Алексей Югов - Отважное сердце

• Название: Отважное сердце
• Автор: Алексей Югов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1984

Историческая повесть о событиях, происходивших на Руси в XIII веке во времена княжения Александра Невского. В центре повести — судьба мальчика Гриньки.

---

Затем условились, что если Александра Ярославича позовут на пир к кому-либо из татарских вельмож и придётся поехать к ним, то чтобы всякий раз перед выездом князь принимал из рук своего врача чёрный предохранительный порошок и выпивал болтушку из сырого яичного белка.

С тех пор такой обычай и утвердился между ними.

— А похоже, друг Настасьин, что ты угольком меня угощаешь, благосклонно сказал однажды Невский, рассматривая разболтанный в кубке чёрный порошок.

И это почему-то вдруг разобидело юношу.

— Государь, — отвечал он важно и гордо, — уж в моём-то деле дозволь мне…

Он не договорил.

Невский рассмеялся.

— Полно, полно, Гриша! — сказал он ему, ласково кладя руку на плечо. — Я тобою, лекарем моим, свыше всякой меры доволен. Ты воистину у меня Гиппократ![16]

Однако в какой мере доволен был своим врачом Александр, в той же мере злился и гневался на своего медика Берке. Личным врачом хана Берке был старик из племени тангутов. О нём ходили легенды. Рассказывали, что старик знает целебные и ядовитые свойства всех трав и минералов. Говорили, что ещё сам Чингисхан некогда, после победы над тангутами, отнял этого лейб-медика у тангутского царя и за это отказался от всякой другой дани с побеждённых. Потом от Чингисхана этот придворный лекарь перешёл по наследству к любимому внуку Чингиса — к Батыю. А уж после кончины Батыя к Берке. Берке не расставался даже и в походах со своим лейб-медиком. Но ценил он в нём вовсе не лекаря, а… отравителя…

Когда Берке хотел, не прибегая к явному убийству, убрать опасного врага или кого-либо из знатных, кто подвергся ханской опале, он отдавал тайное повеление старому тангуту, и ханский приговор совершался.

У этого тангута были яды, которыми он мог умертвить свою жертву на любой день — и через неделю, и через две, и даже через полгода: как только повелит хан.

И вот впервые старый отравитель обманул доверие Берке — впервые замедленная отрава не действовала на того, над кем прозвучал тайный приговор хана.

Наедине, в спальном шатре своём, разъярённый Берке схватил лекаря за его длинную острую бородёнку и рванул её.

— Ты, старый ишак! Ты лжец и самозванец! — визгливым, злобным голосом кричал хан. — Ты обещал мне, что уже через месяц Александр не сможет сесть на коня. Так знай же, невежда и обманщик: вчера этому князю Александру, в его русский стан, привели бешеного коня, ещё не знавшего подков, и Александр собственной рукой укротил скакуна и умчался на нём в степь… Я прогоню тебя! Я тебя пастухом овец сделаю!…

Голова перепугавшегося старика моталась из стороны в сторону.

Наконец Берке отпустил его бороду. И старый отравитель с низким поклоном заговорил:

— Прелестный повелитель, нет, я не обманывал тебя. Я видел сам — уже болезнь стала показывать ему своё лицо. Быть может, и ты заметил, хан, когда призывал к себе русского князя, что под глазами его виднелась уже припухлость. И вдруг всё это бесследно исчезло!… Напрасно я умножал яды они не оказывали действия… Хан, прости твоего раба, но разве есть на свете такие яды, против которых природа и мудрость медика не нашли бы противоядия? Князя Александра спасли!

— Как?! — в злобном удивлении прошипел Берке. — Кто же осмелился? И кто же смог это сделать?

Оглянувшись, хотя в шатре они были одни, отравитель прошептал едва не на ухо хану какое-то имя.

Тот в изумлении отшатнулся.

— Ты бредишь, старик! — вскричал он. — Как?! Этот русский юноша, едва вышедший из поры отрочества, — и это он смог сделать всю твою прославленную мудрость бессильной?! Стыдись! И это говоришь мне ты, которого чтил сам дед мой — великий воитель?!

Отравитель удручённо покачал головой.

— Нет, мне не стыдно, великий хан, потерпеть поражение от такого соперника, — отвечал старик. — Никто другой из медиков не нашёл бы — и столь быстро! — средства против отравы, которою я отравил князя Александра. Но этот — нашёл! И отсюда я сделал вывод, что если этот юный медик русского князя войдёт в зрелые годы, то он станет вторым Авиценной![17] Только этот великий врач знал в юности столь много!…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Невского изнуряла в Орде не только чёрная ханская неволя, не только то, что он был оторван от всего родного, русского, но ещё и неизбежные татарские гости. Душу выматывали, а не только одни подарки все эти батыри и вельможи.

А прогнать их было никак нельзя: тот — «князь правой руки», тот «князь левой руки», третий же — царевич, а четвёртый — «дышит в самое ухо повелителя».

