Трейси Гузман - Райская птичка

• Название: Райская птичка
• Автор: Трейси Гузман
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-966-14-5624-1, 978-5-9910-2527-0, 978-966-14-5831-3, 978-966-14-5835-1, 978-966-14-5834-4, 978-966-14-5833-7, 978-966-14-5832-0

Томас и Элис созданы друг для друга. Но их мечты о счастливом будущем разрушила Натали, сестра Элис… Через много лет Томас попытается отыскать Элис и узнает, что у него есть дочь, о существовании которой он даже не догадывался. Не знает о том, что ее дочь жива, и Элис, ведь Натали сказала сестре, что девочка родилась мертвой. Когда все тайны всплывут наружу, смогут ли некогда влюбленные простить друг другу ошибки молодости и начать новую жизнь?

---

– Почему ты так нарисовал? Страшно смотреть.

– Я должен поблагодарить тебя за то, что ты готовишь меня к критике. Так и задумано, Элис.

– Этот пляж красивый. Он выглядит вовсе не так.

– Но ты его узнала.

– Да.

– Ты узнала его, хотя он тебя пугает, кажется тебе темным и уродливым. Так, может быть, эти особенности всегда были присущи ему, просто ты предпочитала их не замечать. Ты не видишь уродства, потому что не хочешь его видеть. В этом состоит задача художника: заставлять людей смотреть на вещи – не только на вещи, но и на людей, и на места – так, как они никогда бы сами не посмотрели. Обнажать то, что спрятано под поверхностью.

Почти касаясь бумаги, Элис провела пальцем по линии древесного ствола. Заметив, что Томас смотрит на ее руки, она сунула их под колени.

– Зачем ты их прячешь? – его тон был терпеливым, но твердым. – Позволь взглянуть.

Она замерла в нерешительности, потом протянула руки ему на осмотр. Томас взял их в свои ладони, теплые и гладкие, как камень. Он внимательно изучал ее руки, переворачивая сначала правую, потом левую. Он медленно водил пальцами по каждому ее пальчику, обводя кругами костяшки и потирая кожу, как будто хотел стереть с нее что-то. Все это время он не сводил глаз с ее лица. Элис закусила щеку, стараясь не морщиться, но боль была острой, и она отдернула руки.

– Сиди спокойно. Почему ты ерзаешь?

– Мне больно.

– Вижу, – он отпустил ее руки, встал с дивана и, подойдя к окну, вернул набросок на мольберт. – Ты кому-нибудь говорила?

– Нет.

– Даже родителям?

Она покачала головой.

Томас пожал плечами.

– Я не доктор. Я, как считают некоторые, всего лишь художник. Но если тебе больно, нужно кому-нибудь об этом рассказать.

– Я рассказала тебе, верно?

Томас рассмеялся.

– Я не тяну на ответственную сторону.

Элис знала: что-то не так. Она жила с этим знанием уже некоторое время. Она хромала, когда вставала с постели по утрам. Не каждое утро, но достаточно часто, чтобы прекратить объяснять это случайностью – растянутой лодыжкой, синяком от камня или волдырем. Жар налетал по ночам, как внезапный шторм, кружа ей голову и раскрашивая щеки, а когда она поднималась и шла к аптечке за аспирином, исчезал. Сыпь испещряла ее туловище и исчезала вместе с жаром. Суставы воевали с телом, применяя простую, но эффективную тактику: воспаляя кожу вокруг коленей до неприглядной красноты, нагнетая постоянное, неприятное тепло, раздражавшее, как зуд. Она и раньше могла только мечтать о такой естественной грации, как у Натали, но в последнее время сделалась совсем деревянной и неуклюжей. Мячи, карандаши, ручки сумок выскакивали у нее из пальцев, будто хотели сбежать. Она запутывалась в собственных ногах, даже когда смотрела на них. Ночью время замедлялось до полной остановки. Чем старательнее Элис пыталась не думать о боли в суставах, тем дольше минутная стрелка переходила от деления к делению.

Однажды она сказала об этом матери, но очень расплывчато, прилагая все силы, чтобы ее голос звучал беззаботно. Мать питала склонность к бурным реакциям, и Элис не хотелось все лето провести в больнице. Но та, готовясь тогда к званому ужину, рассеянно ответила: «Болезнь роста. Пройдет. Увидишь».

– Иногда у меня трясутся руки, – сказала она Томасу.

– У меня тоже иногда трясутся руки. Глоточек виски в таких случаях отлично помогает.

Элис не могла сдержать улыбки.

– Сомневаюсь, что родители одобрят такое лечение.

– Хм. Пожалуй, ты права. Как думаешь, ты сможешь еще чуть-чуть посидеть спокойно?

– Наверное. А что?

– Хочу быстренько сделать набросок. То есть, если ты не против.

– Ты уже рисовал всех нас.

– Знаю. Но теперь я хочу нарисовать одну тебя. Можно или нет?

– Если только ты не будешь рисовать мои руки.

Он закатил рукава рубашки и покачал головой.

– Не начинай так рано ненавидеть части себя, Элис, ты слишком молода. Я не стану рисовать твои руки, если ты этого не хочешь, но они красивые. Подними их. Видишь? У тебя идеально заостренные пальцы. Тебе будет легче, чем большинству людей, держать кисточку или играть на музыкальном инструменте из‑за расстояния от среднего сустава пальца до его кончика. Идеальные пропорции, – он взял карандаш и заточил его о квадратик наждачной бумаги. – Почему мы не умеем восхищаться малой толикой совершенства? Если размах не делает его очевидным, мы не считаем нужным его замечать. Я нахожу это в высшей степени скучным.

