Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

• Название: Казнь. Генрих VIII
• Автор: Валерий Есенков
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-029189-2, 5-271-11637-9, 5-9578-1721-Х

Новый роман современного писателя В. Есенкова посвящён одному из самых известных правителей мировой истории — английскому королю Генриху VIII (1491—1574).

---

— А ежели это не удастся тебе?

Кромвель презрительно ухмыльнулся в ответ:

— Удастся, мастер, удастся наверняка! Не по-вашему стану я действовать, нет!

Как станет действовать, было известно. Тем не менее по какой-то причине разговор становился всё интересней. Мор поспешно спросил:

— Зачем тебе это? Растолкуй мне, зачем?

Глаза Кромвеля сверкнули зелёным огнём:

— Вам, мастер, этого не понять! Ваша жизнь была проторённой и чистой, не то что моя! Меня топтали всю жизнь, топтал всякий, кто имел деньги и власть. Каждый день я терпел унижения. Меня оскорбляли, оскорбляли молча, без малейшего зла на меня, лишь потому, что я принадлежал к другому сословию, не имел власти, был беднее других. И вот, когда всё в этом мире я устрою по-новому, увидят тогда, кто есть Томас Кромвель, бывший солдат!

Узник понимал, что в этих грязных мечтах не было ничего, кроме пошлого эгоизма, оскорблённого глубокого самолюбия и вражды к тем, кого он боялся всю вою жизнь: возьмут — и посадят, захотят — и убьют, и это угнетало его. Мыслитель тотчас представил себе, сколько бед натворит, сколько крови прольёт, сколько оставит нищих, бродяг и сирот этот бывший солдат, чтобы всё иметь и командовать самому. Вероятней всего, станет командовать, отнимет, возьмёт, отдаст тем, кто поддержит его, пустит по миру сотни тысяч людей. Что же утешит его перед смертью? Разве только то, что Томас Кромвель не успеет натешиться вволю, его убьют как собаку или повесит король. Мор повторил почти зло:

— Короли не надёжны, и недолго придётся мне ждать тебя в Царстве небесном.

Усмехнулся и ядовито прибавил:

— Если тебя пустят туда!

Кромвель вскочил. С грохотом повалилась скамья. Дверь растворилась со скрежетом. В проёме запуталась оторопелая стража. Кромвель бешено крикнул, оборотившись назад:

— Вон отсюда! Кому говорят!

Солдаты, испуганно торопясь, кое-как выбрались задом и осторожно прихлопнули железную дверь. Кромвель согнулся, хрипло шепча, брызжа горячей слюной:

— Нет, мастер, не-е-ет! Жизнь справедлива! Я верю! Я знаю наверняка! Есть закон: жизнь уступает лишь тем, кто не гнушается замарать свои руки в крови!

Мор переспросил, отстраняясь:

— В крови?!

Кромвель захохотал:

— Эх вы, неженка, чистоплюй! Да, мастер, в крови! Это страшный закон, но закон! Оттого и слёзы людские, и обиды, и боль!

У него стало нехорошо на душе.

— Нет, я не боялся замарать своих рук...

Кромвель спросил, хохоча:

— Помилуйте, мастер, разве вы умрёте за то, что ваши руки по локоть в крови?

Он содрогнулся, хмуро ответил:

— Эту честь я оставляю тебе.

Кромвель удовлетворённо воскликнул:

— Вот почему вы должны умереть! Как можно скорей!

Пленник посмотрел на него с сожалением и напомнил:

— Ты тоже умрёшь, даже если станешь по горло п крови.

Кромвель отмахнулся беспечно:

— Полно, мастер, пугать! Я не умру!

Мор тихо напомнил старую, но забытую истину:

— Все умирают. Даже великие. Что ж говорить о богатых и властных.

Кромвель испуганно отшатнулся и не возразил ничего.

Тогда Мор спокойно утешил его:

— Успокойся, я умру на день раньше тебя, если тебе эта мелочь приятна.

Кромвель нервно, коротко хохотнул:

— Вот то-то и есть! Мне это приятно! Я счастлив!

Собеседник с сожалением посмотрел на него:

— Рад услужить тебе, Томас Кромвель, хоть этим.

И прежние мысли воротились внезапно, и Мор отчаянно вопрошал, отчего негодяй остаётся лить кровь, а он, не замаравший в крови своих рук, прежде времени должен свалиться в могилу? Разве не лучше было бы для земли и людей, если бы раньше хоть на день ушёл негодяй? Им горько, им круто придётся от торжества тех, цель которых — переменить владельцев земель и богатств. А тогда — прочему?!

Больно и скорбно становилось ему, но боль и скорбь вызвал не этот угрюмо-ненужный вопрос, а лишь то, что ответы давно и недвусмысленно знал, так они были очевидны и просты. В сущности, мыслитель обречён с первого шага, который был сделан юношей семнадцати или восемнадцати лет, если не раньше. Не смотреть бы, не видеть, не знать ничего! Быть слепым и наивным, как Кромвель! Не понимать! Но видел, понимал. Видел и понимал, что именно так самовластно управляло людьми, какие желания двигали ими, не сомневался, что Кромвель останется, а прежде времени в могилу свалится он, что Томас Кромвель последует за ним очень скоро, а там новый Кромвель, ещё и ещё, ибо несокрушимая сила таилась в жадности человека. Всё было удивительно просто: человек жаден и по этой причине деньги, земли, дома испокон веку владеют людьми, отнимая разум, отнимая совесть и честь.

