Александр Янов - Россия и Европа-т.3

• Название: Россия и Европа-т.3
• Автор: Александр Янов
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 0101

---

Другими словами, точно так же, как русская промышленность поступила на содержание к государству, само русское государство поступило на содержание к иностранному капиталу. Проще говоря, замечательный рост русской индустрии оплачивался из-за рубежа. Естественно поэтому, что именно этим «лейтмотивом», т.е. интереса­ми иностранного кредита, диктовалась отныне и внешняя политика самодержавия. Отсюда и двойной бюджет, позволявший демонстри­ровать иностранным финансовым рынкам «бездефицитность», отсю­да введение золотой валюты. Отсюда, короче, вся «магия» полицей­ского государства. Но история эта прелюбопытнейшая.

) \

С момента, когда еще при Александре Николаевиче Россия в поисках новых рынков завоевывает Среднюю Азию, угрожая таким образом «жемчужине британской короны», богатейший из финансо­вых рынков Европы, лондонский, захлопывается перед нею наглухо. И в 1870-е русская кредитная, а следовательно, и внешняя политика переориентировалась на германские рынки. Что удивительным образом совпадало с описанными раньше играми Бисмарка, про­возглашенного, как мы помним, Достоевским «единственным поли­тиком в Европе, проникающим гениальным взглядом своим в самую суть фактов». В следующем десятилетии, однако, когда после Берлинского конгресса панславистские страсти оказались для Бисмарка отыгранной картой, он просто изгнал русские ценные бумаги из Германии. Правительство настоятельно рекомендовало публике избавиться от русских облигаций.

В результате они были внезапно выброшены на рынок - в огром­ных, катастрофических количествах, - угрожая затопить Россию, которая за неимением средств их скупить, оказалась вдруг в отча­янном финансовом положении. Имея в виду полную, чтобы не ска­зать рабскую, зависимость руководителей «блестящего периода» от иностранных займов, поворот Бисмарка мог оказаться гибельным для всей их «магии». Выручила Франция. Её рынок скупил, разуме­ется по дешевке, русские ценные бумаги, вышвырнутые Германией. И все последующие займы тоже. Не следует поэтому удивляться, что русский император обнажил голову при звуках Марсельезы, встре­чая в кронштадтском порту французского президента.

Внешняя политика России была теперь золотой цепью прикова­на к интересам французского кредита. Что, естественно, делало кон­фронтацию с Германией неминуемой. Вот почему столь жестоко ошиблись в своих пророчествах и Достоевский, и Леонтьев, так никогда и не постигшие хитросплетений самодержавной «финансо­вой магии».

Глава восьмая

ИЗВИВЫ На финишной прямой

молодогвардейской мысли

Еще любопытней, что выродившая­ся славянофильская мысль каким-то образом буквально следовала за всеми этими меняющимися приоритетами российского кредита. Если еще для Данилевского вся романо-германская Европа, как мы помним, «гнила», по каковой причине «и Франция и Германия в сущ­ности наши недоброжелатели и враги»35, то для славянофилов 1870-х Германия, как мы видели, гнить и не начинала. Как раз напротив, она «предназначила себе западный мир Европы, провести в него свои начала вместо романских и впредь стать предводительницею его». Короче, в семидесятые счастье России полагалось в том, что «нужны мы ей [т.е. Германии], по словам Достоевского, не для минут­ного политического союза»36.

«Гнили», как неожиданно выяснилось, одни лишь «романские начала», т. е. Франция. Ей предрекалась судьба Польши, она, гово­рилось, «отжила свой век». Для Леонтьева она была «худшей из Европ» и именно Париж, как помнит читатель, надлежало разрушить наряду с завоеванием Царьграда. Даже Данилевский, как цитировал его Леонтьев, сказал однажды, что если «Россия - глава мира возни­кающего,™ Франция - представительница мира отходящего»37. Сам Леонтьев с присущей ему математической точностью мысли сформу­лировал это лучше всех: «наше счастье в том, что мы стоим im Werden, а не у вершин, как немцы, и тем более не начали еще спус­каться вниз, как французы»38. Все это, разумеется, покуда русский кредит высоко стоял на германском рынке, а французы наших обли­гаций не покупали.