– Птицы совершенны. Но большинство людей не обращают на них никакого внимания.

– Что ж, если птицы совершенны, то ты тоже. И я представить не могу, чтобы кто-то сумел не заметить тебя, Элис. Подними-ка руку. Я хочу, чтобы ты ее изучила.

Элис вдруг смутилась, вспомнила о растрепанных волосах, о грязных ступнях. Она вытянула перед собой руку и уставилась на тыльную сторону ладони, гадая, что такого, по мнению Томаса, она должна там разглядеть. Томас тем временем подошел к фонографу в углу комнаты, полистал стопку пластинок и вынул одну из обложки. Он поставил на пластинку иглу, потом налил себе выпить и закурил сигарету. Голос, наполнивший комнату, был французским и скорбным, будто певица осталась одна на всем белом свете.

– Ты смотришь на руку? Видишь голубую реку, которая течет у тебя под кожей? Это тропинка, умоляющая, чтобы по ней прошли, или ручеек, взбегающий на гребень кости и ныряющий в долину. А теперь посиди спокойно и позволь тебя нарисовать. Я быстро.

– Кто это?

– Эдит Пиаф.

– По голосу не скажешь, что она счастлива.

Томас вздохнул.

– Придется тебе помолчать. У тебя все время меняется выражение лица. Ее называют Воробушком – о, что-то связанное с птицами! А голос такой, потому что у нее не было поводов для радости. Рано вышла замуж. Забеременела. Должна была оставить ребенка на попечение проституток, чтобы работать, – он помолчал и оторвал взгляд от мольберта. – Я тебя шокирую?

Элис покачала головой, втайне встревоженная историей певицы, но восхищенная образом, который складывался у нее в голове: неприметная серо-коричневая птичка, из куцего клюва которой вырывается величественная, печальная мелодия.

– Девочка умерла от менингита, когда ей было всего два года. Пиаф пострадала в автомобильной аварии и попала в зависимость от морфия. Единственный мужчина, которого она по-настоящему любила, погиб в авиакатастрофе. Ее судьба весьма трагична. Но это придает особый вкус ее музыке, не находишь? Она терзается. Это слышно в ее голосе.

Он замурлыкал себе под нос, очевидно, довольный своей жуткой историей.

– Ты несчастлив. Ты терзаешься?

Томас выглянул из‑за альбома для набросков, посмотрел на Элис и отложил карандаш. Он хмурился, но угол его рта изогнулся, как будто она его позабавила.

– Почему ты думаешь, что я несчастлив?

Опять этот ее недостаток – говорить людям все, что у нее на уме. «Учись быть тонкой», – как-то раз посоветовала ей Натали.

– Не надо было ничего говорить.

– Элис.

Она закусила щеку и ответила:

– Несчастье легко увидеть. Люди так старательно пытаются его скрыть.

– Очень проницательно. Продолжай.

– Возможно, ты скрываешь его за тем, как смотришь на людей. Ты фокусируешься только на их частях и фрагментах. Как будто не хочешь узнавать их целиком. А может, просто не хочешь, чтобы они узнавали тебя. Возможно, ты боишься, что не понравишься им.

Заслышав последнюю фразу, Томас поджал губы:

– Я закончил. Я же говорил, что быстро. Интересная теория, и особенно интересно слышать ее от четырнадцатилетней девочки.

– Ты сердишься.

– На такую не по годам развитую барышню, как ты? Это было бы опасно.

– Не говори обо мне так.

– Тебе не нравится? Я хотел сделать комплимент.

– Это не комплимент, – ее щеки вспыхнули, а на глаза навернулись слезы. Она не знала, куда себя деть, сознавая, что сказала лишнее. – Он всего лишь означает, что ты знаешь больше, чем взрослым кажется нормальным, и что им с тобой неловко. Они не понимают, о чем можно говорить в твоем присутствии, а о чем нельзя. А «барышня» слишком похожа на «барыш». Ненавижу это слово.

Томас подошел к дивану и протянул Элис платок с засохшими пятнами краски, но она оттолкнула его руку и заморгала, стараясь не расплакаться. Томас усмехнулся. При мысли, что он над ней смеется, Элис пришла в ярость и начала что-то бормотать. Но тут он поддел пальцем ее подбородок и повернул к себе ее лицо.

Воздух в комнате потеплел. Элис вздрогнула от стука собственного сердца, такого явного и громкого в ее ушах. Как он мог не слышать? Стук этот заглушал Воробушка, ее слова, ее меланхоличный стон. Комната заплясала у Элис перед глазами, во рту пересохло. Она не могла набрать в легкие достаточно воздуха. Вскоре она уже ловила его ртом как рыба на мелководье. Ее взгляд метнулся от ног Томаса к его манжету, потом к игле фонографа, мягко прыгающей по пластинке. Кожа горела. Ничего не поделаешь. Она должна была посмотреть на Томаса, и, когда она это сделала, шутливое раскаяние в его взгляде сменилось тревогой, а потом пониманием. Ее лицо вспыхнуло.