И приходилось, ради блага и пользы своего народа, не только принимать незваных, но и подчас самому зазывать на угощение, одаривать и терпеть их гнусные беседы.

Как изнуряли они князя!

Вот хан Чухурху, лютый и явный враг русских, только что советовавший Берке предать Невского самой ужасной казни, тут, сидя на коврах в шатре Александра, целует его в плечо и, якобы сочувствуя, говорит:

— Ай, ай, князь! Когда я услыхал, сердце и печень мои стеснились: Берке хочет приказать тебе умереть, не показав крови!

Это означало, что Александра задушат тетивою лука.

Приходит другой гость — князь Егу. Вот он жрёт жирный плов, захватывая его двумя китайскими костяными палочками, пьёт кумыс, рыгает и говорит Александру:

— Всё хорошо, Искандер, всё хорошо: ты вынес душу свою из бездны гибели на берег спасения! Хан простил тебя — ты будешь в ряду царевичей посажен!

Но через день-другой снова является тот же самый Егу и с таинственностью, с оглядкой шепчет Александру:

— Ой, князь Искандер, совсем худо! — и закрывает глаза и долго молчит — нарочно, чтобы помучить Александра. — Совсем худо: над всеми над нами взял верх этот злой рыцарь Урдюй Пэта. Он вложил в уши хана совет погубить тебя навеки. Берке решил не убивать тебя, но тебя ослепят, и ты будешь до конца дней твоих молоть ханским жёнам ячмень на ручных жерновах и носить волосяную верёвку на шее.

Волосяная верёвка означала рабство.

Невский знал от вельмож, задаренных им, что рыцарь-предатель Джон Урдюй Пэта и впрямь добивался для него той лютой и позорной казни, о которой говорил Егу. Временами, когда Александр оставался с глазу на глаз со своим верным Настасьиным, из груди его исторгался глухой вопль гнева и душевной муки:

— Полгода… полгода истязают, проклятые! Доколе смогу терпеть? А тут ещё хозяина радушного из себя творить перед ними… Кумысничать с ними, под своим кровом принимать… О-о! Люто мне, Григорий!

Настасьин утешал князя. А у самого слёзы скорби и гнева кипели.

— Перетерпеть, государь! Что ж больше делать остаётся! Сам ты учил меня: за отечество всё перетерпеть!

— Знаю, Настасьин, знаю! — отвечал ему Александр. — Да хотя бы не видеть у себя под кровом эти дьявольские образины!

— Нет, государь, — возразил ему Григорий Настасьин, — и здесь я супротив тебя буду слово молвить. Уж лучше к нам сюда зазывай их: здесь хоть не подсыплют яду в пищу. А там, у них, что захотят, то и сотворят.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Следуя доброму совету Настасьина, Александр Невский привык в своём ордынском томлении совершать перед сном непременную прогулку верхом.

Вот и сейчас он стоял перед серебряным полированным зеркалом, которое висело на одной из решетин кибитки, и поправлял на себе невысокую княжескую шапку — с бобровой опушкой и плоским верхом из котика.

Вот уж он натянул на свои богатырские руки ездовые длинные кожаные перчатки с раструбами. Теперь только сесть на коня…

В это время в шатёр князя вошёл Григорий Настасьин.

— Государь, — обратился он к Невскому, — там опять заявились к тебе бояре татарские. Двое. Ждут.

Александр нахмурился:

— А, пёс бы их ел! Покоя от них нету. Вот уже и на ночь глядя приходить стали!… Ладно, скажи: пускай войдут.

— А мне, Александр Ярославич, остаться с тобой или как? — спросил Настасьин.

— Тебе? Нет, зачем же! — отвечал Невский. — Ступай в шатёр свой отдохни. Ведь ныне я этих гостей потчевать не стану: стало быть, не опасно. Стража рядом… Пойди отдохни, Гриша.

И Настасьин ушёл.

…В шатёр князя вступили двое. При слабом свете свечей Невский не сразу мог рассмотреть, кто из татарских вельмож стоит перед ним.

Один из них был исполинского роста. Входя в шатёр, он принуждён был чуть не вдвое согнуться. Да и могуч был — плечи как брёвна.

Другой — худенький, маленький. Оба — в татарской одежде знатных: в шёлковых стёганых халатах, в расшитых яркими цветами шапках-малахаях.

Невский, по обычаю гостеприимства, приветствовал их и пригласил было садиться на подушки, разложенные по ковру. Заговорил он с ними по-татарски, уверенный, что перед ним татары, и назвал их князьями.

И вдруг Александр признал в этих татарских вельможах тех двоих людей, которые всегда были в его глазах не людьми, а самыми гнусными, ядовитыми гадами, от которых так и смердило изменой: оба они были рыцарями, изменившими своему народу. Великан был сам Джон Урдюй Пэта, а спутник его — тоже рыцарь ордена Тамплиеров, только немец, — Альфред фон Штумпенгаузен. Оба они за деньги продались татарам и по существу были татарскими шпионами.