Иван Бойко - Смотрю, слушаю...

• Название: Смотрю, слушаю...
• Автор: Иван Бойко
• Издательство: Краснодарское книжное издательство
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1978

В книгу Ивана Бойко вошли разножанровые произведения — повесть, рассказы, лирические миниатюры. Но объединяет их главная тема — проблемы нравственности. Много внимания писатель уделяет вопросам верности родине, жизненной справедливости, товарищеской чуткости.

---

Вовка познакомился с ним в поликлинике, в которую ходила бабушка. Дядя Игорь тогда был в белом халате и с резиновыми трубками в ушах, а какой-то блестящей штукой ослушивал бабушку, и Вовка смотрел на него с изумлением. Но теперь он запустил палец в рот, сосал из него холод и не обернулся.

— Ну что же ты? Герой! — засмеялся дядя Игорь и потер руку о руку. Потом оборвал смех, внимательно и долго смотрел на обледеневшие окна, на цвелый сухарь в молоке, на бабушку. Кусал губы, скрипел зубами и качал головой. Потом опять засмеялся: — Ничего, герой! Мы сейчас! — Подхватил угольное ведро длинными своими руками, кивнул подбадривающе Вовке от двери. — Выше голову!

Если бы вместо папы был дядя Игорь, Вовке и бабушке жилось бы хорошо. Он заботливый и сильный. Он одной рукой поднимает ведро с углем. И колет дрова так, что они как бы говорят «блеск!», «блеск!», и в комнате от них становится теплей. А папа всегда занят работой. Ничего дома не делает, только возится со своей «Волгой» и не знает ничего о Вовке и бабушке.

«Блеск!» «Блеск!»

Вовка помогает растапливать печь. Дядя Игорь колет и улыбается:

— А? Что? Горит?

Бабушка сидит на кровати, трясущаяся, жалкая, и вся как бы плавится слезами: в потухших глазах ее тоже зажигаются огоньки и дрожат. Она тоже улыбается, только чуть-чуть…

Дядя Игорь шевелит огонь и почему-то тоже глядит на него со слезами и говорит тихо, для себя:

— Нельзя не вмешаться… Если не поможет, в райком пойду! — Он кусает губы. То верхнюю, то нижнюю. И смотрит на горящие угли горящими глазами.

— Зачем в райком? — спрашивает Вовка.

— Совесть требует, — отвечает дядя Игорь и серьезно, как на взрослого, смотрит на Вовку: — Понимаешь?

Вовке приятно, что к нему обращаются, как к взрослому, и он кивает:

— Да. Понимаю.

У мамы пальцы тонкие, почти прозрачные. Лицо беленькое, нежное, а глаза, как у Власа, — зеленые. Вовка боится ее глаз — они колючие, злые.

Мама работает на папином заводе экономистом, и потому, наверное, она и дома такая «экономистка»! И всегда приезжает домой с папой. Очень она не любит ходить пешком, но сегодня папа встречает тетю Валю, и ей пришлось пройти пешком целый километр. А на улице метель, ветер…

Мама раскраснелась, но прошла мимо Вовки темной тучей. Даже не взглянула. А Вовке так хотелось обрадовать ее: «У нас уже тепло».

Она швырнула перчатки, шубу. Все осталось разбросанным, а мама подошла к зеркалу…

Мамина комната забита картинками, коврами, мебелью. И вещи эти отливают ледяной блеск, такой, как в глазах у мамы.

— Это дядя Игорь натопил, — говорит Вовка.

У мамы поднялись плечи. Волосы распустились по спине золотистым полукругом. Комната поседела от пудры.

— Закрой дверь, сынуля, — томным, тающим голосом просит она. — Я устала.

А Вовка топчется на месте. Ноги его как бы переплетает метель. Хотя в комнате жарко.

— Кому сказала? — говорит мама.

— Я кушать хочу, — плачет Вовка, и ему кажется: внутри него точно бы горит печка, которую зажег дядя Игорь, а вокруг все заледенело и поседело от маминых глаз.

— А я, по-твоему, железная? — кричит мама. — Я тоже голодна, но я терплю. Папа придет — приготовит, а я заболела.

Бабушка лежит в своей комнате на кровати, скрестив руки на груди, и еле дышит. Вовка взбирается к ней. И ему кажется, что и в ней горит печка, которую разжег дядя Игорь. И кажется, что и ее комната, бабушкина, седая и ледяная от маминого голоса и маминого взгляда. Он прижимается к бабушке. Она теплая, как печка. И глаза почему-то слипаются, и голова клонится к бабушке. Далеко-далеко что-то гудит, глухо бухает и щелкает. Ему кажется, что это щелкают мамины счеты. Кажется, что вокруг становится все холоднее, и он прижимается к бабушке еще больше.

— Привез? — слышит он голос мамы.

Вовка вскакивает — стрелой летит в мамину комнату. Но останавливается, пораженный: у мамы на лбу мокрое полотенце, она стонет. Около ее кровати стоит папа. Он весь кругленький и мягкий, как сладкая булка. Вовка бросается к нему, но папа такой же ледяной, как мамины глаза, отстраняет его. Пухленькие пальцы его кажутся костяшками с маминых счет.