И вдруг в третьем поколении славянофилов вся эта геополитиче­ская премудрость меняется - полностью, неузнаваемо, что называет­ся на 180 градусов. Теперь вдруг оказывается, что «гниет» как раз Германия, а прекрасная Франция, напротив, процветает. Замеча­тельно, что этот новый «поворот на Германы» оркестрован был стой же страстной убежденностью, с какой совсем еще недавно Леонтьев проклинал Францию, Достоевский прославлял Германию, а Данилев­ский объявлял, что обе одинаково гниют. Сергей Шарапов, о котором Леонтьев в одной из последних своих статей говорил как «о пример­ном, честном русском человеке», заявляет в 1909 году, что славяно­филы «давно уже определили Германскую империю как главного

Данилевский Н. Я. Сборник политических и экологических статей. Спб., 1890. С. 23.

Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Берлин. 1922. С. 237.

Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 6. С. 76.

Там же. Т. 7. С. 203.

врага и смутьяна среди остального белого человечества... В пред­стоящей мировой борьбе за свободу и мирное развитие арийской расы, находящейся в постоянной опасности вследствие агрессивной и безнравственной политики Германии, последняя должна быть обезврежена»39.

У Шарапова были все основания говорить, что славянофилы давно уже «повернули на Германы». По крайней мере он, Шарапов, молодой еще в конце 1880-х человек, но уже главный редактор Русского голоса и издатель влиятельного Московского сборника, действительно давно повернул. Просто, в отличие от своих соратни­ков, он был экономически образованным человеком. И потому в ту же минуту, когда русские ценные бумаги изгонялись из Германии, заметил он это - и соответственно переменил фронт. Еще тогда, в 1887-м, французы под его пером «уже пережили свою латино-гер- манскую цивилизацию». Для них она каким-то образом оказалась в прошлом. А поскольку «блестит луч с Востока, греет сердце, и это сердце доверчиво отворяется» (вместе, добавим в скобках, с кошельком), то «зла к нам во Франции мы больше не встретим». А вот «Германия - другое дело. Позднее дитя латино-германского мира, не имеющее никаких идеалов, кроме заимствованных у еврейства, не может не ненавидеть новую культуру, новый свет мира»40.Как видим, Шарапов перевернул постулат Леонтьева на голову. Тот утверждал, что германская культура моложе латинской и потому к нам дружественна, а этот уверен, что именно из-за своей молодости она нам враждебна.

Произвольность идеологических канонов деградировавшего славянофильства обнажилась в этой внезапной перестановке врагов и друзей с откровенностью, можно сказать, потрясающей. Оно боль­ше не предъявляло никаких условий самодержавию. Оно теперь пол­ностью зависело от внешнеполитических поворотов полицейского государства, которые в свою очередь, как мы видели, обусловлены были его самоубийственной «финансовой магией».

' 39 Шарапов С. и Аксаков Н. Германия и славянство. М., 1909. С. 16, 26.

40 Московский сборник. М., 1887. С. XXVI.

Всё происходило, иначе говоря, буквально по Соловьеву, Высоколобое славянофильство выродилось в «стихийный и без- идейный национализм», в «национальное кулачество», увенчанное «наиболее ярким проявлением этого псевдонационального начала - антисемитизмом»[107].

И следа не осталось у третьего поколения славянофилов от наив­ного идеализма ретроспективной утопии, все еще мерцавшей, как помнит читатель, отраженным светом декабристского патриотизма. Даже от романтических порывов молодогвардейцев ничего не оста­лось - ни от православной окрыленности Достоевского, ни от мрач­ного византийского вдохновения Леонтьева. Когда говорили они теперь о «предстоящей борьбе за свободу», то имели в виду лишь «свободу арийской расы». Когда упоминали «идеалы», то лишь «заимствованные от еврейства».

Больно и страшно читать это заключение затянувшегося почти на столетие путешествия славянофильской мысли. Больно за обману­тые надежды её родоначальников. Страшно за будущее великого народа, заведенного ею в средневековый тупик.

w Глава восьмая

Три ВОИНЫ На финишной прямой

Тем более что историческая эволю­ция имперского национализма на этом не закончилась. И заверше­ние предстояло ей еще более мрачное. Государственный патриотизм николаевской эпохи поднял Россию в 1850-е, как мы видели, на войну - крестовый поход против Европы, завершившийся крымской катастрофой. Ничему не научившись на этом трагическом опыте, два десятилетия спустя опять втравила страну на этот раз славянофиль­ская Русская идея в балканский поход на Царьград во имя мифиче­ского «славянского братства», поход, закончившийся еще одним национальным унижением на Берлинском конгрессе. И вот снова поднимала Россию на «священную войну», теперь против Германии, «национально ориентированная» интеллигенция.