Внезапно Томас поднялся, оттолкнув табурет, и стремительно зашагал вдоль стены, не представляя, не понимая того, куда идёт, когда, в сущности, некуда было идти. Шагов через пять очутился в дальнем углу и едва не ударился лбом о камень стены, но успел повернуться — скорей по инстинкту, и встал, опустив голову, сложив руки крестом на груди. Его узкие плечи обвисли. Худое лицо потемнело. Бледные губы шевелились и вздрагивали. В горле сипело и клокотало. Глаза не видели ничего. В мозгу стучало без всякого смысла одно и то же:

«Деньги, земли, дома... деньги, земли, дома... ещё власть... власть над людьми... чёрт бы их всех побрал!..»

Душили гнев и бессилие. Положил все силы ума, но всё оставалось, как было, а он уходил прежде времени и не мог не уйти. Об этом лучше не думать, ему надлежало отринуть, оттолкнуть от себя искушение, но, должно быть, угадал, и в этот день, в эту ночь решалась жизнь его или смерть, и если ему предоставлялся этот единственный шанс, предстояло обдумать, как этим шансом воспользоваться, а проклятые деньги, земли, власть и дома продолжали стучать в голове, не оставляя его. Хотелось прогнать их. Зачем? Почему?

Взглянул на Кромвеля из угла. Должно быть, его пророчества и насмешки вывели наконец того из себя. Ярость, обида и страх туманили и без того некрепкую голову, а чувство близкой победы заглушало привычную осторожность и скрытность. Томас Кромвель грозил кулаком, сминая крепкими пальцами уже перекрученный снятый берет, и бешено метался по каменной келье, натыкаясь на скудную мебель, отшвырнув ногой некстати подвернувшийся табурет. Смешно было видеть, как тупо будущий владыка вселенной мотал круглой, как шар, головой, отбрасывая всклоченные пряди волос. Тягостно смотреть, как низменно выражал свои смятенные чувства слабодушный, на крови людской всходивший тиран. Было жутко сознавать, какие страшные силы уже вздыбились в этом ограниченном, необразованном и безнравственном человеке, который не сможет успокоиться до тех пор, пока эти силы не разовьются в нём до предела и сами не сожгут, не погубят себя. Жажда власти, жажда денег, домов и земель — им только один есть предел...

А в ушах бился истошный, истерический крик:

— К чёрту паршивых метателей! К чёрту пророков братства и равенства во Христе! Всем сверну шею я, Томас Кромвель, внук мужика, сын простого ремесленника! Я стану бичом Божиим, секирой, костром и верёвкой! Я стану судить не дела, не слова, не мысли, потому что ни дел, ни слов, ни мыслей, мне не угодных, отныне не будет! Я стану судить за отсутствие мыслей и дел, потому что все должны думать и делать, как я! Я стану судить за молчание, потому что в молчании тоже кроется бунт! Я дам верёвку бродягам, вольнодумцев брошу на плаху, еретиков пошлю на костёр! Я разорю монастыри и вышвырну на свалку святыни! Я переплавлю дароносицы в слитки, сожгу мощи святых, разгоню попов и монахов, если им будет дарована жизнь! Жить останутся только те, кто следует за своим повелителем и прославляет его имя в веках! Этим я швырну кое-что из церковных имуществ. Вот увидите, они завопят от восторга, величая меня вождём, мудрейшим из мудрых, творцом благодати, светом вселенной и богом своим или чем я захочу, лишь бы я кинул им кусок пожирней! Люди жаждут добычи. Люди враждуют из-за неё. Сытые довольны всегда. И я ни перед чем не остановлюсь ради сытости тех, кто пойдёт со мной и восславит меня как героя! А ты тем временем станешь гнить. И сгниёшь. И даже гнусное имя твоё позабудется через полгода, как я прикажу!

Мор понимал, что так и будет, знал, что есть человек, но у него не было злобы на Томаса Кромвеля. Тоска адская, жгучая сокрушала его, наполняя душу всё плотнее, всё гуще, как зимний морозный склизлый туман. Отвращение к жизни мутило его. Не к своей личной, маленькой жизни, которую всё же любил и терять не хотел, но с которой уже готов был расстаться без особенных мук, тем более без смешных сожалений. Нет, ко всей этой близкой, любимой, омерзительной, глупой жизни людей, обманутых, обманувших себя. Он был уже стар, чтобы плакать, и потому солёные слёзы не облегчали его душу. Тяжёлые мысли тянулись неотвязно, неотразимо, отравляя его, наполняя недобрыми чувствами, недостойными и чужими. И они доставляли ему коварное, как он понимал, наслаждение.