— Привез, спрашиваю? — почти плача, раздраженно спрашивает мама.

На пороге появляется девушка, худенькая, с широко раскрытыми голубыми, как у Вовки, глазами, с расцветающей, робко расцветающей в седом облаке снега улыбкой и одетая в коротенькое заснеженное пальто.

Вовка сразу ее узнал — по фотокарточке. И удивился: щеки ее горели, как пламя в плите, которую разжег дядя Игорь.

— Я такая невезучая, — заговорила тетя Валя певучим голосом, целуя маму. — Где я, там горе.

«И правда, — думает Вовка, — мама всегда была здоровой, а тут сразу заболела».

— А это племяш? — засмеялась тетя Валя.

Она подхватила Вовку на руки, подняла высоко-высоко, и Вовке стало так хорошо — его даже папа не поднимал так высоко. И в ней есть что-то родное, близкое… Вот в губах. В щеках. И особенно в глазах. Они точь-в-точь, как у Вовки.

— Мама… Вы? — тетя Валя опустила Вовку. Вовка глянул: в дверях стояла бабушка, растерянная, с протянутыми трясущимися руками. Раньше мама не разрешала ей входить в свою комнату, а сейчас промолчала. Наверное, потому, что больная.

— Доченька!.. Как же?.. — непонятно лепечет бабушка.

Они обнимаются и идут в бабушкину комнату. А папа и мама будто воды в рот набрали.

Вовка доверчиво прижимается к тете Вале. Слышит, как часто и громко, точно разгорелось от близкого, от родного в тете Вале или от огня дяди Игоря, стучит ее сердце. А тетя Валя прилипла губами к намороженно-седым бабушкиным волосам и говорит быстро, певуче:

— Тяжело было работать и учиться. Но теперь все позади. Мы заживем, мама. Трудности уже позади. А вы? Мне писал какой-то Чащин, но я тогда ничего не поняла… Я надеялась на брата. А он — ни слова… Я возьму вас, мама, с собой. Я ведь теперь учительница. Понимаете, мама?

На кухне гремят ведра, звенит посуда, шипит, фыркает примус. Папа бегает с взлохмаченной головой и перекошенным галстуком. Он непривычно суетится. Вовка первый раз его видит таким.

— Что же я? — опять расцвела своей улыбкой тетя Валя. — Надо помочь.

В раскрытую дверь Вовка видит: мама подозвала папу к себе, теребит его за борт пиджака, за галстук и, вращая глазами, чего-то требует, и голос ее щелкает и цокочет, как костяшки ее счет. Папа поджимает губы и отворачивается. Папа такой большой, а похож… Вовка смеется: похож на мальчика… Но ему вдруг стало обидно за него, и он заплакал.

— Выйди! — закричала на него мама.

— Дядя Игорь лучше! — сказал Вовка. И добавил, глянув искоса: — И тетя Валя.

Когда начали обедать, Вовка не сел рядом с папой. Перебрался к бабушке и тете Вале. У мамы не было сил подняться, и ей подали в постель.

Обед получился невкусный. Его почти никто не ел. Папа пил вино. Не закусывал и смотрел в одну точку на скатерти — на пятно от вина.

— Братик и вы… сестричка, — говорит сдавленным, с хрипотцой, голосом тетя Валя, — не возражайте, я возьму маму…

Папино кругленькое лицо покрылось пятнами, будто пропиталось вином. Он что-то бормотал, но и сам не знал что. И вытирал пот. Мама грустно улыбнулась с кровати:

— Конечно, конечно… Ты сама, голубушка, видишь… я больная. У нас некому за нею…

— Я, собственно, знаете… — чужим и точно бы застуженным голосом начал папа. Но в это время кто-то постучал в дверь. Вошел дядя Игорь. Папа встал ему навстречу. Они вышли в коридор.

— Это он писал вам, — говорит Вовка. И со злой радостью глянул на маму: — Это он натопил нам.

У тети Вали глаза раскрылись шире и стали серыми. И точно бы заледенели. И Вовка с тоской находит много общего у нее и у бабушки. Обе серенькие, обе печальные. И почему-то думает, что это от маминого голоса. И от того, что она больная. И метель на улице — тоже от маминого голоса и от блеска ее глаз.

Папа возвращается хмурый. За столом он роняет вилку, опрокидывает стакан. Пухленькие пальцы его щелкают, как костяшки маминых счет, потом вдруг сжимаются в кулаки и обрушиваются на стол страшным ударом.

— Хватит! — кричит папа. — Я здесь хозяин!

На пол падают тарелки. И они гремят, вращаясь по паркету и разлетаясь осколками.

Все замирают. Наступившую тишину разрезает тонкое и нудное завывание ветра, продолжающееся, как мамин плач.

— Она будет жить у меня, — продолжает папа. Уже спокойнее.

— А тебе, Валя, надо еще опериться. Ты прости меня…

Папа наливает вино, хлюпает на скатерть.

Мама приподнимается на кровати, хочет что-то сказать, но вдруг резко откидывается на подушку и стонет. Она прижимает руки к груди, там, где, наверное, болит. Голос ее и ветер за окном подпевают друг другу.

— Сейчас пойду за билетами, — тихо говорит тетя Валя.