Авраам Иегошуа - Путешествие на край тысячелетия

• Название: Путешествие на край тысячелетия
• Автор: Авраам Иегошуа
• Издательство: Мосты культуры, Гешарим
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-93273-136-2

Новый роман живого классика израильской литературы, написанный на рубеже тысячелетий, приглашает в дальнее странствие, как во времени — в конец тысячелетия, 999 год, так и в пространстве — в отдаленную и дикую Европу, с трепетом ожидающую второго пришествия Избавителя. Преуспевающий еврейский купец из Танжера в обществе двух жен, компаньона-мусульманина и ученого раввина отправляется в океанское плавание к устью Сены, а далее — в Париж и долину Рейна. Его цель — примирение со своим племянником и компаньоном, чья новая жена, молодая вдова из Вормса, не согласна терпеть многоженства североафриканского родича. Странствие это приводит к сумятице, путанице и оборачивается настоящим карнавалом, на котором уже не различить лиц ряженых.

В свойственном А.Б.Иегошуа стиле, который критики называют «антипотоком сознания», обращаясь к памяти тысячелетий, он исследует природу двойственности — и ищет возможность диалога. Все делится на два и складывается из двух — мужчины и женщины, прошлое и будущее, Запад и Восток, святое и низменное в своем противостоянии лишь дополняют друг друга. Двойственна даже сама двойственность — в каждом мужчине есть женское начало, а в каждой женщине — мужское, внешняя раздвоенность перекликается с раздвоенностью души, а ключом к повествованию оказываются две жены героя.

---

Спустя несколько минут, все еще сидя в тазу, он слышит голос жены, которая с трудом усыпила наконец безумную девочку, тихо, на цыпочках, вернулась в комнату и теперь снова обращается к нему, но на сей раз мягко, дружелюбно и сочувственно. Хотя приговор семи невежественных судей, говорит она, ничем не лучше, чем приговор семи винных бочек, на которых эти судьи сидели, она, Эстер-Минна, не намерена тем не менее требовать отмены этого приговора, хотя бы из уважения к раву Эльбазу. Но поскольку она никак не может забыть также одобрительные аплодисменты заезжего раданита и улыбку удовольствия на лице самого Абулафии, когда он переводил речь этого рава слово за словом, а главное — то невозмутимое любопытство, с которым ее брат по плоти и крови слушал эту дерзкую речь, то ей не остается ничего другого, кроме как закутать душу в печаль и удалиться от всего, что было ей дорого. И она надеется, что ей не зачтется за грех перед Богом Израиля, что она впервые в жизни завидует сейчас женщинам-иноверкам, которые в годину скорби могут бросить всё и уйти в монастырь, под попечительство матери-настоятельницы. Но поскольку у евреев нет монастырей, а матери у нее уже тоже нет, ей остается лишь удалиться в родной город, где живут ее родственники со стороны мужа, в том числе деверь, который после смерти первого мужа освободил ее от левиратного брака и позволил переехать к брату в Париж. И поэтому она безо всякой задней мысли и с самыми добрыми намерениями обращается теперь к мужу — который все это время продолжает сидеть в воде, еще пахнущей ее телом, — с покорной мольбой: моя ретия потерпела неудачу, а твое товарищество восстановлено, и отныне ты вправе вновь отправиться по своим торговым путям, переодетый в монаха или прокаженного, навстречу любимому дяде и почитаемому компаньону со всеми его женами и пряностями. Только сначала прогони меня, господин мой, и я не буду больше докучать ни тебе, ни кому-либо другому. Потому что я покину не только тебя и твою девочку, но также моего брата и членов его семьи, чтобы вернуться в страну Ашкеназ, к реке моего детства, которая несравненно шире и глубже той, что течет за этим окном.

И, страшась предстоящего отказа, она тут же торопливо гасит свечу в тазу со стынущей водой, оставляя потрясенного супруга в полной темноте, а сама набрасывает теплую накидку поверх тонкой, прозрачной рубашки и выходит, отправляясь в бесшумный обход по комнатам гостей, — проверить, не ворочается ли кто из них, по ее недосмотру, до сих пор на приготовленном ложе. Но четверо магрибских путешественников, уставшие и умиротворенные своей победой, не нуждаются в заботах женщины, чья упрямая ретия как раз и привела их сюда с другого конца света. И вот, убедившись, что обе жены спокойно посапывают в своих постелях и что с маленького Эльбаза, свернувшегося во сне, как зародыш, не сползло одеяло, а борода спящего рава не запуталась в кружевах подушки, она входит в кухню, чтобы посмотреть, будет ли у нее чем покормить гостей поутру, потому что рассвет уже не за горами. А завершив все эти дела, она тихо возвращается в свою комнатку на половине брата и видит там Абулафию, завернувшегося в дорожный плащ и спящего на стуле, рядом с опустевшим тазом, в котором все еще валяется погасшая свеча. И непонятно, может, он поторопился заснуть, чтобы во сне увидеть, что никакого бунта как не бывало.

