжата, спрессована и всего опасается, а другая – мягкая и податливая. Временами я веду себя как токующий глухарь. Но ведь не все, в Ла Боле, выставляли на показ свою позицию: «Ах, что мы за парни!»

Не могу понять себя: в голове только Симона и все, что с нею связано. При этом я уверен в ее судьбе: «Все кончено. Вперед к новым берегам!»

В следующую секунду мысленно возвращаюсь к тому, что я увидел в подвале дома, перед отъездом из Ла Боле. Конечно же, не допускаю и мысли о том, что Симона сама смогла смасте-рить маленькие копии подлодок, хотя я давно об этом думал…

А где же мои фотографии? О Господи! Совсем вылетело из головы!

- Ты не представлять себе de ce qui se pass;, mon pauvre idiot! – звучит в ушах ее вкрадчи-вый голосок. Но все же Симона пыталась как-то определить нашу жизнь apr;s la guerre. Не смешно ли: меня она видела стоящим за стойкой в кондитерской, в наглаженной белой куртке, нарезающим пирог. А толпы немцев отрабатывают барщину в угольных шахтах. Я же …. Да, Симона умела описывать мое будущее яркими красками.