И действительно, как он может отказаться от женщины, чьи приподнятые скулы придают ей сходство с прекрасным, благородным животным и любовь к которой только растет в нем день ото дня? От женщины, которая совсем недавно так умилительно потеряла сознание в роще? А с другой стороны, как он может оттолкнуть любимого и верного дядю, который подверг себя таким лишениям и опасностям, чтобы воссоединиться с племянником, а сейчас вдобавок защищен приговором суда, который повернул в его пользу хитроумный андалусский рав? Так не лучше ли, рассудил, надо думать, Абулафия в обычной для него миролюбивой и слегка простодушной манере, не лучше ли немного вздремнуть да перемешать во снах, как он всегда это делал, все свалившиеся на него житейские неприятности и противоречия, — а там, глядишь, вернется мудрый шурин и сразу найдет решение всему. Но увы, — молодой господин Левинас вернется не так скоро. Он все еще спит меж двумя большими бочками в винодельне Виль-Жуиф, неподалеку от старой работницы, которая набросила на него несколько лисьих шкур, а сама прикорнула рядом, тихо постанывая во сне. И ему тоже видится сон. В своем сне господин Левинас идет по берегу моря голый, в чем мать родила, на деловую встречу с Бен-Атаром, который превратился в обладателя тех двух индийских жемчужин, что привез восточный купец-раданит. И поскольку господин Левинас никогда не видел, как выглядит море, то его воображению оно представляется в виде Красного моря из пасхальной агады — этакие тянущиеся до самого горизонта небольшие холмики красноватой воды, среди которых по открывшейся между ними суше бредут навстречу друг другу еврейские праведники, тоже голые, в чем мать родила.

Но сам Бен-Атар на деле слишком занят сейчас, чтобы заглянуть, даже на минутку, в сон господина Левинаса, или в сон Абулафии, или даже в сон госпожи Эстер-Минны, которая свернулась в одиночестве на своей кровати и пытается вновь пережить в воображении сладкие мгновенья своего недавнего обморока. Ибо Бен-Атар занят сейчас беседой с верным Абу-Лутфи, который при этом следит с палубы, как черный невольник ведет на веревке маленького верблюжонка, которого спустили с корабля, чтобы он мог полакомиться травой на северном берегу Сены. И хотя Бен-Атар изо всех сил старается объяснить исмаилиту, какую победу он только что одержал, Абу-Лутфи, который и раньше не понимал, за что сражается его еврейский компаньон, не может уловить сейчас, в чем состоит эта победа. Одно его тем не менее радует что завтра с зарей они начнут разгружать корабль, — ибо с тех пор как Бен-Атар и его спутники сошли на берег, капитан и матросы начали зариться на их товары. То ли они распустились, оказавшись без присмотра молчаливого и властного хозяина, то ли виною отсутствие мягкого взгляда двух его жен, то ли просто одного лишь мерного движения заточенного гусиного пера рава Эльбаза — и того было раньше достаточно, чтобы внушать им почтение и страх, но, как бы то ни было, пришло время спасать груз от чересчур длинных матросских рук, и сгрузить на берег огромные мешки и заколоченные ящики, и отделить друг от друга бледные медовые соты, и свернуть ковры и циновки, а главное — извлечь из укрытий инкрустированные драгоценными камнями кинжалы и вернуть им прежний блеск, зажигающий желание купить их даже у тех, кому они совершенно не нужны. И вот как двое компаньонов планируют предстоящую им торговую неделю. Первые два дня займет у них переправка груза в дом «вернувшегося в семью» блудного компаньона, который должен внимательно осмотреть все привезенное. В два последующих дня они воспользуются тем, что сами оказались в тех местах, где Абулафия продавал их товары, и тайком, не обижая молодого партнера, выяснят состояние этого рынка и цены на нем, чтобы точнее представить себе, какую часть выручки их северный компаньон привозил для дележа в Барселону и сколько уходило на его дорожные расходы. А в оставшиеся два дня они займутся поисками подходящих товаров, чтобы набить голодное брюхо корабля для обратного пути, — может, таких же деревянных досок, какими Абу-Лутфи обычно нагружал лодки, возвращавшиеся из Барселоны, а может — больших бочек местного вина, как вдруг приходит в голову еврейскому купцу. А пока они обсуждают свои дела, выясняется, что верблюжонок и его черный поводырь куда-то запропастились, и им приходится торопливо спуститься на берег и долго рыскать в прибрежных зарослях, прежде чем они выходят на длинную, сверкающую под луной полосу влажного песка, от которой река, как они с удивлением видят, отрезала еще один, правда безлюдный, островок, и вот там наконец они обнаруживают печального верблюжонка, который стоит среди овощных грядок, разбитых парижанами под стенами монастыря Сен-Женевьев, и с аппетитом набивает себе брюхо свежей репой и сахарной свеклой, меж тем как его поводырь, этот юный язычник, упав на колени, взволнованно и жарко молится новой звезде, что открылась ему в ночном осеннем небе над равнинами Иль-де-Франс.

В эти первые часы начала ночи Бен-Атар еще не может себе представить, что победа прежнего товарищества, которая, как ему кажется, надежно упрятана уже среди складок его халата, на самом деле собирается вновь ускользнуть от него и что час отплытия обратно, к родным домам на золотистом берегу Танжера, все еще очень далек. Да и как может он представить себе ту бездну страдания, которая разверзается в душе Абулафии, когда, очнувшись от короткого сна на твердом стуле, тот вдруг вспоминает о своей бунтарке. И поскольку Абулафия убежден, что она уже укрывается от отторгнутого ею супруга, то в темноте не замечает, что она лежит, свернувшись, в углу их кровати, и отправляется на поиски по нескончаемым коридорам дома Левинасов. И, лишь вернувшись в унынии назад, понимает, насколько он поспешил со своим отчаянием. Он осторожно прикасается к жене и нежно гладит, пытаясь понять, не продолжает ли недавний бунт бушевать даже в глубине ее сна. Однако госпожа Эстер-Минна дышит тихо и спокойно, и сон ее на диво глубок, как будто с той минуты, как она провозгласила свое намерение отделиться от мужа и вернуться в родимый дом, в ней полностью улеглась и затихла та буря, которую вызвало в ее душе неожиданное появление Бен-Атара каких-нибудь трое суток тому назад.